ЛЕФ 1923 № 1 - Коллектив авторов

«меч – плеч», «влечь – меч», «плеч – влечь», «плеч – сжечь», «пасть – страсть», «страсть – пасть», «нас – час», «глаз – нас», «лазури – бури», «бурь – лазурь», «бурности – лазурности», «мой – тесьмой», «тьма – тесьма», «тьмой – мой», «безднах – звездных», «бездной – звездной»; «вдохнуть – грудь», «грудь – вздохнуть»; «книг – миг», «миги – книге»; «неги – беге», «нега – разбега», «нег – побег»; «потопу – Европу», «потопе – Европе»; «пожаров – чары», «пожара – чарой», «пожара – яро», «чары – ярый»; «золота – молота», «золот – молот» и подобные.

Затем бесчисленное множество таких:

«свободы – природы», «любовь – вновь», «путь – грудь» (2 раза), «мятежности – нежности» и пр.

Часты у Брюсова глагольные рифмы, и это окончательно подтверждает ремесленность его творчества: глаголы одинаковых форм обладают одинаковыми окончаниями, т. е. представляют собой уже готовый материал для рифм, – поэт может избавить себя от неприятного труда изобретать; см. например: «зреет – лелеет – веет», «кинут – стынут – вынут – отодвинут – нахлынут – разинут – ринут – застынут – минут – стынут» и т. д.

Что касается до ритма Брюсовских стихов, то огромное большинство их написано метрами (из 56-ти – 49); имеются 2 гекзаметра и одно подражание Верхарну; остальные – паузники, т.-е. опять-таки стихи с установкой на метр.

Живой социальный язык, язык практический никакого метра, разумеется, не знает; метр существовал и, как видим, продолжает существовать у Брюсова, несмотря на происшедшую уже ритмическую революцию, – в поэтическом языке. Естественно, что навязанный языку метрический шаблон неизбежно подчиняет себе языковый материал, превращая и его в соответствующий шаблон (как я уже указывал, акт творчества един: синтактическая и ритмическая формы слиты). Отсюда ритмо-синтаксические каноны[6], которые эволюционировали и разнообразились до тех пор, пока метр органически жил в поэзии. С того же момента, когда новейшее движение разрушило метр, когда эволюция поэтических форм, оказалась возможной лишь вне метра, когда, следовательно, метр исторически отжил, – тогда реакционное сохранение его стало гарантией против всякого развития и поэтому превратило ритмо-синтаксический канон в еще один штамп.

Брюсовский метр свелся к языковому шаблону, т. е., к реакционному искажению русского языка (недаром Брюсов так изобилует иностранщиной).

Посколько языковым элементом метра является слог, посколько реальный язык стоит из разносложных и разноударяемых слов, – постолько неизбежно противоречие между словарными ударениями, словарным ритмом и ритмом метрострочным, т. е. слоговым. Во 2-ой главе я приводил примеры т. н. ритмических сдвигов, образующихся в результате ритмо-синтаксического шаблона; приведу еще несколько:

Им пришлось и брань испить.

(получается «избрание»).

Не так же ль пил, в такой же час.

(получается: «жельпил»).

Ты ли дым, над Флоренцией вскинутый.

(получается: «тылидым»).

Следил я дрожь их, волю весил.

(получается: «ядроших»).

Цепью веков ниц простерта мечта.

(получается: «вековниц» или «нициростерта», т. е., «ниспростерта»).

Зов бури вольно повтори.

(получается: «зовбури», почти «совбуры»).

И пр.

Сюда же относятся такие противоречия между метром и синтаксисом, как в следующей строке:

В единый сноп, серп, нас вложи.

Обращение «серп» проглатывается, сливаяся со следующим словом.

Метр не только извращает ритм живой речи, но и ее порядок (последовательность слов в предложении). Раз поэт заранее предопределяет ритмическую структуру языка, безотносительно к его материалу, раз он при этом только повторяет уже использованные каноны, – ему ничего не остается, как подгонять порядок слов под готовую схему, т. е., не считаться с реальными потребностями языковой композиции. Т. н. инверсия[7] существует у всех поэтов без исключения.

Что же касается до Брюсова, то и тут он только копирует, архаистически копирует давно узаконенные, эстетно-фетишистические формы.

Например:

И се-я, тавматург, пред новой тайной,

Клоню колена перед тобой Поэт.

(Намеренно отодвинуто в конец приложение «Поэт»).

Ей тайно венчаны поэты все мы.

(Кроме порядка слов, интересно, что дополнение «ею» превращено ради метра в архаическое: «ей»).

. . . . .Свисты

Стрел Эроса, соль моря – любишь ты.

Я – этой ночью звезд расцвет лучистый.

(нормально следует: «Ты» любишь свисты. . . . .

. . . . .Я – лучистый расцвет звезд. . . . .).

. . . . .Слеп от солнц желаний рдяных.

(Надо было бы как раз наоборот: «от рдяных желаний солнц»).

Ставить подлежащее после сказуемого, определение после определяемого слова и т. п. считается в поэзии знаком подлинного художественного творчества. Сознание эстета не может понять, что эти приемы выработались в свое время естественно и органически, и лишь затем, укрепившись в поэзии, были сочтены за ее абсолютное, всегдашнее, вневременное и внепространственное свойство. И если сейчас поэт считает своим долгом повторять традиционную инверсию из-за ее «красоты», если для него писать стихи это значит рассчитывать на потребителя с консервативным, «эстетским» вкусом, – то такой поэт воспитывает только одно: метафизическое, контр-революционное отношение к своему творчеству.

IV. Бегство от революции.

Брюсов, как поэт, вырос не в борьбе с буржуазией и ее эстетическими традициями, а как их канонизатор. Школа, к которой он принадлежал, школа т. н. символистов в свое время сыграла исторически прогрессивную роль тем сдвигом, который она произвела в системе русского стиха (vers libre, ассонанс и т. д.); но Брюсов занимал тут лишь посредствующее место, – он перебросил с Запада в Россию эстетические лозунги тамошнего поэтического движения, и в этом смысле был тогда, несомненно, передовой фигурой в русской поэзии (90-ые, 900-ые годы); в остальном он является типичным декадентом-архаистом, поэтом упадочной буржуазии. Таким он остается и сейчас, но уже лишенный той положительной функции, которая была им выполнена когда-то и которая давно отменена новейшими достижениями русской революционной поэзии. Для нашего времени брюсовское творчество – сплошная, не знающая исключений реакция.

Чтобы не быть голословным, перейду к конкретным пояснениям.

Начну с действенности выражаемых Брюсовым революционных идей.

Обратимся к тому потребителю, организовать которого способны поэтические произведения Брюсова. Из всей массы современного общества нам надо будет прежде всего выделить, как негодных к воздействию, тех, кто в эстетике ушел дальше Брюсова, т. е., наиболее передовые элементы интеллигенции и пролетариата: им брюсовские стихи внушают только отвращение. Затем надо отбросить