Капица. Воспоминания и письма - Анна Алексеевна Капица

«25 июня 1935 г., Аппер Шют

Дорогая г-жа Капица,

Ф. Э. С. (Франк Эдвард Смит. – Е. К.) и я видели советника посольства Астикава (Астахова. – Е. К.) в четверг на прошлой неделе – Каган был в отъезде. И мы говорили по поводу встречи К[апицы] с Вебстером и Эдрианом. Он избегал давать какие-либо обещания, но сказал, что сообщит нам позже, что он сможет сделать после консультаций с Москвой. С тех пор – ни слова. Показалось, что он считает маловероятным, что встречу разрешат без присутствия какого-нибудь советского представителя. Судя по всему, он с подозрением относится к „уединенным" беседам. Мы согласились рассмотреть любые его предложения в том случае, если будет дано согласие на встречу.

Спасибо за письма Капицы.

Не буду писать Майскому, пока вновь не получу от него вестей.

[В левом верхнем углу приписка:]

Здесь очень жарко, и меня обуяла страшная лень – отсюда и карандаш вместо ручки.

Ваш Резерфорд».

В конце августа решался вопрос о поездке Анны Алексеевны в Россию, чтобы повидать Петра Леонидовича, поддержать его и подготовить переезд туда вместе с детьми. Но вокруг этой поездки складывалась очень непростая ситуация, которую ей необходимо было обсудить с Резерфордом.

«24 августа 1935 г., Кембридж

Дорогой лорд Резерфорд,

Я виделась с Эдрианом по его возвращении, и он передал мне все новости. Он очень хотел встретиться с Вами по дороге в Корнуолл, и я надеюсь, ему это удалось. Мне показалось, со слов Эдриана, что, даже если Капица внешне и выглядит хорошо, он глубоко потрясен и несчастен. Из того, что рассказал Эдриан, и из заявления, которое он привез собой, я поняла, что Капица чувствует себя ужасно оскорбленным и что этот год был для него кошмаром. Свои нервы он приведет в порядок не скоро. Мне кажется, что каковы бы ни были его предложения, нельзя на них отвечать решительным отказом. С ним нужно обращаться осторожно и бережно, как с человеком, поправляющимся после тяжелой болезни. Разве не достаточно он перенес за этот год?

Мне хотелось бы встретиться с Вами до моего отъезда, который состоится, вероятно, 30 или 31 августа.

Есть много вещей, Ваше мнение о которых я хотела бы знать, и мне нужен Ваш совет. Не могли бы Вы сообщить мне, как Вам удобнее встретиться со мной? Наше посольство ведет себя очень глупо, и это все, что я могу сказать о них.

Искренне Ваша

А. Капица».

«26 августа 1935 г., Чантри-коттедж

Дорогая Анна,

Муж попросил меня написать Вам и передать, что он будет очень рад видеть Вас здесь, однако, к сожалению, у Вас будет не очень большой выбор времени приезда: утром в пятницу мы должны ехать в Дорсет, поэтому остается среда или четверг. С вокзала Ватерлоо есть поезд 12.40, который в 2.07 прибывает в Эндоуер-джанкшн, где мы встретимся. Для Вашего возвращения есть поезд 7.02. Он прибывает на Ватерлоо в 8.38, и Вы легко успеваете на поезд 9.55 с вокзала Кингз-кросс. В Кембридже он будет в 11.23. От Ватерлоо до Кингз-кросс можно добраться на метро. Мое расписание не очень свежее, но Вы можете уточнить время, а я буду ждать Вас у поезда, когда бы он ни пришел. Позавтракайте в поезде, как мы обычно делаем на полпути из Кембриджа, а второй завтрак у нас будет перед отъездом в Эндоуер. Не буду касаться того, о чем Вы пишете в своем письме. Будет очень интересно встретиться с Эдрианом и выслушать его новости. Если Вы получите это письмо достаточно рано, чтобы успеть приехать в среду, и захотите приехать в среду, мы встретим Вас, и для нас это не создаст никаких трудностей.

Искренне Ваша

Мэри Резерфорд».

А сам Резерфорд послал уточняющую телеграмму:

«418 1.48 Чьют стенд 18

Приезжайте поездом 12.40 с вокзала Ватерлоо до Эндоуер-джанкшн в среду или четверг день приезда телеграфируйте = Резерфорд»

Резерфорд считал, что Анна Алексеевна может ехать в Россию только в том случае, если будут получены от советского правительства гарантии ее свободного возвращения в Англию. А такие гарантии, особенно письменные, ей давать никто не хотел. Анна Алексеевна оказалась в очень трудном положении: она рвалась в Москву – и считала себя не вправе ехать туда против воли Резерфорда:

«Я так много ему (Резерфорду. – Е. К.) сейчас обязана за все его исключительно необыкновенное теплое и хорошее отношение, и он столько перенес из-за этого всего неприятностей, что я не считаю возможным ехать без того, что он будет знать, что я возвращусь, – писала она Петру Леонидовичу 29 августа 1935 г. – …Сейчас самое трудное время. Все эти месяцы я жила мечтой, что наконец я смогу Тебя увидеть. И теперь, когда это так близко и исполнимо, на дороге стоят и ставятся препятствия. <…> Я ездила к нему на дачу и провела целый день. Мы очень много и интересно говорили, и у меня создалось впечатление, что он в принципе согласен с Тобой, но, конечно, есть расхождения в деталях…»

«1 сентября 1935 г., Кембридж

Дорогой лорд Резерфорд,

Я все еще в Кембридже и теперь не знаю, когда уеду. Тейлор, возможно, рассказал Вам, как мы с ним ходили в посольство. Разговор [там] получился весьма необычный, и мне искренне жаль Дж. И. [Тейлора]. Каган, который встретил нас, был предельно груб и [вскоре] после некоторого количества оскорблений выпроводил нас вон. Однако я услышала от него о моем деле то, чего он ни в коем случае не сказал бы, не будь там третьего лица: он стал нести какую-то чушь о достоинстве и пр. Он был очень немногословен и делал вид, что во всем виновата я, потому что не предупредила, что приду с Дж. И., однако поскольку я сразу признала свою вину и извинилась перед Дж. И. и Каганом за свою ошибку, то ему не было смысла подчеркивать ее. (А когда я спросила, каков был бы его ответ на мою просьбу прийти со своим другом, он сказал, что ни в коем случае не согласился бы на это.) У Дж. И. сложилось впечатление, что они не собираются выпускать меня обратно. А по моим впечатлениям, Каган был очень скрытен со мной и предпочел бы видеть меня запертой в безопасном месте.

В пятницу я говорила с Капицей по телефону, это было самым приятным событием за многие месяцы, но таким коротким. Я сказала ему, что Вы обеспокоены моим отъездом и что, поскольку я