Медовый месяц - Эми Дженкинс

«Чувства – это не факты», – сказала бы мне Флора.

Я не совсем понимаю, что это значит, но, вероятно, это имеет какое-то отношение к их ошибочности в представлении внешнего мира – но не внутреннего. Беда чувств в том, что они чертовски убедительны. Ты не можешь рационализовать их по-своему – наподобие того, когда идешь в стереокино, и как ни твердишь себе, что все это иллюзия, все равно пригибаешься, когда в тебя летит блюдце.

Когда Алекс съехал с дороги и объявил, что мы посетим живописные руины одного из древнейших городов майя, я осознала, что неприятно напряженное ощущение, затаившееся где-то под ключицами, было страхом. Самым обычным и старомодным страхом.

Ладно, но теперь у меня есть Алекс.

Ладно, но теперь я могу потерять Алекса.

И мы собирались совершить нечто столь осмысленное, как совместный осмотр достопримечательностей – вместе с другими парами, с другими туристами. Это казалось неправдоподобно здравым.

Тулум – серовато-белая крепость, возвышающаяся на фоне Карибского моря изящными слоями, как пепел, когда позволишь ему нарасти на сигарете. Теплые толстые стены самодовольно выпирали наружу, насыщенные мудростью столетий. Они казались отъевшимися, сытыми, умиротворенными. Когда мы совершили экскурсию, я положила руки на стены и позволила далекому присутствию людей, живших здесь девятнадцать веков назад, подойти и прикоснуться ко мне.

Помню, как в школе показывали вертикальную шкалу, изображавшую земную историю с начала времен. Там был маленький картонный экран на колесиках, который двигался вверх-вниз по линейке и останавливался там и сям, показывая, что происходит в данный момент. Ему приходилось проноситься почти до самого верха шкалы, чтобы показать динозавров, а современная цивилизация оказалась крохотным пятнышком у самого-самого низа. От этого у меня возникло чувство, что я в одной из комнат с искаженной перспективой. У меня кружилась голова.

Когда я повисла на старых теплых стенах, у меня возникло то же чувство. Я не могу представить свою незначительность. Не могу представить.

Я знала, что Алекс чувствует то же самое. И потому ничего ему не сказала. Потом мы сидели рядом на траве, прислонившись спиной к храму, и смотрели на море.

– Ты в порядке? – спросила я через какое-то время.

– Да, – ответил Алекс.

– Точно?

– Да, – сказал он. – А ты в порядке?

Я заколебалась.

– Знаешь, когда я был в Лос-Анджелесе, я написал тебе e-mail, – сказал Алекс, – и послал его просто в эфир.

– Правда? – удивленно проговорила я. – И что там было?

– Самое ужасное, – ответил он.

Когда он говорит, у меня часто возникает чувство, что он вещает из какого-то удаленного места. Трансляция осуществляется после правки первоклассной командой редакторов и костоправов, которые ловко рихтуют материал и приводят его в надлежащую форму. У меня возникло впечатление, что я допущена лишь к малой доле того, что он действительно думает. Но это же и привлекало меня. В нем было девять десятых тайны. Девять десятых, чтобы раскрасить самой.

– Ты проверяла тогда свою электронную почту? – спросил он.

– Да, – ответила я. – Это не то, что ты думаешь.

– Что я думаю? – удивился он. – Я ничего не думаю.

Небольшая пауза.

– Мы стары, как эти развалины, – с улыбкой проговорил он. – Ты и я.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила я, мельком уловив, как чудовище Надо шмыгнуло за пальму на краю скалы.

– Ты и сама знаешь, – ответил он.

– Но было бы неплохо, если бы ты все-таки сказал.

В моем мозгу вспыхнула мысль, что это совсем на меня не похоже. Я вовсе не привыкла к этому… к этой… В голове возникло слово «потребность». «Бог мой, – в ужасе подумала я, – кажется, я становлюсь одной из Женщин-Что-Любят-Чересчур».

– Помнишь, как мы первый раз встретились? – спросил Алекс, не глядя на меня.

– В ресторане, – сказала я.

– Мы знали.

– Ты знал, что я сяду в такси?

– Да, – ответил он. – Но если бы ты не села, мне пришлось бы вернуться и забрать тебя.

– Как? – спросила я. Не удержалась.

– Не знаю, – к моему разочарованию, ответил он. – Как-нибудь.

– А как же насчет меня? – спросила я. О боже – углубление в подробности.

– Ты любишь рыбалку?

– Я бы хотела в точности понять, о чем ты говоришь, – пробормотала я.

– Тут нечего понимать, – проговорил он. – Она просто есть. Пошли. – Он встал, взял меня за руку и потащил за собой.

Глава двадцатая

«Ла-Посада» – прекраснейший отель. Роскошный, но облупившийся и выцветший самым утешительно подлинным образом. Там были хижины, и джунгли, и прекрасный старый мозаичный бассейн с резными дельфинами по краям, и великолепные большие плоские гамаки, висевшие между деревьев в тенистых уголках.

Имелся также изогнутый полумесяцем пляж с белым песком и непременной склонившейся над морем одинокой пальмой.

Днем я валялась на пляже и думала, как бы не испортить этот праздник. Праздники давали мне слишком много пространства для экзистенциальной тоски. Да, пожалуй, моя тоска была экзистенциальной.

Не уверена, что в точности означает слово «экзистенциальная». По-видимому, это слово имеет какое-то отношение к смыслу жизни. Очень непросто погружаться в смысл жизни, когда праздно валяешься на солнце и не различаешь в своей жизни ни единой цели.

Мой обычный способ провести отпуск – жадно глотать книги и теряться в них, пока не наступает время возвращаться домой. Я нашла в холле небольшой книжный шкаф, наполненный книгами с загнутыми страницами, – в основном любовными романами про врачей и медсестер. Подумав, что они могут вызвать болезненные ассоциации, я стала рыться в шкафу, пока не выкопала триллер, который и взяла с собой на пляж.

На пляже были большие белые деревянные лежаки, один из которых я оттащила под деревья. Если я слегка опускала книгу, передо мной открывалась ошеломительная гладь моря. В полумиле от берега из воды торчала горбатая скала, которая напоминала гигантскую черепаху, готовую двинуться к берегу.

Я обнаружила, что совершенно не могу здесь читать – не въезжаю ни в одно долбаное слово. Начинала в книге одно предложение, а заканчивала его чем-нибудь своим. Помехи на линии. Я попыталась глубоко вздохнуть и позволить мыслям плыть как облака. Какая-то надежда. Мои мысли напоминали лондонские облака. Густые. Стена к стене. И совершенно непреклонные.

Я думала о том, как должна быть счастлива. О том, что должна быть счастлива. То есть я могла придумать хорошую причину для счастья, но почему-то действительные чувства словно ускользали от меня. Я чувствовала возбуждение и интерес, чувствовала себя женщиной, чувствовала себя сильной, чувствовала испуг, чувствовала, что живу, и многое другое – но по-настоящему счастливой я себя не чувствовала.