Заговор в начале эры - Чингиз Абдуллаев

Цезарь, не выдержав ожидания, набросил на себя трабею и стремительно вышел из дому, направляясь к Форуму.

Процессия подошла к тюрьме, где уже ждали тресвиры. Факелы разгоняли ночную темноту, а блики мерцающих огней создавали впечатление дрожащего неба и причудливую картину изогнутого пространства. Лентул, уже полностью уйдя в себя, выглядел безучастным к происходящим событиям. Цицерон, не разжимая губ, кивнул головой тресвирам. Те почти неслышно подошли к Лентулу. Бывший претор невесело усмехнулся (в такой момент!) и вошел вслед за тресвирами в мрачное помещение. Цицерон, вздрагивая, словно от холода, вошел вслед за ними. Следом шагал угрюмый Антистий.

Поднявшись по ступенькам слева от входа, Лентул и тресвиры подошли к подземелью, названному Туллиевым. Оно имело сплошные стены и каменный сводчатый потолок; по свидетельству Саллюстия, его запущенность, зловоние и потемки производили впечатление отвратительное и ужасное. Палачи уже ждали внизу. Тресвиры, завязав Лентулу руки, начали осторожно спускать его вниз. Над бывшим претором в последний раз мелькнули огни факелов.

Цицерон, стоявший у входа, отвернулся, стараясь не смотреть.

В этот момент Цезарь подошел почти к самой тюрьме, где болезненно-любопытная толпа мрачно и торжественно ждала конца этой жуткой церемонии.

Лентула спустили вниз, и он успел еще вдохнуть запах зловонного помещения, когда палач накинул петлю ему на шею и быстрым ловким движением затянул ее. Хрип был слышен лишь несколько секунд.

У входа в тюрьму уже толпились преторы с четырьмя заключенными. Цепарий, проходя мимо Цицерона, мрачно усмехнулся. Цетег сквозь зубы пробормотал проклятия. Габиний испуганно ахнул, когда его повели к подземелью. Статилий молча прошел, даже не посмотрев на консула.

Через несколько мгновений все было кончено. Цицерон в сопровождении преторов и легионеров вышел из тюрьмы. Огромная толпа народа неподвижной, застывшей массой ждала исхода этого затянувшегося дня. Консул, посмотрев на эту вязкую, темную массу, вдохнул воздух и громко, дрожащим от волнения голосом произнес:

— Vixerunt. — «Они прожили».

По традиции, так оповещали о смерти римских граждан. Сообщение было встречено молча. Несколько минут длилось это молчание, но вскоре откуда-то издали стал доноситься гул криков и аплодисментов, пока, наконец, не докатился до передних рядов. Общее возбуждение, охватившее всех, выплеснулось в этих радостных и оживленных криках одобрения.

Люди радовались не столько успеху Цицерона и казни заговорщиков, сколько окончанию этой тягостной церемонии, столь чувственно бьющей по нервам римлян.

Цицерон в сопровождении многочисленной свиты двинулся домой. Почти у каждого дома, у каждого портика были выставлены факелы. Многие женщины, поднявшись на крыши домов, освещали светильниками улицы их следования, создавая трагическое зрелище горящего города. Временами это напоминало какой-то варварский обряд древности. По пути следования толпа, провожавшая Цицерона и его свиту, росла и вскоре превратилась в настоящее факельное шествие, словно римский народ праздновал свой выдающийся триумф, а не отмечал незаконную казнь пятерых римских граждан. Всюду раздавались радостные крики и приветствия. Так римляне согревали себя в эту темную декабрьскую ночь.

Цезарь, видевший вокруг общее радостное ликование, мрачно шагал в толпе, стараясь не привлекать к себе внимания. Домой он вернулся уставшим и раздраженным от этого почти бессознательного, стадного выражения радости и ликования.

На следующий день о событиях в Риме узнали в армии Катилины. Целый день в лагере стояла мрачная настороженная тишина, изредка прерываемая фырканьем лошадей и неторопливыми командами дежурных центурионов. А вечером дезертировали сразу пятеро.

Манлий был в ярости, но Катилина, вопреки обыкновению, был сдержан и молчалив. Он приказал усилить еще более охрану лагеря и по-прежнему отказывать всем рабам и гладиаторам, стремившимся попасть в лагерь.

