Александровский cад - Алексей Пиманов

Глава 13

Вот уже несколько дней, как Танька находилась в полку. Военная жизнь была ей в новинку, и она старалась ничего не упустить. Статьи, которые могла позволить себе газета, были маленькие, и информацию, что находила Таня, они просто не вмещали. Поэтому, чтобы ничего не забыть, она записывала ее в блокнотик, прозапас. Так, на всякий случай.

Работать она любила в тишине, чтобы не было слышно ни гула моторов истребителей, ни криков старшины, вечно отчитывающего кого-то за нерадивость. Такое место она облюбовала возле небольшого озера, находящегося неподалеку от расположения части.

Примостившись под любимой березкой, Танька развернула блокнот и начала затачивать перочинным ножичком сломанный карандаш. На самом деле работа в газете не приносила ей удовольствия. Другое дело – книга. В ее голове созрел грандиозный замысел, в основу которого была положена история гибели знаменитого летчика Клещева. Танька уже рисовала в своей голове историко-героическую сагу о любви на земле и смерти в небесах, как вдруг ее планы были варварски нарушены. Затрещали кусты и прямо перед ней появился заспанный механик Митрич.

Таня от испуга вскочила:

– Вы кто?

Митрич опешил и, обдавая ее винными парами, пробормотал:

– Личный мех… мех… мех-х-ханик Василия Иосифовича Сталина.

Таня успокоилась, даже улыбнулась, но на всякий случай спросила:

– С каких это пор Васины механики ходят в таком виде?

Митрич икнул и, подбоченясь, с пафосом изрек:

– Не Васи, а Василия И-о-с-и-в-в-ч-а!

Для верности Митрич поднял вверх указательный палец, посмотрел в небо, но, потеряв равновесие, рухнул на землю. Таня бросилась к нему на помощь.

– Для меня он – просто Вася, – объяснила она механику. – Одноклассников и друзей по отчеству не называют. Меня, кстати, Таней зовут. А вас-то, товарищ механик, как величать?

Митрич подсобрался и благодушно произнес:

– Величай Митричем. Так меня все в полку зовут. Без церемоний.

Тут механик погрозил Таньке пальцем, как будто что-то вспомнив:

– А я тебя знаю. Ты – газета!

– Ну это слишком. Я всего лишь в ней работаю.

– А я что сказал? Я то и сказал!… Короче, записывай!

– О боже, что записывать-то? – рассмеялась Таня. Митрич, шатаясь, поднялся, застегнул робу на все пуговицы и заявил:

– Записывай: это я убил комполка Клещева.

– Что?! – Улыбка сразу сползла с Танькиного лица.

– То-то и оно, – тяжело вздохнул Митрич и, долго не рассусоливая, приступил к делу. – Это все Клавдия, повариха из госпиталя, виновата. Любовь у ней, видишь ли, ко мне проснулась. Вот я, как всегда, и отправился в лесок. Она баба замужняя – конспирацию надо соблюдать. Просьба женщины для Митрича – закон! Ты это не записывай. Ее не надо впутывать.

Танька и так ничего не писала. Она вообще пока всерьез не воспринимала пьяный бред Митрича и слушала просто из вежливости.

– Хорошо-хорошо…

– «Хорошо!» – передразнил ее Митрич. – Ничего хорошего! Мне в полку надо было быть, самолет налаживать, а я хороводы на сеновале водил.

Митрич на секунду задумался, а потом продолжил:

– О чем это я?… Ага! Иду, значит, обратно! Знаю, что все за столом отдыхают – Вася, Клещев…

Митрич понял, что наболтал лишнего.

– Ты это тоже не записывай. Таня кивнула.

– Хорошо, а вина-то ваша в чем? – продолжала сдерживать смех Шапилина.

Митрич опять поднял палец к небу.

– Во! Теперь записывай. Техник почесал небритую щеку.

– Ключ там гаечный под самолетом мы с Василием Иосифовичем видели. Мой ключ… А потом утром пришло сообщение о крушении. Вот и думаю я теперь: может, я чего по пьянке-то забыл.

Митрич в отчаянье махнул рукой.

– Вот, газета, как жизнь-то иногда поворачивается. Жил, никому не мешал, и вот на тебе – преступник!

К концу рассказа Митрич почти протрезвел и вдруг заплакал.

– Человека я угробил, понимаешь, доча…

Глава 14

В читальном зале дома Пашкова рабочий день близился к завершению. Пожилая библиотекарша подняла глаза на висевшие на стене часы, ожидая, когда же стрелка перемахнет через отмеренный трудовым законодательством восьмичасовой рубеж. В зале находился единственный посетитель, который вот уже несколько часов корпел над подшивкой старых газет. На какое-то время женщина отвлеклась, чтобы положить в тумбочку под столом чайник и кружку, а затем шаркающей походкой направилась в зал спровадить запоздалого посетителя.

Однако там было пусто, и только раскрытые газеты продолжали лежать на столе. Библиотекарша удивленно огляделась, пожала плечами и пошла выключать свет.

Когда в здании погасла последняя лампочка и стихли шаги, из-за дымохода неработающей печи появилась чья-то тень. Вспыхнул карманный фонарь, и его луч осветил настороженное лицо Варфоломеева. Прокравшись через весь зал, он открыл дверцу конторки, за которой еще недавно сидела библиотекарша, и начал внимательно изучать ящики с картонными формулярами.

За окном кабинета на площади Дзержинского раздавались приглушенные звуки трамвая и гудки машин. Один из следователей долго и молча наблюдал за тем, как постовой на площади отчитывает запоздалого прохожего, попытавшегося пересечь улицу в неположенном месте. Затем следователь развернулся и так же молча уставился на небритого Осепчука, который сидел посередине комнаты на табурете, щурясь от яркого света настольной лампы. Выглядел Осепчук плохо: голова перевязана, все лицо в царапинах. Второй офицер НКВД, проводивший допрос, между делом щелкал кнопкой лампы, то включая, то выключая ее.

– Итак, Осепчук, как вас завербовали, понятно. Хотя мы еще проверим, не сами ли вы сдались в плен. Перейдем к самому главному: зачем вас забросили в Москву?

Осепчук перекрестился.

– Ей-богу, не знаю. Моя задача была доставить рацию, выйти на связь и ждать указаний.

Выключатель на лампе щелкнул, и яркий свет ударил ему в лицо.

– И никого из группы вы больше не знаете? – прозвучал новый вопрос. – Странно, Осепчук!

Диверсант инстинктивно заслонился одной рукой, а другой – опять перекрестился.

– Ну, ей-богу же, не знаю! Первый раз всех видел в самолете, но нам запретили общаться друг с другом, – пояснил он. И, чуть погодя, добавил: – Только двое старших все время переговаривались.

Офицеры насторожились.

– Что за старшие? Опишите. Осепчук замялся.

– Люди как люди. Мне, правда, показалось, что они не наши…

Лампа опять вспыхнула.

– Осепчук, вы тоже давно не наш! – сквозь зубы произнес один из дознавателей. – Что значит «не наши»?

– Ну, не русские! – выпалил диверсант. – Речь у них какая-то правильная, как будто по книжке читают. И рожи – не наши… не ваши… не наши…