Древо скрелингов - Майкл Муркок

Колдунам и гигантам

Погибель несет он!

Лонгфелло, "Сага о короле Олафе"

Возьми эту трубку! Вдохни ее дым!

Я поместил с в нее свою жизнь

И твоя жизнь тоже находиться там,

Стань же свободен от всего приносящего смерть.

Ла Флеш, "Песнь трубки осагов" Спотыкаясь, мы вышли из жарко натопленной хижины, и нам в лица хлестнул холодный ветер северной осени. Гуннар пребывал в отличном настроении.

– Клянусь Одином,- заявил он.- Сегодня у нас счастливый день!

Отупев от жары и дыма в хижине, я едва разбирал его слова. У меня было ощущение, что мне вот-вот откроется какая-то великая истина.

Я поднял глаза и чуть не потерял равновесие при виде зрелища, представшего нашим глазам. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять – пукавачи покрыли себя боевой раскраской. Они были похожи на рой насекомых размером с человека и чуть слышно жужжали.

Ни в одном из своих путешествий я не встречал таких людей.

Внезапно жужжание усилилось, и группа воинов издала улюлюканье.

Слои разноцветных красок придали лицам пукавачи особое выражение.

Я уже видел его на лице Ипкаптама Два Языка, когда мы сидели в типи.

Их зловещее сходство с насекомыми усиливал полупрозрачный блестящий слой, наложенный поверх остальных красок. Лица индейцев переливались радугой, будто пчелиные крылышки. Некоторые пукавачи надели шлемы, похожие на головы насекомых. Радужный слой имел символическое значение. Пукавачи давали понять, что готовы к смертельной схватке. Красные ободки вокруг глаз означали, что врагу нечего ждать пощады. Ипкаптам не без гордости сообщил мне, что они назвали свой путь Тропой Доблести и либо вернут себе сокровища, либо погибнут с честью, пытаясь их отвоевать.

И вновь какая-то мысль расшевелила в моем мозгу тысячи воспоминаний, подавляемых разумом моего нынешнего воплощения.

Кого напоминают мне эти люди? Кажется, в одной из легенд Мелнибонэ упоминалось о машинах, которые стали рыбами, потом – насекомыми, а те, в свою очередь, превратились в людей и, пройдя Тропой Доблести, основали город на юге. Впрочем, эта сказка звучала слишком слащаво, чтобы быть мелнибонэйской. Быть может, я слышал ее в Молодых Королевствах или иных мирах, обитатели которых жили пышной причудливой жизнью и умирали такой же смертью – в мирах, куда менее знакомых мне, чем этот?

В юности я совершил пять путешествий и прошел дорогами двадцатилетнего сна, затем пятидесятилетнего и столетнего. Каждый из этих снов должен был повториться по меньшей мере трижды, но я переживал их гораздо большее количество раз. Однако в настоящий момент я лишь во второй раз повторял тысячелетний сон, и теперь должен был не просто приобретать знания, а спасать свою собственную жизнь и целое человечество от необузданного Хаоса.

Быть может, меня готовили именно для этого мгновения? Казалось, я рождался и перерождался для критических ситуаций. Об этом мне говорила настоятельница аббатства Священного яйца в далматинских горах. Той ночью мы сидели постели обнаженные, и она прочла мою судьбу при свете длинной свечи. После того как мы утолили страсть и монахиня впервые как следует рассмотрела мое тело, рубцы и шрамы, она разложила карты и не без тревоги спросила, с кем делила ложе – не с демоном ли? Я ответил, что долгое время был солдатом-наемником.

Значит, ты сам спал с демоном, пошутила она.

Опасайся Вершителя кризисов, предостерегала аббатиса, и я подумал, что она советует мне бояться самого себя. В разумной вселенной нет ничего хуже, чем человек, который отвергает свои мысли, боится и отвергает их. Он неизбежно становится на путь насилия, хотя жаждет покоя и мира.

Опасайся ребенка, сказала настоятельница. Я и был ребенком – ревнивым, жадным, требовательным, эгоистичным. Почему ее Господь призвал такого к себе на службу?

Я спросил об этом почтенную аббатису, и она рассмеялась. Почти все воины, которых она встречала, тем или иным путем стремились к совершенствованию своей души. Она полагала, что иначе и быть не может.

– Порой клинок и разум должны быть едины,- сказала она.- Такие периоды времени мы называем Серебряным веком. Они предшествуют Золотому веку, когда об оружии можно забыть. Но пока оно существует, а люди говорят на языке богов, героев и сражений, каждый Золотой век неизбежно сменяется веком железа и крови.- Аббатиса говорила о Христе, как будто тот действительно существовал. Я спросил ее о нем.- В нем спасение моей души,- ответила монахиня. Я без малейшей иронии сказал, что завидую ей. Но мне было трудно понять человека, готового погибнуть, чтобы получить шанс спасти остальных. Опыт подсказывал мне, что подобные жертвы чаще всего напрасны. Аббатиса встретила мои слова громким смехом.

Разумеется, ее христианские воззрения были доведенным едва ли не крайности выражением всего того, что мы, мелнибонэйцы, называем слабостью. Однако я знавал немало подобных верований, которые при ближайшем рассмотрении вполне могли обернуться реальностью. Я не берусь судить о мягкости и терпимости, которые они проповедуют. Мой отец нередко повторял, что, возвышая слабого над сильным, ты превращаешь свой народ из хищника в добычу. Какое бы влияние ни оказывал на меня пример Молодых Королевств, мне и в голову не пришло бы сознательно стать жертвой!

Мелнибонэец моей касты обязан пройти по крайней мере через большинство пыток, которым он за долгую жизнь подвергает других. Это придает жестокости особый вкус и сокровенность, а культуре – особую пикантность, которая в конце концов приводит ее к катастрофе.

Воображение и фантазия, а не погоня за острыми ощущениями – вот в чем спасение нации. Я пытался убедить в этом свой народ. А теперь и пукавачи встали перед подобной дилеммой.

По мере того, как я знакомился с ними, мне становилось ясно, что у меня гораздо больше общего с пукавачи, чем с некоторыми из команды "Лебедя".

Завершив подготовку, обсудив планы и наметив маршрут, мы помогли индейцам свернуть лагерь. Наше потрепанное воинство неспешно готовилось к дальней дороге на север. Между викингами и скрелингами – так они продолжали называть своих новых союзников – установились добрые отношения. Их моральные принципы во многом совпадали. Как и викинги, пукавачи стремились к достойной смерти. Они мечтали погибнуть в благоприятных обстоятельствах, успев проявить доблесть и отвагу.

Подобные идеи были близки моим не столь отдаленным предкам. В мире, которые я по-прежнему называл Молодыми Королевствами, возникла традиция, которая казалась мне таинственной и притягательной в той же мере, как обычаи моего народа – знакомыми и отталкивающими. Я стремился спасти именно эту культуру, но не свою.