Странный брак - Кальман Миксат

— Кто председательствует? — спросил Фаи.

— Аудитор.[45]

— А не архиепископ?

— У архиепископа болит нога. Какой-то прыщ вскочил, нога распухла, и он не может натянуть сапог.

— Вот он, черт, — вырвалось у Фаи, — на этот раз в виде прыща появился!

Они приехали как раз вовремя: заседание только начиналось. Все судьи были в сборе — шесть толстых каноников; казалось, жир их плавился в этой жаре. А между тем были приняты всевозможные меры, чтобы уменьшить духоту: между оконными решетками проложили зеленые ветки, на стол поставили графины с охлажденной во льду водой, а в карманах ряс было припасено по три-четыре платка, которыми каноники вытирали пот со своих лбов и затылков.

Впереди, за длинным зеленым столом, на котором стояло распятие, восседал председательствующий, главный аудитор Ференц Екельфалуши: позади него — два члена суда, охранявшие незыблемость брака, прокурор и два секретаря суда.

Первым допрашивали Яноша Бутлера. Его откровенный и искренний рассказ о венчании прозвучал убедительно, сильно взволновал судей и поверг их в смущение.

После этого позвали Марию Дёри. Ее благородная осанка произвела благоприятное впечатление на присутствующих. Казалось, вместе с ней в зал проскользнул свежий ветерок, распространяя аромат цветов. С глаз каноников мигом слетела сонливость, как только они услышали шелест тонких кружевных юбок.

— Имя? — спросил аудитор.

— Графиня Бутлер, урожденная баронесса Мария Деря.

— Вероисповедание?

— Римско-католическое.

— Лет?

— Восемнадцать.

— Дети есть?

— Один ребенок, — промолвила она тихо.

— Отвечай мне, дочь моя, по всей совести: правда ли, что во время церковного обряда, соединившего тебя с графом Яношем Бутлером, этот последний на вопрос священника, хочет ли он взять тебя в жены, ответил: "Не хочу"?

Мария Дёри покраснела, но от этого стала еще красивее.

— Почему ты не отвечаешь, дочь моя?

— Потому что не знаю, — пролепетала она.

— Как? Неужели ты не можешь вспомнить такое важное обстоятельство?

— Я была так взволнована.

— Это возможно, — проговорил прокурор.

— Правда ли, что, как гласит обвинительный акт, граф Янош Бутлер на вопрос, любит ли он тебя или нет, ответил: "Нет"?

— Не знаю, я не слыхала ни того, ни другого.

— Так… А правда ли, что уши свидетелей, присутствовавших при обряде, были заткнуты ватой?

— Я не видела!

— А правда ли, далее, что, когда венчавший вас священник хотел соединить ваши руки под епитрахилью, граф Бутлер стал сопротивляться и твоему отцу пришлось прибегнуть к насилию?

Мария побледнела, опустила голову, как бы застыдившись, потом тихо прошептала:

— Неправда.

— Чем же ты тогда объясняешь, дорогая дочь моя, что граф Янош Бутлер выдвигает эти обвинения и настаивает на них?

Мария подняла голову:

— Тем, что он страдает галлюцинациями, глубокоуважаемый святой суд.

— На чем ты основываешь свое утверждение?

— Все его слуги в бозошском имении подтвердят, что Бутлер часто подолгу и громко разговаривал у себя в комнате с портретом матери, словно ему задавали какие-то вопросы.

— Кто это может подтвердить?

— Повариха Видонка, тетушка Капор и Иштван Гуйяш. Аудитор кивнул вице-секретарю, чтобы тот вызвал этих людей в суд, потом снова повернулся к допрашиваемой:

— Я задам тебе, дочь моя, один деликатный вопрос. Соберись с силами, чтобы ответить нам, которыми руководит не праздное любопытство, а стремление соблюсти святость канонических законов, дабы через них приобщиться к источнику истины.

Но прежде чем познать истину, не грех было насладиться и табаком. При этой мысли председательствующий вынул табакерку и понюхал табак. Остальные каноники последовали его примеру, после чего все начали чихать, а помощник секретаря не успевал повторять: "Будьте здоровы!"

Гм, щепетильный вопрос! Каноники уже были знакомы с этой стороной бракоразводных процессов. Их крохотные, заплывшие жиром глазки оживились и замигали, как потревоженный фитилек в лампадке.

— Скажи мне, дочь моя, графиня Бутлер, урожденная баронесса Мария Дёри, сколь соответствует истине утверждение, будто графа Яноша Бутлера путем насилия и коварства на подъемной машине доставили в твою опочивальню?

