Леонид Брежнев - В. Шелудько Составитель

Более того, встал вопрос о моем членстве в Политбюро. Брежнев считал, что Председатель народного контроля входить в состав Политбюро не должен. Поскольку я видел в этом явное принижение роли народного контроля как такового, мне не оставалось ничего другого, как подать в отставку.

Г. Воронов, с. 185–186 [13].

В апреле 1973 года я попросил освободить меня от обязанностей Председателя Комитета народного контроля СССР. Тогда же меня вывели из Политбюро. А в 1976 году перед самым XXV съездом КПСС вместе с Мжаванадзе, Шелепиным и Шелестом вывели и из ЦК.

Да, Брежнев не хотел, чтобы мы присутствовали на этом съезде. Нарушены были все уставные нормы. Я был так возмущен, что собирался выступить. Мжаванадзе отговорил меня: «К чему? Все равно микрофон отключат». А вот Шелест, молодец, демонстративно покинул зал.

Г. Воронов, с. 190 [13].

И вот Брежнев из-за болезни Козлова остался один по правую руку Хрущева. Чего желать больше? Однако Брежнев понимал, что долго ему не удержаться, вот-вот появится кто-то, к кому Хрущев будет относиться с большим уважением. Конкурентом мог стать Геннадий Иванович Воронов, член Президиума ЦК, образованный, опытный, энергичный человек, руководивший Правительством Российской Федерации. А мог и Александр Николаевич Шелепин, о судьбе которого я уже рассказал. Воронов же после 1964 года не сработался с Брежневым. (Отставку его Хрущев прокомментировал так: «Воронов, сильный руководитель, принципиальный и смелый человек, не стал смотреть в рот Брежневу, не желал с ним сойтись».)

А. Аджубей, с. 312.

Во время работы Пленума ЦК КПСС 19 мая 1972 года Брежнев взял меня за плечо и говорит: «Пойдем поговорим». Вышли в комнату. «Как на Украине?» А я только вчера рассказывал ему, как дела идут. Я отвечаю: «Да я ж тебе рассказывал». Он: «Не сердись. Говори». Я ему снова рассказал.

«Ты работаешь первым секретарем ЦК КПУ уже около 10 лет, наверное, тебе уже надоело, и ты надоел всем». Я сказал Брежневу: «Скажите откровенно, Леонид Ильич, к чему этот разговор?» — «Думаем,  — ответил он,  — что тебе пора перебираться в Москву работать. Надо дать дорогу молодым товарищам, подержался за власть, дай другим подержаться». Брежнев предложил мне должность заместителя Председателя Совмина СССР, заниматься, сказал он, будешь оборонной промышленностью. Я его спросил: «А что случилось, какие ко мне претензии по работе?» Он ответил: «Претензий никаких нет, так надо сделать». Я не давал согласия на переход работать в Москву и сказал ему:

«Если я чем-либо вас не устраиваю, прошу отпустить меня на «отдых», оставить в Киеве, где у меня семья, дети, внуки. К тому же начинать новое дело в такие годы поздновато, ведь мне пошел уже шестьдесят пятый». Брежнев уговаривал, обещал «золотые горы» и вечную дружбу. Я не устоял: «Ну что ж, всему есть начало и конец. Мне жалко расставаться с республикой, там остается много начатых мной и незавершенных дел и планов». На мое «согласие» Брежнев подарил мне свой «поцелуй Иуды».

После Пленума ЦК состоялось вечером заседание Политбюро, на котором Брежнев сообщил о моем «согласии» работать в Москве. Было принято решение Политбюро об освобождении меня от обязанностей первого секретаря ЦК КПУ и утверждении в должности заместителя Председателя Совмина СССР… Для многих членов Политбюро это было неожиданностью. Все меня поздравляли, а у самого на душе тревожно и тоскливо…

Я приступил к работе в Совмине, «определили» мне объем работы. Пробыл в этой должности почти год, освоился, имел неплохие отзывы. И все же эта работа меня тяготила, хотя я и старался смириться, но ничего хорошего не получилось. Я был просто большим чиновником с малым портфелем и без права решать самостоятельно какие-либо вопросы.

П. Шелест, с. 219–220 [13].

Брежнев сказал: «Будешь ведать оборонной промышленностью». Ну а потом переиграл это дело. Да я и не возражал, возражать-то уже куда… У меня был транспорт — железнодорожный, морской, авиационный, автомобильный, были, как ни странно, медицина и связь… Лесной комплекс да частично административные органы…

А дальше он расправился со мной так. Когда я приехал в Москву, я себя очень плохо чувствовал — морально. и у меня, видно, еще больше обострились позиции против Брежнева. По железнодорожному транспорту выступаю на Политбюро. Очень резко. Нам нужно было в год выпускать 75–80 тысяч грузовых вагонов. А мы выпускали 35 тысяч, И 35 тысяч ежегодно списывали. Значит, прироста вагонов не было. Я на Политбюро несколько раз выступал по этому вопросу и прямо говорил Брежневу: вы не разбираетесь в этом, ничего не понимаете, железные дороги — это же главные артерии страны. По лесозаготовкам выступал. Мы режем лес, а он у нас пропадает, не вывозим. А почему, потому что транспорта не хватает. Вот такие столкновения были. Ну и Лене, я думаю, это все надоело. А у меня уже родилась мысль: надо уходить.

П. Шелест, с. 153–154 [34].

В журнале «Коммунист» на Украине появилась критика моей книги. И на эту тему у меня тоже был разговор с Брежневым. «У тебя там книга какая-то…» Я спрашиваю: «Ты ее читал? Ты же ее сам не читал».  — «Да там у тебя, говорят, архаизмы, казачество…» Я говорю: «Казачество — это не архаизм, это наша история, казачество из истории никогда не уйдет». И по поводу Шевченко были упреки. Дескать, много значения я ему придаю. Короче, я так Брежневу и написал: считаю, что вы, Леонид Ильич, и еще Суслов во всем виноваты.

П. Шелест, с. 154 [34].

Потом началась вокруг меня какая-то возня, причем организована она была явно на Старой площади, ибо я еще оставался членом Политбюро ЦК КПСС. И все это делалось не только с ведома Брежнева, а под его непосредственным руководством и не без участия Суслова. В конце концов я тоже вынужден был уйти в отставку «по состоянию здоровья»… Наконец я написал заявление в Политбюро, в котором изложил всю сложившуюся вокруг меня ситуацию.

И как Брежнев реагировал на это заявление?

Когда я попал на прием к Брежневу, он заявил: «Что же, ты этим заявлением хочешь оставить документ, по которому меня после смерти будут ковырять носком сапога?» Я сказал, что здесь написана только правда. Что мне до сих пор неизвестно, за что меня освободили от обязанностей первого секретаря ЦК КПУ, а теперь еще ко всему организовали травлю. Наконец Брежнев сказал, что якобы я в свое время «не считался с Москвой, слабо вел работу с националистическими проявлениями». Я на это ответил, что все это служит только предлогом. Истинная причина в том, что опасно держать в составе Политбюро принципиальных людей, имеющих свое мнение, много знающих о тайнах «кремлевского двора». Разговор был долгим и тяжелым. Брежнев настойчиво «рекомендовал» мне переписать заявление, адресованное в Политбюро, я отказывался, тогда он пригрозил мне, сказав: «Ведь ты, Петр Ефимович, сам понимаешь, что можно уйти с почетом». Я вынужден был несколько срезать острые углы в моем заявлении, после этого Брежнев его принял. На прощание поблагодарил за совместную работу и расцеловал меня, и это был второй «поцелуй Иуды».