Волхв-самозванец - Алексей Зубко

— Без меня не пить, — смеется Данила, спеша на кухню мыть руки.

— Уже! — кричит ему вдогонку подружка. Спустившись со второго этажа, к столу приближается кот Василий, принюхиваясь и топорща усы.

— Мур-р-р, — просительно мурчит он, косясь в сторону напитков.

И как он это себе представляет? В этом мире коты не только не разговаривают, но и пьют молоко, а не пиво. Вернулся Данила, плюхнулся на свое место, отчего старенький диван жалобно заскрипел, — перекосившись набок.

— Я хочу сказать тост, но не скажу.

— Тогда я скажу. — Я поднимаю стопку.

— Давай!

— Даю… Сегодня мы здесь собрались, чтобы выпить, но… не просто выпить, а по очень важной причине. И эта причина — появление на свет вот этого, с позволения сказать, товарища, который сидит тут и кривляется. Но ему можно — он как-никак у нас новорожденный. С днем рождения, Данила.

— С днем рождения. — Наташа поцеловала Данилу в щеку, оставив огненно-красный отпечаток помады.

С нежным звоном соприкоснулись хрустальные стопки.

— Первая пошла.

Спустя короткий промежуток времени пошли вторая и третья.

Кот обиженно фыркнул и ушел наверх, чтобы посмотреть, как там чувствует себя наш пациент, которого мы утром выписали из больницы и перевезли домой. Кризис миновал, ребенку нужен покой, уход и время, чтобы восстановить силы. Пускай еще денек побудет у меня, а завтра к обеду я переправлю его в родной, сказочный для нас мир. В царство Далдона. Где водятся лешие, плещутся в реках русалки, но нет троллейбусов, самолетов и телевидения. Он и так слишком много увидел — и в самой больнице, и по дороге из нее ко мне домой. Трудно будет ему забыть все это, даже понимая, что это всего лишь видения, навеянные магическим воздействием. Пройдет время, он вырастет, и в памяти останутся только неясные образы. Странный-престранный сон. Ведь рассказывать правду я не стану — она ему не нужна. А вот с друзьями-товарищами ситуация сложнее. Врать я им не могу, а постоянно отмалчиваться — все труднее и труднее. Они ведь наседают не из праздного любопытства — от желания помочь.

— Ладно, вы тут пока посекретничайте о своих мужских делах, а я схожу посмотрю, как там поживает наш юный друг.

— Ната, если он проснулся, позовешь меня.

— О'кей!

Взяв со стола яблоко, Наташа уходит наверх.

Данила откидывается на спинку, нажимает кнопку включения на пульте телевизора, который я предусмотрительно перенес на первый этаж, и, закинув руки за голову, выжидающе смотрит на меня.

— Что интересного расскажешь?

Рассказать — или нет?

— Может, по пивку? — вместо ответа предлагаю я. — Будешь?

— Можно.

— Открывай. — Подав Даниле пластиковую бутыль, я поднимаюсь на ноги. — Сейчас рыбки принесу.

По телевизору идет какая-то передача из цикла «История родного края». Захлебываясь от переполняющей его радости, седовласый ученый в застиранном синем халате и с мощным фонарем в руках рассказывает о том громадном вкладе, который внесет в археологию эта находка.

Камера пошла назад, взяв в кадр женщину-репортера с микрофоном в одной руке и носовым платком в другой. Пещера за ее спиной кажется мне знакомой. Словно я уже видел ее, только давно…

Заинтересовавшись, я останавливаюсь и прошу Данилу не переключать канал.

— Это величайшая находка в нашем регионе, — продолжает археолог делиться восторгом с журналисткой, наигранно изображающей живейший интерес.

Танцующий бег огней по неровным стенам пещеры, гулкое эхо шагов… наконец оператор выхватывает крупным планом расписанную примитивными рисунками стену. Танцующие человечки, охотящиеся человечки, звери… все немного блекло, краски от времени потеряли яркость и местами обкрошились, но образы довольно хорошо узнаваемы.

— Но самая главная находка, — ученый величественно указывает на что-то лежащее на дне выдолбленного в стене углубления, — вот!

Камера приближает предмет, увеличив его на весь экран. Потрескавшийся кругляш с дыркой посередине, в которую воткнута окаменевшая кость, и затертая, но различимая буква «В» на боку.

Я вздыхаю и отправляюсь за рыбой.

— Мя-а-ау! — требовательно орет кот-баюн, скатившись с лестницы.

— Что это с ним? — удивленно спрашивает Цунами.

— Алкоголик, — тяжело вздохнув, признаюсь я. Взяв чистую глубокую тарелку, ставлю ее на стол и прошу Данилу:

— Плесни немного.