Мария Дёри изменилась в лице при воспоминании об этой печальной ночи и срывающимся голосом ответила:

— Не знаю…

Она задрожала всем телом, взор ее потух, а лицо, и без того бледное, стало совершенно бескровным.

— Так расскажи нам, что же произошло в спальне?

Она пошевелила губами, хотела что-то сказать, но вдруг вздрогнула и упала без чувств.

Каноники испуганно повскакали со своих мест. Только святой отец Винце Латор, сохраняя спокойствие, склонился над беспомощно поникшей женщиной, приподнял ее и приложил ухо к сердцу, чтобы удостовериться, бьется ли оно. Но — изыди сатана!.. — он припал своим волосатым ухом к ее груди, которая тяжело вздымалась (за такой великий грех это ухо нужно было бы отрезать и положить в спирт, как поступили в свое время с ухом Мартинуци[46]). Наконец секретарь брызнул водой в лицо баронессы, после чего красавица с усилием подняла веки и устремила на каноника грустный, но вместе с тем чарующий и благодарный взгляд. Святой отец усадил ее на стул, и она постепенно пришла в себя.

— Nomen est omen — vidite Latronem, — завистливо прошептал каноник Йожеф Сентгайи, любивший сочинять злые каламбуры. — Vidite Latronem! [В его имени — его судьба. Перед вами разбойник! (лат.)]

— Дочь моя, — проговорил аудитор кротким голосом, — может быть, ты скорее придешь в себя на свежем воздухе. Об остальных подробностях мы допросим тебя как-нибудь в другой раз.

Вслед за тем допросили приходского священника Сучинку, который утверждал, что все протекало в полнейшем порядке и что ритуал, предписываемый кодексом Пазманя, был соблюден пункт за пунктом.

Допрос попа Сучинки занял весьма много времени, прокурор задавал ему всевозможные перекрестные вопросы, пробуя сбить его, но это не удалось. Каноники слишком переутомились и перенесли заседание на следующий день.

Все подробности процесса, хоть он и происходил при закрытых дверях, быстро стали известны публике. Обморок Марии Дёри ("Будь я последним дураком, если это не было разученной комедией!" — говорили многие), показания попа, смятение, написанное на его лице, приятные манеры Бутлера, замечания, оброненные канониками дома, в присутствии своих поварих, — все это через несколько часов уже послужило пищей для пересудов на базарной площади; люди обсуждали все "за" и "против", спорили, заключали пари — словом, жители города только и жили этим процессом. Знаменитый процесс и впрямь вызвал большое оживление в Эгере. Со всей округи в город съехалось много дворян; одни хотели встретиться с Дёри, другие — с Бутлером. Приехали, конечно, и такие, которые просто рассчитывали провести несколько интересных вечеров, сдобренных, разумеется, карточной игрой; в город прикатила и труппа Фесписа. Голь на выдумки хитра. Бродячие актеры, подвизавшиеся до этого в Мишкольце, пронюхали, что грандиозный бутлеровский процесс продлится несколько недель и на него во множестве съедется скучающая знать.

И они не просчитались. Господин Фаи, бывший большим меценатом, в первый же день скупил все оставшиеся билеты и роздал их прислуге Бутлера — гусарам, поварам и служанкам, с тем условием, чтобы потом они разыграли этот спектакль на домашней сцене. А так как все дворянство, пребывавшее в Эгере, собралось после ужина в замке Бутлера, то господин Фаи и призвал в большой зал прислугу, побывавшую на представлении. После долгих препирательств служанки Эржи и Жужика вышли вперед и разыграли сценку — разговор двух благородных дам в горностаевых палантинах; одна из них должна была изображать Иоганну Неаполитанскую, другая — ее подругу.

— Почему ты такая печальная, герцогиня Иоганна? — спросила Эржи.

— И вовсе я не печальна, — ответила Жужика.

— Нет, ты печальна. Наверное, у тебя большое горе?

— Да какое тут горе, я же весела.

— Нет, печальна, говорю тебе. Не упрямься, как ослица.

— Ей-богу, я весела, а ежели ты еще раз назовешь меня ослицей здесь, перед благородными господами, я оттаскаю тебя за волосы…

Из-за этого спора, так и оставшегося неразрешенным, дальнейшие перипетии разыгрываемой драмы никак не могли развернуться. Господа еще надрывались от смеха, когда в зал неожиданно вошел старый Хорват.

Он был встречен присутствующими с бурной радостью, а Бутлер — тот прямо бросился ему на шею.

— Как я счастлив, что и вы здесь, дорогой дядюшка! Хорват тоже нежно обнял Бутлера.