Маленькая повесть о двоих - Юрий Ефименко

Самый торжественный из тех праздников — несколько апрельских дней, когда весь город выходил сажать. Не было ни улицы, ни двора, где бы ни возились с саженцами, мудрствуя нелукаво лопатой над крайне непахотной городской землей, слишком удобренной обломками кирпича и железа. Мы веровали, что великий смысл этой городской посевной не в так называемом озеленении (тут и повышенный расход зеленой краски на заборы тоже, стало быть, в строку). Деревья одушевляют город. Вольная фантазия рисунка их ветвей, шум и тихая игра листвы, колыхание и постоянный разговор с ветром, движение тени на асфальте — вот что главное. Посадить же дерево и приходить потом, гладить его окрепший, набирающий силу ствол — испытывать одно из глубочайших ощущений, что ты есмь человек.

Будто близких, дорогих мне по сердцу родственников, я навещаю свои деревья. Еще не все из них погублены усердием канавокопов. А значит, еще не окончательно истреблена во мне и память о веснах нашего детства, как и о всей поре искренней борьбы за город-сад, когда думалось, что так и будет в самое ближайшее время.

Но весны детства были хороши и тем, что за первыми грозами следовало сильное и своевольное дальневосточное…

Оно — не слишком длинная, но яркая поэма о жаре, ливнях и закатах. Насмешливое опровержение иных неутомимых предрассудков (европейского происхождения), будто дальневосточный климат близок к арктическому.

Летом город охватывает жара.

У нее свои приливы и отливы. В этом году обгоришь уже на майские праздники, в следующем и в июне скучаешь по теплу. Обычно же в первые летние недели солнце набирает такую силу, что полуденные лучи будто давят на плечи и в тень нырнуть, как от лишней работы увернуться. Прогибается и обвисает листва старых тополей, пышных ильмов, дальних ив за рекой. К обеду в автобус лезешь, как в мартеновскую печь. К вечеру весь город плывет и струится в мареве, словно мираж. А к концу лета тротуары — особенно в эпоху женских каблучков-«шпилек» — будто исклеваны торопливыми перелетными птицами.

Жара растворяет в себе город.

В июле нормальная, осмысленная и деятельная жизнь вполне возможна только возле вентилятора или с поминутным условно (при температуре воды в двадцать пять градусов тепла) холодным душем. Подозреваю, в этом месяце процент производственного брака по городу особенно высок: шутка ли — лишнего усилия не сделать, чтобы не взмокнуть, сидишь на службе, прилипнув к стулу, распаренно вялым, одурело грустным и, мягко говоря, несообразительным. В надежде хоть на маломальский сквозняк раскрываются все окна и двери (ныне всюду ставят кондиционеры).

Наконец наступает несколько недель — от духоты не спасает даже ночь. Воздух в городе настолько ослабевает, разленивается и киснет, что становится не в состоянии хоть чуть-чуть колыхнуться, хоть едва-едва сдвинуться, переменить место. Разве что рано утром чуть повеет спросонок. Кто из горожан не поминал в сердцах этого времени, убежденно восклицая, что уж лучше все-таки зима!.. Эти несколько недель жары в почти полном безветрии при извечно высокой летом влажности — действительно нелегкое испытание, особенно тяжелое для тех, кто родился и вырос не здесь.

Летом город полон до черноты загорелых южан собственного солнечно-пляжного производства, сродни сочинским и крымским.

Соперничество, кто сильнее загорел, было для нас самым важным летним делом. Иногда это удавалось до такой степени, что кожа приобретала глянцевито-фиолетовый оттенок. От нее, если поднести к лицу руку, попахивало каленым. Царапины оставляли белесый след. Острым кончиком щепки мы выцарапывали на руке у локтя имена наших девчонок, веря в эту недолгую солнечную татуировку, как и поныне некоторые несознательные граждане (гражданки) еще верят в любовную присушку.

Все лето тихо и тонко потрескивают железные крыши, в ходу белая одежда и черные очки, в продаже нет вентиляторов, шоферы стараются поставить машину в тень, а у автобусов открывают или снимают щитки моторов, на небольших окраинных улочках, будто на степной дороге, пыль покрывает придорожные кусты и деревья сероватым налетом (пыльный запах городских листьев сразу отличишь от лесных), на перекрестках выставляются квасные бочки, в которые время от времени заливают пиво, очень похожее на квас, зато потом и квас будет похож на пиво. В огромных окнах заводских корпусов прибавляется дыр. А уж сколько разводится комаров — и говорить нечего.

