Сопка голубого сна - Игорь Неверли

На рассвете они похоронили Николая в том самом шурфе, на золотоносном песке, с вашгердом в головах. Шулим прочел православную молитву, Бронислав католическую. Поставили деревянный крест, вырезав на нем: «Николай Чутких, 22.VI. 1912 г.».

Затем они начали ставить столбы от первого «гольца» до озера, потому что накануне, купая лошадей, Шулим нашел в речке у устья самородок величиной с орех. Двенадцатью бревнами они застолбили большой участок.

Покончив с этим, они составили подробную карту концессии, которую оформят в Иркутске Илья и Евдокия Шулимовы, поскольку Николай убит, а Бронислава там не было вообще — так они условились, чтобы у Бронислава не было неприятностей из-за того, что он покинул место поселения в волости Старые Чумы и очутился без разрешения в Прибайкальском округе.

— Будем идти по тем же зарубкам и знакам, которые оставил Николай,— говорил Бронислав.— Я дойду с тобой до избушки на переправе, оттуда ты дорогу найдешь, к вечеру будешь в Старых Чумах, а я вернусь домой. В деревне расскажешь, что вы с Николаем искали золото, нашли, но Николая убили, ты стрелял, ранил одного из бандитов, но все же они оба удрали. Обо мне ни слова. Такое же заявление об убийстве Николая ты передашь уряднику в Удинском и двинешь в Иркутск за концессией. 14 июля ты должен вернуться. К пятнадцатому я приду в Старые Чумы.

— В Иркутске я остановился в гостинице «Варшавской»,— начал свой рассказ Шулим.— Ты и представить себе не можешь, сколько там поляков. Гостиницы, рестораны, кафе, дома моделей, магазины, портные, столяры и бог знает кто еще, ей-богу, буквально на каждом шагу мне попадались поляки. Приехал я поздно вечером, отоспался и с самого утра отправился в Горное управление, которое занимает половину первого этажа в большом каменном доме на берегу Ангары. В остальной части дома находится канцелярия генерал-губернатора Восточной Сибири. Я осмотрелся и подошел к чиновнику, который показался мне там самой мелкой сошкой, и я не ошибся — писарь, оклад тридцать рублей, голодные глаза и красный нос. «Вы не поможете мне написать заявление?» — «Извольте...» Он расспросил что к чему, посмотрел нашу карту и написал. «Теперь к этому господину...» Этот господин глянул на меня с подозрением: «Вы не еврей, часом?» — «Нет, был, теперь я православный». И показал паспорт, новенький как стеклышко, а там значится — Илья Иванович Шулимов. «Все в порядке. Приходите в два часа». Я откланялся и пошел в комнату, где золото принимают. Достал наш кожаный мешочек. Его взвесили, выписали квитанцию и заплатили 14 325 рублей. Я отдал Евке отцовскую долю, а вот твоя, 4775 рублей, получай. Он отсчитал ассигнации и протянул Брониславу. Я походил по городу, интересовался ценами на меха, побывал у оптовиков, ведь я захватил с собой все твои и Николаевы шкурки, словом, ровно в два я вернулся. Уплатил маленький налог, получил концессию и пригласил того писаря, Семгин его фамилия, к четырем часам в гостиницу «Варшавскую» пообедать. Мы поели, выпили, поговорили, он рассказал мне все городские новости. Назавтра я походил по меховщикам, поторговался и продал так, как рассчитывал. Вот тебе две тысячи.

— Минус сто рублей комиссионных, согласно договоренности,— сказал Бронислав, возвращая ему купюру.