Через несколько дней в Риме в должность вступали вновь избранные народные трибуны. Согласно традициям, это происходило каждый год за четыре дня до декабрьских ид. Среди тех, кого избрали на этот год, были люди, стоявшие подчас на противоположных позициях: помпеянец Метелл Непот, катилинарий Марк Кальпурний Бестиа и представитель сенатской партии Марк Порций Катон. Это было ярким отражением противоречивых взглядов самого римского общества. Едва вступив в должность, Бестиа и Метелл начали открытую кампанию против Цицерона за проведенную незаконную казнь пятерых римских граждан. Все понимали, что помпеянец Метелл готовит почву для диктатуры Помпея, а катилинарий Бестиа готов сотрудничать с кем угодно, лишь бы свалить Цицерона.

В политике часто идут на заведомо невозможный союз для достижения определенных целей, и недавние враги становятся партнерами, а испытанные друзья — непримиримыми соперниками в противостоянии политических воззрений и догм. Именно в эти дни Цезарь встретился с Метеллом Непотом. Родственник Помпея явился в дом Юлия, опоздав почти на час, не извинился, словно это было в порядке вещей.

Цезарь, сделав вид, что ничего не произошло, радушно принял гостя в триклинии. Разговор шел о возвращении Помпея в Рим.

— Я думаю, — заявил Метелл тоном, не терпящим возражений, — нужно свалить этого выскочку Цицерона и разрешить Помпею заочно выставить свою кандидатуру.

— Подобного прецедента еще не было в Риме, — осторожно возразил Цезарь.

— Но должно быть. Для Помпея будет сделано исключение, — гордо сказал Метелл.

— Даже Великий Сулла не смог этого добиться, — напомнил Цезарь.

— Да, марианцы мешали ему здесь, в Риме. Именно поэтому ему пришлось с армией идти на город, — слишком прямолинейно сказал Метелл.

Глаза Цезаря вспыхнули.

— Ты хочешь сказать, что армия Помпея пойдет на Рим в случае, если требование ее вождя будет отклонено?

Метелл понял, что зашел слишком далеко.

— Я просто думаю, что для Помпея нужно сделать исключение, — нашелся Метелл Непот.

— И для этого вы хотите убрать Цицерона?

— Да, и ты должен нам помочь. Помпей скоро будет здесь, а мы непозволительно медлим.

— Твои выступления против Цицерона известны каждому римлянину, — возразил Цезарь.

— Но не твои, — парировал Метелл, — ты верховный понтифик Рима, будущий городской претор, один из любимцев римского народа. Люди ждут слова истины от представителя рода Юлиев.

— Ты ведь знаешь, что в отличие от вас — народных трибунов — преторы вступают в должность вместе с консулами только по истечении старого года.

— Именно поэтому мы будем ждать, — кивнул Метелл, — а затем выступим вместе против оппонентов.

Благоразумный Цезарь предпочел промолчать. Неприятный осадок от этого разговора сохранялся у Цезаря до вечера, пока к нему не пришла Юлия. Приходу дочери он искренне обрадовался.

— Ты давно ко мне не заходила, — упрекнул он, целуя дочь.

— С тех пор как тебя избрали претором, я не решалась беспокоить тебя и твою супругу, — насмешливо парировала дочь.

— Это очень приятно, — улыбнулся отец, — но я думал, у тебя сейчас больше времени. Ты ведь, кажется, поссорилась с Эмилием?

— Откуда ты знаешь? — изумилась Юлия. — Воистину от тебя не укрывается ни одно событие в этом городе. Правы те, которые говорят, что Цезарь знает в Риме все и обо всем. Или жрецы помогают тебе в твоих пророчествах?

— Помогают, — кивнул отец, — но, если так будет продолжаться, ты никогда не выйдешь замуж.

— Пока не найду человека, похожего на моего отца, — упрямо вскинула голову Юлия.

— Тебе придется долго ждать, — притворно вздохнул Цезарь, — а я сам, к сожалению, не могу на тебе жениться.

— Почему к сожалению?

— Чтобы как-то укоротить твой длинный язык.

Юлия весело расхохоталась вслед за отцом.

— Где ты была во время казни? — неожиданно поменял тему разговора Цезарь. — Тебя видели ночью на Форуме.

Юлия молчала, опустив голову, и отец понял, что не ошибся и на этот раз.

Он нахмурился.

— Это не самое подходящее место для девушки, — строго сказал Цезарь, — прошу тебя помнить об этом.

— Я видела тебя там, — тихо призналась дочь.

Цезарь неожиданно разозлился.

— Этот варварский обычай и никому не нужная жестокость только обострили наши отношения с катилинариями.

— Все в Риме говорят, что ты был против казни.

— Я был против нарушения римских законов, — устало сказал Цезарь, — и боюсь, что этим прецедентом мы только открываем длинный список незаконных приговоров и казней. Цицерон меньше всего думал о нашем государстве. Им двигала скорее личная месть к катилинариям.

Юлия подошла к отцу.