Лето хозяйничает в городе полноправно и неделимо. Под его началом равно оказываются и директор, и секретарь-машинистка. Директоры пытаются спастись на служебных машинах в сторону дачи, дома отдыха, рыбалки. Зато секретарь-машинистки чаще появляются на городском пляже, где с ними усиленно стараются познакомиться командированные, приступая к делу с убежденных уверений, что в городе самые красивые в Союзе женщины. Лето задает тон газетам. Их главными темами становятся сенокос и заготовка кормов, шефство над полями, будни речников, праздники строителей.

В лете, на мой взгляд, скрывается своеобразный душевный аристократизм: самое роскошное из времен года по убранству и наличному состоянию, оно же самое демократичное по характеру. Равнодушное к одежде, встречает людей не по ней. На пляске, без регалий и примет служебно-материального полпенни, будь ты доктор наук или директор гастронома, находчивый человек с «жигулями» на каждого члена семьи или рядовой инженер, рабочий с «Дальдизеля», сотрудник «Дальгипротранса» — всяк друг другу ровня.

Лето учило нас плавать, рыбачить, собирать грибы, играть в футбол, лазить по крышам и пожарным лестницам, любить реку, облака, закаты, восхищаться грозами, ливнями. Оно одаряло нас великим числом открытий и умений. Помогало скрыть отступления от родительских наказов и запретов (нельзя ходить на речку — высохнешь, если обратно идти помедленнее, в крайнем случае — присядешь на железный подоконник, будто к горячему утюгу приложился). Гуляй допоздна — к десяти вечера только и начнет смеркаться. А день проходил так, что зимой столько и за месяц не наживешь.

Летняя пора украшает город цветами, год от года все больше, искуснее и богаче. Осыпает тополиным снегом, укладывая его невесомыми сугробами вдоль обочин. Прибавляет движения, уюта и света. И словно распахивает город: как никогда его улицы и дворы полны людей, голосов и смеха, прогулок, встреч.

И чтобы заметить, не упустить, ощутить всю красоту лета, нужно не спотыкаться на жаре.

К тому же не жара основное испытание дальневосточного лета. Куда труднее с летними дождями — ливнями.

С июня и до первых осенних дней они по-хозяйски, не утруждая себя излишним вниманием к прогнозам метеослужбы, гуляют и носятся над изумленными городами (более чем село доверяющими мудрости и самой современной аппаратуре гидрометеоцентра), над покорно стихающей и вызванивающей под струями тайгой, над прогибающимся от их груза морем. Налетные, стремительные и обвальные, они как хороши, так и опасны своей беззаботностью, силой и скрывают в себе словно все откровение лета.

От них в несколько минут вспухают ручьи, оборачиваются мощными, бурливыми потоками, а где-то и яростными валами, от ударов которых гнется железо. Всюду по городу несутся шипящие речонки), захватывая мостовую порой во всю ширину. В такой час Амурский и Уссурийский бульвары превращаются в реки, не всегда — переходимые. Мутная вода вымывает стремительно уйму ям, случается, таких, куда и машине немудрено завалиться; вода захватывает в поток камни, срывает целые плиты асфальта. И по обеим сторонам бульварных рек тогда топчутся пешеходы. Изволь дожидаться, пока спадет, но дождался — не мешкай, не ровен час нагонит следующий ливень со своими арагвами. В особенности ливни предпочитают навещать город по выходным дням, срывая без устали столько культурно-оздоровительных мероприятий, танцевальных гульбищ в парках и просто свиданий — будто совести у них нет!

Но в упрямой, непокладистой удали их чудится отзвук всего дальневосточного приволья, по-прежнему далекого от декоративности и от исхоженности досужим или праздным людом, наполненного великой потаенной мудростью, все еще ожидающей со дня смерти Владимира Клавдиевича Арсеньева, своего достойного исследователя и художника.

Самые тяжкие, кромешные и сердитые ливни приходят в свите тайфунов.

Обычно августовский гость — тайфуны прочесывают город своей гремучей, гудящей гребенкой безжалостно и крепко, выбирая для своей ухарской работы чаще непроглядную ночь. Начнет бить по стенам тугими струями, трясти стекла окон, трепать деревья, задирать крыши, дергать фонари и остервенело мотать многострадальную наглядную агитацию на улицах, нанося ей очевидный ущерб, а городскому хозяйству и немалый вред: то здесь, то там вдруг бело-режущая вспышка, сыпятся огромные яркие искры и погружаются в тьму кварталы, будто тонут в злом, косо и волной хлещущем дожде, от которого на подоконниках лужицы, а в иных квартирах и просто потоп. Наутро улицы, как после побоища, завалены крупными ветвями и сором мелких веток, битым стеклом, железным отрепьем крыш, рухнувшими стволами, опрокинутыми киосками. Свисают оборванные провода, а где и столбы кренятся, коллективные антенны на домах.