Приятель открывает бутылку и наливает пива, не сводя с кота заинтересованного взгляда. Васька облизнулся и запрыгнул на диван. Данила подвинул тарелку к краю, чтобы кот свободно мог достать до нее. Баюн ткнулся мордой в пиво, чихнул, сдувая с носа пену, и принялся лакать хмельной напиток.

— Ты чему кота научил? — рассмеялся Цунами. — Конкурента растишь…

— Мальчики, вы это о чем? — спрашивает Наташа, спускаясь по лестнице.

— Я тут ни при чем, — отпираюсь я. — Сейчас рыбы принесу.

— Да вот, на троих соображаем. — Данила кивает на кота.

Ната прыскает:

— Нашли брата по интересам.

Васька тем временем вылакал свою порцию «Жигулевского» и многозначительно косится на разливающего пиво Данилу.

— Мяу!

Пока я резал на куски леща, а подружка накладывала, на тарелку всякой всячины для Саввы (так, оказывается, на самом деле зовут сына кузнеца), Васька выцыганил у Цунами еще пива. Нужно пресекать это — под градусам кота-баюна всегда тянет на лирику. Только его срамных частушек не хватало.

И тут началось такое…

Сидя за столом при занавешенных окнах, мы и не заметили, как небо заволокло грозовыми тучами. Гром, что называется, грянул среди ясного неба. Кот Василий перепуганно нырнул под диван, едва не перевернув стол. Жалобно задребезжали стекла. Резкий порыв ветра ворвался в комнату, принеся с собой брызги дождя и запах озона.

— Окна закрой! — крикнула Наташа, подхватив полную тарелку и направившись на второй этаж.

Пока я мыл руки, Данила закрыл форточку в комнате, так что мне осталось только окно на кухне. Сверкнула далекая молния, ветер донес едва слышимый раскат грома. Управившись с непослушной занавеской, трепещущей под порывами ветра, словно знамя, я закрываю окно и запираю на щеколду.

А на улице природа все больше входит в раж. Молнии расчерчивают темное небо светящимися зигзагами огненных стрел, ветер треплет деревья, гудит в проводах и стучится в стекла потоками дождя. Осень показывает свой норов. Да, лето ушло безвозвратно.

Спешу найти свечи. При такой погоде очень часто случаются обрывы на линии электропередачи, а сидеть в темноте нет никакого желания. Зажав в одной руке тарелку с рыбой, а в другой — подсвечник с тремя оплывшими огарками, я иду в комнату.

— Вылезай, герой, — подхватив кота под лапы, вытаскиваю его из-под дивана.

Шерсть на Ваське стоит дыбом, уши прижаты, а в глазах застыл страх.

— Налей ему еще немножко, — прошу Данилу.

При виде пива баюн немного приободряется. Перестает трястись и утыкается мордочкой в пивную пену. Цунами задумчиво вертит в руках бокал, наблюдая за игрой света на гранях стекла, и тихо произносит:

— А мы ведь не становимся моложе…

Что правда, то правда. Над временем мы не властны. Годы идут. Отпущенный нам срок с каждым мигом становится короче… Но что с этим сделаешь? Разве что в Кощеи податься, в Бессмертные… А нужна она, такая вечность?

Сидим, поникнув головами, и думаем каждый о своем, а в итоге об одном. О смысле жизни. О том, что наполняет ее смыслом, что позволит с гордостью и чувством исполненного долга взглянуть в глаза смерти и рассмеяться ей в лицо.

Спустившаяся к нам Наташа с беспокойством смотрит на наши угрюмые лица:

— Вы что, поссорились?

— С чего бы это?

— А что сидите словно буки?

— Да так — взгрустнулось…

— Понятно, совсем зачахли без женского общества. Ну вот, я с вами. Можете улыбнуться.

Улыбаемся.

— За тебя, — поднимает бокал Натка.

— Присоединяюсь.

Данила чокается с нами.

Медленно тянем золотистую жидкость, наслаждаясь каждым глотком. За окном неистовствует природа, но на душе спокойно и хорошо. Свет, мигнув напоследок, тухнет.

— Ой!

Достаю из кармана зажигалку и зажигаю свечи. Мягкий, живой свет наполняет комнату.

— Нужно подняться наверх к Савушке.

— Он спит, — сообщает Ната.

— Тогда все в порядке.

Язычки пламени притягивают к себе взгляды, завораживая. Смотришь… смотришь… и начинает казаться, что ты видишь саламандр, переплетающихся своими огненными телами в вечном танце, который постоянен и в то же время неповторим.

Язычки пламени дергаются и начинают тревожно метаться из стороны в сторону. Свет и тень сливаются, образуя причудливый образ, словно сошедший с картин импрессионистов. Постепенно краски теряют нереальную насыщенность, контуры прорисовываются, мерцание уменьшается, и становится возможным рассмотреть старушечье лицо с огромной волосатой родинкой на носу. Знакомое такое лицо…