— Спасибо. Итак, я вернулся, пообедал и лег подремать. Разбудил меня стук в дверь. Кто бы это мог быть? Открываю, на пороге стоит Семгин. «Простите, что я так, без предупреждения, но у меня для вас срочные и очень важные новости».— «Пожалуйста, заходите».— «Сегодня к нам прибежал исправник Долгошеий, спрашивает, не выдавали ли мы концессию на участок у Синицы и Голубого озера... Начальник говорит, да, вчера выдали... Илья Иванович, вы мне денег немного дадите? У меня в связи с этим делом были расходы». Я дал ему сто рублей и ни капельки не жалею, он рассказал, что исправник пришел в ярость, требовал аннулировать концессию — там напали на безоружных, одного убили, другой без руки в больнице, он, Долгошеий, сейчас туда едет с жандармами. Начальник, который, во-первых, формалист и, во-вторых, недолюбливает Долгошеина, ответил, что они подождут результатов следствия, но без доказательств государственную концессию аннулировать не могут... «Вы слушаете?» —? «Разумеется, слушаю внимательно, рассказывайте дальше».— «После работы я побежал в городскую больницу, у меня там интендант знакомый, и что же оказалось? Три дня назад туда доставили двух больных, у одного плечевая кость прострелена, гангрена, у другого гнойное воспаление глаз. Руку ампутировали всю, до самого плечевого сустава, второй, временно ослепший, все требовал исправника, позовите, мол, исправника Долгошеина, я по его приказу туда ходил... Думали, бред у него, но на третий день, поскольку он не переставал вопить — Долгошеин! — исправнику сообщили, и тот допросил его с глазу на глаз. Вышел ужасно взволнованный, наорал на врача и директора больницы за то, что они саботируют работу полиции, что больные лежат без присмотра и должного ухода, три дня просят позвать исправника и так далее. В чем дело, спрашиваю я интенданта, откуда у Долгошеина такая забота о больных бродягах? А тот объясняет: Долгошеин в сговоре с Акимом Гораздовым, золотопромышленником. Посылает уголовников, попавшихся ему в руки, в тайгу, если* мол, не найдешь мне золота — засажу... Таким образов он три года назад добыл прииск для Гораздова и для себя, теперь тоже закинул удочку, да вот сорвалось. Он бы немедля кинулся на Синицу, но у него повестка в суд на семнадцатое июля — будет слушаться нашумевшее дело наследников Ивана Водовозова, и он сможет поехать только после суда. А пока пытается поймать вас, господин Шулимов, проверяет все гостиницы и постоялые дворы. В гостинице «Московской» городовой уже справлялся, не живет ли там Шулимов. Он и сюда придет». Я дал ему еще сотню, расплатился в гостинице и пошел на вокзал... Что скажешь?

— Они хотят пришить нам убийство Николая. Это вряд ли удастся, дознаются, кто убил на самом деле, но дело может протянуться год и больше. Да и меня могут разоблачить в самовольной отлучке. Так или иначе, концессию заберут.

— Что же делать?

— Не знаю. Против нас объединились две силы — полиция и капитал.

Он набил трубку, закурил.

— А может, договориться с ними? — предложила Евка.— Половина участка им, половина нам.

— Зачем им соглашаться на половину, когда они могут забрать все.

Они сидели молча. Бронислав попыхивал трубкой, Шулим нервно сжимал и разжимал руки на столе, Евка угрюмо уставилась в окно.

Вдруг Бронислав, пустив струйку дыма, сказал коротко;

— Зотов.

— Думаешь, он найдет на них управу? — оживился Шулим.

— Несомненно. Если концессия будет принадлежать ему. Исправник с Гораздовым — щуки, а Зотов — акула.

— Он нам заплатит тысяч десять — пятнадцать... А там зарыты миллионы!

— Чтобы их добыть, нужно истратить уйму денег на оборудование, технику, рабочих, нужно знать это дело. Я не берусь, Евка тоже вряд ли, а тебе пришлось бы еще учиться. Все эти заботы были бы у нас и без исправника, а коль скоро он вмешался, то единственный выход — немедля продать концессию Зотову, и дело с концом.

— Бронек прав,—сказала Евка.—Пусть Зотов с ними воюет.

: — Надо поторопиться. Завтра же поедем к Зотову.

...Лес кончился, и они увидели «Самородок», залитый солнцем большой участок ржавого песка, весь изрытый котлованами, между которыми в глиняных ямах поблескивала вода. Спускаясь вниз, дорога пересекала участок, со стороны леса беспорядочно застроенный домиками и рабочими бараками. Сверху казалось, будто мальчишки играли в кубики, поссорились и, бросив их, убежали. Дальше тянулся прииск, виднелись большие американские промывочные машины, к которым рабочие подвозили на тачках песок, фонтаны воды и шурфы. Посредине стояла большая деревянная контора «Самородка». Миновав ее, они снова въехали в лес, здесь дорога была хорошо укатана, усыпана гравием, обсажена молодыми березками и рябиной. Обогнув газон, она привела их к красивому трехэтажному особняку из лиственницы.

Хотя здесь называли резиденцией дирекцию любого большого прииска, только увидев дом Зотова, Бронислав сказал Шулиму: вот это настоящая резиденция! Может быть, потому что особняк стоял в стороне от производства и был еще и частным жильем владельца. Только первый этаж занимали канцелярия и кабинет Зотова, остальные помещения были жилыми, на втором этаже жил Зотов с семьей, когда она бывала здесь, на третьем — гости, нахлебники и прислуга. Особняк был скромный, но очень красивый, срубленный как все деревенские избы, но из идеально ровных, подогнанных бревен. С некрашеной древесиной контрастировали белые коробки окон, ставни и двери, весь же интерьер был отделан прекрасной народной резьбой по дереву.

Оставив в сторонке тарантас и собак, они вошли в дом.