Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны) - Борис Фрезинский

Статьи Эренбурга распространяли информационные агентства США, Англии, Латинской Америки, подпольные издания Франции, они печатались в Скандинавии и на Ближнем Востоке. Их высоко оценивали не только рядовые читатели, но и профессионалы. Известный английский писатель Дж. Б. Пристли написал предисловие к книге военных статей Эренбурга «Россия в войне», вышедшей в 1943 году в Лондоне, в котором назвал ее автора «лучшим из известных нам русских военных публицистов»[536]. Эрнест Хемингуэй, с которым Эренбург подружился на испанской войне, писал ему после Победы: «Я часто думал о тебе все эти годы после Испании и очень гордился той изумительной работой, которую ты делал во время войны»[537]. Чилийский поэт Пабло Неруда на антифашистских митингах в Латинской Америке читал свое письмо Илье Эренбургу:

«Всех нас воспитала сила твоих обличений, никогда всеобщее равнодушие не знало более грозного меча, чем твое слово, а тем временем углублялись и углублялись морщины между твоих густых бровей. Мир молчал вокруг нас, словно зимняя ночь, и ты, Илья Эренбург, заполнял это молчание рассказами о России, старой, и новой, и вечной…»[538].

Короткое, как выстрел, «Убей немца» относилось к конкретным времени и месту, когда немцы с оружием в руках и с планами уничтожения России ворвались на ее земли. В Германии и поныне вдруг оживает память о тех словах, и автора их обвиняют в ненависти к немцам вообще. 14 октября 1966 года Эренбурга навестил в Москве немецкий писатель Генрих Белль. Лев Копелев, сопровождавший его, записал в дневнике слова, сказанные Эренбургом гостю:

«Меня обвиняют, что я не люблю немцев. Это неправда. Я люблю все народы. Но я не скрываю, когда вижу у них недостатки. У немцев есть национальная особенность — всё доводить до экстремальных крайностей, и добро и зло. Гитлер — это крайнее зло. Недавно я встретил молодого немца, он стал мне доказывать, что в этой войне все стороны были жестоки, все народы одинаково виноваты. Это совершенно неправильно. Сталин обманывал народы. Он сулил им добро, обещал всем только хорошее, а действовал жестоко. Но Гитлер ведь прямо говорил, что будет завоевывать, утверждать расу господ, уничтожать евреев, подавлять, порабощать низшие расы. Так что нельзя уравнивать вины».

«Белль с этим согласен», — констатирует Копелев[539]… Конечно, в военных статьях Эренбурга и даже в его стихах 1942 года (не преодолевших инерции ежедневной газетной работы[540]) немецкий солдат выписан одной краской — черно-черной. Понятно, что не все немецкие солдаты и офицеры были фашистами, не все испытывали удовольствие от расстрелов мирных жителей, но они все законопослушно исполняли присягу, и потому другой краски для изображения их во время войны быть не могло. Эренбург это понимал как никто другой. Вот фрагмент из его письма, отправленного в 1964 году знаменитому адмиралу и хорошему писателю И. С. Исакову (по прочтении его новой вещи):

«Я позволю себе только один вопрос. Не кажется ли Вам, что сцена, где фигурируют наши противники, выпадает из остального: свои показаны с живописной глубиной, а враги — плакатно. Если бы это было в годы войны, я понял бы Ваше намерение, а сейчас эта страница мешает общему сильному впечатлению»[541].

Чем более радовали Эренбурга фронтовики, тем тяжелее становилось читать некоторые письма из тыла — особенно о бедствиях эвакуированных. Да и с фронта, бывало, писали о своих семьях, о том, как невнимательны и несправедливы к ним местные власти. Иногда Эренбургу удавалось писавшим помочь. Так, осенью 1942-го он получил письмо от старшего сержанта Тихона Ивановича Тришкина, которому написала жена, что она болеет, а начальство на работе лишило ее и маленькую дочь хлебных карточек. Тришкин тут же написал на завод с фронта, и его полковое начальство тоже туда написало, но все безрезультатно. Эренбурга этот случай возмутил. Он напечатал в главной газете страны «Правде» статью «Высокое дело» со всеми подлинными фамилиями и адресами — о том, как относятся тыловые чинуши к семьям фронтовиков, — закончив ее обязывающе: «Поддержать мать командира, помочь жене бойца — это высокое и благородное дело. Это значит подать патроны старшему сержанту Тихону Ивановичу Тришкину. Это значит помочь Красной Армии освободить Родину»[542]. Воздействие этой статьи было оглушительным — в редакцию и автору шел поток писем; жене Тришкина карточки немедленно выдали, а заводскому начальству никто бы не позавидовал. Публицистика Ильи Эренбурга не только поднимала дух бойцов на фронте, она была безотказно работающей силой в тылу.

