Моя служба в Старой Гвардии. 1905–1917 - Юрий Макаров

Шильдер был немного выше среднего роста, старчески худ, и держался подчеркнуто прямо. На длинной тощей шее, похожей на вареную куриную ногу, была прикреплена маленькая голова, покрытая седо-желтым пухом. Картину дополняли тусклые голубые глазки и длинные, распушенные по концам седоблондинистые усы, которые он то и дело молодецки разглаживал. Говорил замогильным голосом, неестественно медленно и сильно картавил. В речи явно чувствовалась замедленность рефлексов головного мозга. Копировать его было легче легкого и делать это успешно могли люди даже со средними имитаторскими способностями.

Давно замечено, что люди, получившие новую должность, охотнее всего занимаются в ней тем, что им больше всего напоминает старую. Помню в Преображенском полку служил лихой ротный командир кн. Оболенский, строевик первый класс. Как это часто случалось, назначили его вице-губернатором в Кострому. В 1908 году, по делам матери, мне довелось быть в Костроме. Город славный, город древний, но грязноватый и очень патриархальный. И вдруг, в таком старосветском городе, полиция (нынешняя милиция) такая, какая и столичного города, Санкт-Петербурга не сконфузила бы. Полицейские молодец к молодцу, одеты с иголочки, а честь отдают не хуже, чем у нас в Учебной команде. Как к бывшему однобригаднику, немножко и по делу, я пошел к Оболенскому с визитом. Первые слова его были:

— А какова у нас полиция? Как одеты? Как честь отдают? Выправка какая, а? Сам за этим смотрю… Недавно сам сапоги пригонял… Сам отдание чести проверяю!

Я принужден был согласиться, что в Костроме полиция действительно на пять. Казалось бы были у вице-губернатора и более важные государственные занятия, чем пригонка полицейских сапог, но князь Оболенский это дело знал, а потому и занимался им с любовью. А вице-губернаторские дела были ему незнакомы и непонятны, а потому и менее приятны. А кабы был кн. Оболенский не капитаном, а ротмистром, то кроме отдания чести и сапог, обратил бы он, наверное, специальное внимание и на костромских пожарных лошадей.

Шильдер двадцать лучших лет жизни занимался педагогикой. Естественно, что приняв полк он главное внимание свое обратил на ту часть полка, где имелись карты, доски, губки, мел. т. е. классы, т. е. полковую учебную команду. Приходил он к нам почти каждую неделю и, конечно, не помогал, а только мешал.

Является на урок географии. Сначала сидит и глубокомысленно слушает. Потом начинает задавать вопросы.

— Как твоя фамилия?

— Курочкин, Ваше Прев-во.

— Ну, скажи мне, Кугочкин, где Франция? Можешь показать на кагте?

Курочкин идет и показывает.

— А что, Фганция больше, чем Госсия или меньше?

— Россия много больше, Ваше Прев-во.

— А кто во Фганции теперь, пгезидент или коголь?

— Президент, Ваше Прев-во.

— А что лучше, пгезидент или коголь?

У Петра Курочкина, очень развитого и бойкого петербургского рабочего, который до военной службы почитал у себя на заводе хороших книжек, имеется на этот вопрос свое мнение, но он честным и открытым взглядом прямо в глаза смотрит генералу и громко отвечает:

— Король, Ваше Прев-во.

— Да, это ты, бгат, вегно сказал, коголь лучше, а еще лучше цагь православный.

И довольный заключительной фразой, генерал медленно поднимается. Все вскакивают и вытягиваются.

— Хогошо, бгатцы, учитесь, ученье свет, а неученье тьма.

— Рады стараться, Ваше Прев-во.

— А у Вас виден к делу интегес, благодагю Вас! — и пожимает мне руку.

Наш младший состав учебной команды, т. е. Коновалова, Азанчевского и меня, Шильдер определенно полюбил и, о ужас, стал приглашать к себе обедать.

Когда Вас приглашали туда, куда Вы не хотели идти, отделаться было легче легкого. На письменное приглашение надлежало ответить письмом, на телефонное телефоном, в том смысле, что страшно, мол, сожалею, но, как на зло на этот день назначен дежурным и иду в караул и не имею возможности поменяться. Можно было отговориться и болезнью. Но это было уже менее распространено, так как на другой день могли Вас встретить на улице или в театре и это вышло бы уже неловко. В случаях приглашений командира полка, ни одна из этих отговорок, не годилась. По должности своей он был обязан знать, кто из офицеров был болен и мог очень свободно прийти самолично навестить болящего, особенно холостого офицера. Прекрасно знал он также, что офицеры учебной команды от нарядов свободны. Таким образом, как это было ни скучно, приходилось напяливать маленькие лакированные ботинки и длинные штаны, а к ним или мундир с погонами или сюртук с эполетами и являться в командирский дом к семи часам вечера.

В противоположность Мину, командирский дом при Шильдере был поставлен на очень скромную ногу. Больших приемов он почти не делал. В такие дни, кроме нас трех, за стол садились его жена, почтенная Анна Михайловна, сын, 15-летний лицеист Миша, и девица племянница Лизочка К., весьма благовоспитанная, которая приглашалась, видимо, чтобы веселить нас. Если бы она не была так зверски благовоспитана, за ней можно было бы и поухаживать.

Сам по себе обед был невыносимо скучен, если кому-нибудь из нас, главным образом мне, — такова была моя специальность, — не удавалось заводить генерала на рассказы. «Поговорим о старине…» Как все старики, или преждевременные старики, он путал, настоящее и прекрасно помнил прошедшее, и чем дальше, тем живее и яснее. Сговорившись заранее, мы заводили его на рассказы об охоте, о турецкой войне, о временах Александра Второго, которого он хорошо знал, и о старой полковой жизни…

Под рассказы, которые бывали иногда очень интересны, обед проходил сносно. После обеда переходили в гостиную и усаживались в кресла. Коновалов садился за рояль и начинал свои рулады. Можно было даже закрыть глаза под видом, что наслаждаешься музыкой, но следовало соблюдать сугубую осторожность, чтобы не присвистнуть носом. Это время от 9–11, когда нужно было выжимать из себя слова и всеми силами стараться не заснуть, было самое тяжелое. Наконец, около 11 разносят чай. Теперь выпить чашку чая, раскланяться и уходить. Никогда, так хорошо и бодро не чувствуешь себя на улице, как когда выйдешь из длинных и скучных гостей…

По правилам хорошего воспитания, после того, как тебя позвали в семейный дом обедать, полагалось, не позже как в следующий приемный день, быть у хозяйки дома с визитом. Визит этот назывался «Visite de digestion», т. е. «визит пищеварения». И показывал он, что тебя хорошо накормили и ты за это благодарен. Делалось это с теми домами, где ты бывал не часто, а так сказать официально. Опять-таки по этикету, хозяин дома обязан был такие визиты отдавать. Делалось это обыкновенно не лично. Смешно было бы какому-нибудь члену Государственного Совета, или министру, человеку старому и занятому, лично являться на холостые квартиры всех тех поручиков и корнетов, которые плясали у него на балах и ели его обеды. Визитные карточки таких людей, непременно загнутые, в знак, того, что был лично, всегда каким-то таинственным путем попадали по адресу, но все-таки по почте не посылались. Покойный граф В. А. Коковцев посылал обыкновенно своего камердинера в своей министерской шубе и в своей министерской карете развозить карточки по городу. Карета, с камердинером подкатывала к подъезду. Выскакивал швейцар и почтительно открывал дверцу.