Занавес приподнят - Юрий Колесников

Параллельно с этим в Париже начали рыть бомбоубежища. В Лондоне открыли пункты для раздачи населению противогазов. Премьер-министр Англии Невилль Чемберлен и его супруга выходили на утреннюю прогулку вблизи Уайтхолла с перекинутыми через плечо противогазами… Делалось все возможное, чтобы дезориентировать Гитлера и его генеральный штаб, преувеличить степень боеготовности стран Запада и, наоборот, представить Советский Союз совершенно неспособным оказать сколько-нибудь серьезное сопротивление.

Все шло своим чередом… Завершив аннексию Австрии и оккупацию Чехословакии, предпринятые с одобрения Англии и Франции, Гитлер уже требовал возвращения Германии Данцига и принадлежащего Польше так называемого данцигского коридора. Было совершенно очевидно, что это требование являлось всего лишь поводом для захвата всей Польши.

Вновь прозвучал на весь мир предостерегающий голос Советского Союза. В Лондоне и Париже на этот раз вдруг откликнулись, прислали своих представителей в Москву. Но это был всего лишь маневр англо-французской дипломатии: цель его состояла в том, чтобы успокоить народные массы своих стран, проявлявшие недовольство политикой бесконечных уступок фашизму, и заодно припугнуть Гитлера возможностью создания мощной антигерманской коалиции великих держав, если… вслед за Польшей не последует продвижение на Восток. Одновременно англичане вели тайные переговоры с немцами, в ходе которых дали им понять, что не может быть и речи о союзе Англии и Франции с Советской Россией в случае возникновения войны между нею и Германией.

И Гитлер не замедлил воспользоваться благоприятной обстановкой, столь усердно создаваемой ему западными державами. Зная о намерении фюрера захватить Польшу, Канарис не был уверен доподлинно, направит ли Гитлер после этого железный кулак вермахта на Восток или, увеличив за счет Польши экономический потенциал рейха, с еще большей одержимостью приступит к осуществлению своего плана разгрома и порабощения западноевропейских стран. Последнее казалось Канарису наиболее вероятным. В этом предположении начальник абвера утвердился еще двадцать второго августа тысяча девятьсот тридцать девятого года, когда на строго секретном совещании с высшим командным составом вермахта Гитлер сказал:

— Прежде всего будет разгромлена Польша. Я дам пропагандистский повод для начала войны. Не важно, будет он правдоподобным или нет. Начиная и ведя войну, нужно иметь в виду, что не право, а победа имеет значение…

В узком кругу в тот же вечер Канарис сказал своим единомышленникам:

— Итак, на очереди Польша. Англичане связаны с ней договором о взаимопомощи. Впрочем, договор до сих пор не ратифицирован, но я все же не сомневаюсь, что англичане будут его выполнять. Ведь Гитлер так и не дал Лондону и Парижу конкретных заверений в отношении России. И сегодня на секретном совещании он не обмолвился ни единым словом о том, в каком направлении после разгрома Польши будет происходить расширение жизненного пространства рейха. Больше того, имеются сведения, что по дипломатическим каналам предпринимаются какие-то шаги с целью нормализации наших отношений с большевиками! При такой ситуации Лондон, надо полагать, не позволит нам безнаказанно проглотить и Польшу.

Канарис считал тогда, что вновь назревает необходимость незамедлительно устранить Адольфа Гитлера и его приближенных. Он был уверен, что на этот раз англичане окажут ему поддержку. Тотчас же в Лондон был направлен доверенный офицер. Его принял один из заместителей военного министра. Немец сообщил, что фюрер твердо решил напасть на Польшу и что этого следует ожидать в ближайшие дни, начиная с двадцать шестого августа. Говорил он и о возможности устранить рейхсканцлера без какой-либо помощи извне…

К своему удивлению, немец не получил одобрения. В Берлин посланец Канариса вернулся с отрицательным ответом.

— Неужели там полагают, — недоумевая, спрашивал себя начальник абвера, — что, отдав Польшу, они все же столкнут лбами Гитлера со Сталиным, прежде чем сами подвергнутся нападению?

Глава двенадцатая

Никто из пассажиров, высадившихся со злополучного «трансатлантика», не знал, куда и зачем их везут на бешено мчавшемся, крытом брезентом грузовике. Измученных людей швыряло на крутых поворотах из стороны в сторону, они судорожно хватались друг за друга, настойчиво стучали кулаками в стенку кабины, требуя и умоляя шофера остановиться хотя бы на минутку.

Наконец шофер резко затормозил, выскочил из кабины и, злобно выкрикивая бранные слова, заявил, что ему строго-настрого запрещено останавливаться в пути.

