Сыны мести (СИ) - Баринова Марина Вячеславовна

— Что ты видел, Хинрик? — прохрипел наставник. — На тебе лица нет. Выглядишь так, словно младенца придушил. Конгерм, завари ему ромашки — пусть грибной яд выйдет побыстрее.

Я рассказал ему о ртуале и разговоре с Птицеглазом, который оказался кем–то другим. Начертатель слушал молча, хмурился, всё больше мрачнел.

— Ты действительно это видел? Про Айну, — спросил я, надеясь, что это была лишь страшилка.

— Бросал я руны, но не на неё, а на тебя. После того, как мы обменяли твою душу у Гродды, я больше не могу видеть твоё будущее. Поэтому руны показали мне девицу. Вы ещё встретитесь. И будет беда. Не только о девке тебе надо беспокоиться, а обо всем, что случится в Маннстунне. Большой излом судьбы грядет. Для всех, кто будет с тобой.

— Как это понимать?

Начертатель пожал плечами.

— Мне почём знать? Я и так наговорил лишнего. Но ильвы тебя испытали. В чём они хороши — так это в том, как людям головы морочить. Видать, ты сполна с ними расплатился, раз они подарили тебе плащ.

— Так плащ получают у ильвов? — удивился я. — Все колдуны?

— Ага. — Конгерм подал мне миску с отваром ромашки. — Пей. Плащ начертателя особый. Вы носите один всю жизнь. Он рвётся, но зарастает сам по себе. Хотя чинить его тоже можно — но какой нитью не пришьёшь, она всё равно потемнеет. Древнее волшебство.

Я не знал. Интересно. Выходит, каждый волшебный народ одаривал колдуна, если то проходил испытание. Зато теперь становилось понятнее, почему начертателей было так мало: поди пройди всё это быстро. Ошибёшься — умрёшь. Мне ещё повезло, что Ормар делился знаниями.

Учитель снова зашёлся в кашле. Какое бы питьё ни давал ему Птицеглаз, оно не помогало. Мои руки снова дёрнулись было, чтобы начертать целящие руны, но я вовремя остановился. Нельзя. Уже нельзя.

— Устал я, спать хочу, — прохрипел Ормар и указал нам на дверь. — Там, небось, костёр потух. Разведите заново и просушите крапиву и бессмертник. Нужно сделать запас. Ну же, ступайте. Я привык спать один.

Конгерм молча кивнул мне на выход. Я облачился в новый плащ и прислушался к ощущениям: ткань казалась тонкой, но мне в ней было очень тепло и уютно, словно под любимым одеялом из шкур. Сразу ясно, что вещь зачарованная. Птицеглаз подхватил мешок с травами и открыл дверь, пропуская меня вперёд. Ормар лёг, накрылся шкурой и отвернулся к стене.

Пока Конгерм занимался растениями, я развёл костёр от прихваченных из очага угольков и устроился перед огнём, попивая ромашковый отвар с мёдом.

— Здорово тебя облапошили ильвы, — проговорил мой спутник и принялся кромсать семена. Их следовало слегка обжарить на живом огне, чтобы они стали пригодны в пищу и для зелий.

— Ага. — Я повторял за Птицеглазом все действия, чтобы скоротать ночь. Спать мне не хотелось, а руки чесались что–то делать. — Страшно было. И больно.

— Это и было твоим испытанием. Ильвы властвуют не над тем, что можно потрогать, но над разумом и чувствами. Заморочить голову, внушить мысли, заставить испытывать великую радость или ужасную боль — всё это они могут. Но сами ильвы таких чувств испытывать не умеют — боги не наделили их отзывчивыми сердцами, поэтому они берут в качестве жертвы чувства людей. И, судя по всему, с тебя они взяли сполна. Никогда не видел тебя таким, Хинрик.

Я молча кивнул. Не хотелось даже вспоминать всё это лишний раз. Отвар помог — руки перестали дрожать, сердце перестало бешено колотиться. Потихоньку накатывал сон — мягко, крадучись. Я не заметил, как задремал — лишь почувствовал, что Конгерм вытащил из моих рук плошку с семенами, уложил меня подле костра и подоткнул плащ.

Сон пролетел как мгновение. Я очнулся на рассвете — солнце едва позолотило поляну. Птицеглаз был здесь же — он закончил всю работу с семенами и теперь плёл корзину из ивовых прутьев, мыча какую–то заунывную песню себе под нос. Заметив, что я открыл глаза, он мягко улыбнулся. Мне почудилось, что Конгерм был чем–то опечален.

— Отдохнул? — спросил он. — Стало легче?

— Да. Поесть бы.