Одна из самых острых проблем была связана с многонациональностью страны. Эренбург не упускал случая напоминать читателям, что воюют с фашистами все народы Союза. Начиная с 1943 года шло фронтальное освобождение оккупированных районов. Объезжая их, Эренбург видел, как оккупация воздействовала и на поведение, и на сознание людей (в частности, повсеместно возрождался неприкрытый антисемитизм). Эренбург знал, что в аппарате ЦК, под немецкой оккупацией не находившемся, такие взгляды перестали быть редкостью. Как и многие, он наивно думал, что Сталин этих людей сдерживает[543]. В феврале 1943-го, вернувшись из Курской области, Эренбург написал секретарю ЦК Щербакову:

«Хочу поделиться с Вами следующим выводом, сделанным мною после двухнедельного пребывания в Курской области. Необходимо, во-первых, рассказывать нашей армии о демагогически-подлом характере немецкой оккупации. Во-вторых, снабдить каждого командира и бойца материалом для агитации среди населения, так как каждый солдат Красной армии становится агитатором. Наверное, товарищи, приезжающие с фронта, Вам уже говорили о положении в освобожденных областях. Я хотел только отметить срочность освещения вопроса в центральной и армейской печати».

Сам Эренбург написал тогда очерки «Новый порядок в Курске», напечатанные несколькими изданиями, и брошюру «Одно сердце» — ее издали без титульного листа и без фамилии автора на обложке: разбрасывали по еще оккупированным районам.

Придя в себя после поражений 1941–1942 годов, власть вспомнила о цензуре, и та начала свирепеть. В 1943 году набрали книгу Эренбурга «100 писем» (письма к нему фронтовиков), однако набор рассыпали, а напечатали ее в Москве только… по-французски. В мемуарах Эренбург написал обо всем этом поневоле иносказательно:

«В 1943 году начали собираться те тучи, которые пять лет спустя обложили небо. Но враг еще стоял на нашей земле. Народ стойко воевал, и была в его подвиге такая сила, что можно было жить честно, громко, не обращая внимания на многое. Я твердо верил, что после победы все сразу изменится. Теперь, когда я оглядываюсь назад, мне приходится то и дело признаваться в наивности, в слепоте. Это легче, чем в свое время было верить, порой наперекор всему. <…> Я вспоминаю беседы на фронте и в тылу, перечитываю письма, — кажется, все тогда думали, что после победы люди узнают настоящий мир, счастье. Конечно, мы знали, что страна разорена, обнищала, придется много работать, золотые горы нам не снились. Но мы верили, что победа принесет справедливость, что восторжествует человеческое достоинство <…>. Мы можем только горько усмехнуться, вспомнив мечты тех лет, но никто себя за них не осудит»[544].

Одна из самых больных и горьких тем этой книги — еврейская. Эренбург — человек русской культуры — не знал еврейского языка и считал себя ассимилянтом, хотя в молодости не раз к теме своего еврейства обращался. Он честно сказал о себе 24 августа 1941 года на митинге в Москве: «Я вырос в русском городе, в Москве. Мой родной язык русский. Я русский писатель. Сейчас, как все русские, я защищаю мою родину. Но гитлеровцы мне напомнили и другое: мать мою звали Ханой. Я — еврей. Я говорю это с гордостью. Нас сильней всего ненавидит Гитлер. И это нас красит»[545]. По мнению партчиновников, с 1943 года это уже никого не могло красить. Не проявляй Эренбург настойчивости, воли и изобретательности, не смог бы он пробиваться на страницы газет с напоминанием, что, вопреки лжи антисемитов, евреи воюют никак не хуже других народов СССР. Так, статью «Евреи» напечатали только потому, что до ее появления Эренбург написал и напечатал статьи о казахах, узбеках, татарах и других воюющих народах СССР. В этой книге впервые печатаются и две статьи 1943 года («Наше место» и «Немецкие фашисты не должны жить»), в Москве напечатанные только на идише, — напечатать их по-русски оказалось возможным лишь в Биробиджане. И все-таки даже в этих статьях Эренбург, и он сам это понимал, не был так свободен, как, скажем, Юлиан Тувим, написавший в Нью-Йорке обращение «Мы, польские евреи…». Оно было написано кровью и Эренбурга потрясло (не раз он его цитировал (даже в «Правде»!): «Антисемитизм — международный язык фашистов»[546]); замечу, что перевод этой статьи Тувима на русский напечатан лишь в 2008 году…