Тогда один из пассажиров отважился сказать сидевшей в кабине рослой девице в полувоенной форме:

— Людей же выворачивает наизнанку! Неужели нельзя набраться немного терпения? Мы что, на пожар едем? Хватит с нас, пожар мы уже видели…

— Вы думаете, это его прихоть? Ошибаетесь, здесь порядки не те, что у вас где-то там! — ответила она. — У нас приказы выполняются четко!

Толстяк ювелир едва слышно пробурчал что-то невнятное, его сосед тяжело вздохнул и тихо промолвил:

— Видимо, так надо…

Грузовик тронулся. Вновь трясло и подбрасывало на выбоинах, но люди терпели. «Видимо, так надо…»

Около полуночи машина ткнулась радиатором в проволочные ворота. Водитель выключил мотор, погасил фары. Девица спрыгнула с подножки кабины и скрылась в темноте. Тишина здесь была такая, словно все вокруг вымерло. Люди выглядывали из-под брезента, с тревогой всматривались в темноту, в равнодушное, осыпанное непривычно яркими и крупными звездами южное небо.

Наконец послышались торопливые шаги, к грузовику подошел мужчина. Осветив прибывших длинным, как полицейская дубинка, электрическим фонариком, он радостно приветствовал их традиционным: «Шолом, хавэрим!» Затем пожелал всем крепкого здоровья и долгой счастливой жизни на «земле обетованной». Так же доброжелательно попросил внимательно выслушать и принять к руководству небольшой, но весьма важный совет местной администрации: помалкивать о несчастье с «трансатлантиком».

— Конечно, случившегося не утаишь, — заметил человек с фонариком, — но не следует вдаваться в подробности и строить всякие догадки… Лучше помолчать до поры до времени, во всяком случае, до официального сообщения. И вообще, молчание — золото. Так вам советуют. Здесь процветает мир, порядок и согласие между людьми, живущими в духе послушания обетам наших благочестивых предков. Между прочим, следует учесть, что обетованная земля пока, к сожалению, не освобождена от врагов. Это, конечно, уже другой вопрос, но об этом не следует забывать. И мы не перестаем напоминать и утверждать во всеуслышание, что враги за все содеянное против нашего народа еще изопьют горькую чашу…

С этими словами мужчина с фонариком встал на подножку кабины, и грузовик въехал на территорию, именуемую «пунктом сбора».

Перед длинным приземистым зданием барачного типа Хаим и Ойя в числе четырнадцати человек получили долгожданную возможность сойти на землю.

Несмотря на поздний час, встретить новичков пришло много ранее прибывших иммигрантов, все еще проживающих на территории «пункта сбора». О случившемся в порту никто из них еще не слышал, но всем хотелось узнать, кто приехал, откуда, какие новости привез и, главное, нет ли среди вновь прибывших знакомых, родственников.

Новичкам предложили поужинать. Большинство, однако, отказалось. Лишь кое-кто изъявил желание утолить жажду. Моментально появился огромнейшего размера подойник, сверкавший белоснежной эмалью. Упитанная молодая женщина черпала большим глиняным кувшином молоко и приговаривала:

— Попробуйте наше молоко! Вы знаете, какое это молоко?.. Попробуйте!

Кто-то из прибывших взял кружку, отпил несколько глотков и растрогался:

— М-мм-м! Никогда не пил такого, чтоб я так был здоров… Не молоко, а чистейшая сметана!

В первые же дни Хаим Волдитер понял, что «пункт сбора» создан для тех иммигрантов, кто не имел в Палестине родственников, а следовательно, и жилья.

«Пункт сбора» представлял собой обыкновенный лагерь. Множество брезентовых палаток раскинулось на голом клочке песчано-глинистой земли. В стороне от них расположились длинное здание столовой и десятка два стандартных низких квадратных домиков из фанеры и прессованного картона, предназначенных для престарелых и семейных иммигрантов и для миссионеров сионистского движения.

Хаим Волдитер и Ойя, значившаяся здесь по личному его заявлению законной женой, были поселены в остроконечную, державшуюся на единственной подпорке палатку.

В отличие от Ойи, все еще не переборовшей чувства страха и продолжавшей чуждаться людей, Хаим легко осваивался с местными порядками, быстро перезнакомился с иммигрантами, внимательно слушал их рассказы о здешней жизни. Обретенный покой казался ему вершиной счастья. Когда администрация узнала, что он холуц, прошел в Румынии «акшару» и отстал от своей квуца из-за болезни, ему посочувствовали, обещали помочь. И он терпеливо ожидал указаний своей квуца, которая по существующему порядку должна была распорядиться его дальнейшей судьбой. Правда, Хаим не исключал, что его приезд с женой мог явиться для руководителей квуца некоторой неожиданностью, но не придавал этому особого значения и был доволен уже достигнутым. Даже свою жалкую палатку, где, кроме тонких тюфяков поверх досок от старых ящиков, уложенных на голую землю, легкого одеяльца и глиняной посудины для воды, ничего не было, он ласково прозвал «кибиточкой».