— Каша со вчерашнего осталась. — Птицеглаз отложил почти законченную корзину. — Пойдём.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я протёр глаза и нехотя поднялся, стащив с плеч промокший от росы плащ. Сейчас бы выпить горячего — за ночь немного подмёрз, и никакое волшебство ильвов не спасло. Заварю травяного сбора себе и Ормару — в последние дни начертатель постоянно мучился от холода. Всё шутил, что это Гродда так давала знать о своём приближении.

Очаг давно погас. Конгерм тут же занялся огнём, а я направился будить наставника. Ормар так и лежал, отвернувшись к стене. Я аккуратно тронул его за худое плечо.

— Просыпайся, почтенный. Будем завтракать.

Ормар не ответил. Я чуть настойчивее потряс его.

— Ну же… Каша вкусная, с маслом. Конгерм готовил. Очнись, мудрейший.

Левая рука начертателя безвольно упала на лежак. Я тронул сомкнутую в кулак ладонь — ледяная. Прикоснулся ко лбу — холодный.

Остывший.

— Конгерм… — начал было я, но голос сорвался. — Он…

— Мёртв, знаю. Ушёл. Тихо, как и хотел.

Я осторожно перевернул начертателя на спину и лишь сейчас, взглянув на него повнимательнее, понял, что учитель подготовился к уходу: надел плащ и все амулеты, какими пользовался. Даже приладил к поясу ножи и мешок с рунами. Сделал всё, чтобы нам было проще его хоронить. С большим усилием я разжал его пальцы и увидел руну Санг — плашка была расколота. Его фетч освободился. Связь оборвалась.

— Мы проводим его как подобает, но сперва ты поешь, — заявил Птицеглаз.

Я почти не слышал его, потрясённый таким внезапным уходом Ормара. Он ничего не сказал напоследок, не предупредил, не благословил. Просто взял и умер.

— Все поедим, — наконец ответил я. — Нужна тризна. Надо… почтить.

Стряхнув оцепенение, я принялся рыскать по всем углам хижины в поисках лучшей еды. Собрал ценные травы, даже нашёл маленький ларчик с южными пряностями, что продавались по весу золота. Набрал лучшего мёда и собирался было отправляться в лес за ягодами, когда Птицеглаз меня остановил.

— Не в этом смысл, Хинрик, — тихо сказал он. — Люди ставят на стол самое вкусное, чтобы привлечь как можно больше гостей, что будут восхвалять покойника. К нам никто не придет, кроме духов. А они и так знают об Ормаре все. И непременно расскажут богам. Не суетись. Положим ему с собой то, что он любил при жизни. Мёда, мяса, сыра. Жаль, пива нет.

Я растерянно кивнул. Конгерм знал моего наставника куда дольше, ему было виднее. Я выполнял приказы Птицеглаза, словно во сне. Внутри ещё вчера было больно, но сейчас стало пусто. Болеть стало почти и нечему, словно боги упрямо выжигали из меня все человеческое пядь за пядью. Я знал, что скорбь и отчаяние придут потом — они всегда приходили вместе с чувством утраты. Но сейчас я должен был доделать начатое. О жизни человека судят по тому, как с ним прощаются. И я хотел, чтобы Ормар Эйрикссон получил заслуженное.

Мы собрали припасы и аккуратно переложили начертателя на стол.

— Знаешь подходящее место для костра? — спросил я у Конгерма.

— Здесь нельзя разводить костры в лесу — духи не любят. Ормар хотел, чтобы его похоронили под камнями.

Я кивнул.

— Я видел много камней возле ручья. И берег удачный. Пологий, но не топкий.

— Да, там хорошее место, — согласился Птицеглаз. — Ему нравилось.

До полудня мы готовились к проводам — перенесли тело, собрали вещи, которые следовало положить в могилу. Выкопали углубление на берегу, собрали камни. Я принёс посох Ормара и проверил, чтобы все колдовские инструменты начертателя оказались с ним. Он выглядел безмятежным, упокоенным. И я чувствовал, что Ормар и правда ушёл именно так, как хотел. Возможно, все колдуны со временем мечтают о таком исходе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я затянул священную песнь к Гродде, и Конгерм присоединился. У него оказался на удивление красивый голос — вот чего не ожидал. Мы проложили дно могилы сухими ветками и еловым лапником. Поместили облачённого в плащ начертателя на подстилку из ели и принялись раскладывать его инструменты. В руки дали ритуальный нож и мешочек с рунами, сбоку положили его верное оружие — топор и длинный нож. В ногах разместили припасы: мёд, сыр, сухари, ягоды и добрый кусок вяленой оленины. Я нарвал на поле цветов и целебных трав — пусть будут при нём в царстве Гродды, вдруг пригодятся. Кусочек жизни и часть старого мира будет напоминать ему о нас.