Окаянная душа - Катти Карпо

Тетя Мэй с горечью рассмеялась и залпом допила оставшийся чай.

— Они оплачивают мои коммунальные расходы, покупают мне каждый день еду и по очереди убираются у меня в доме. День — Зарина, на следующий день — Лаус. Готовят мне ужин и завтрак на утро. — Женщина глубоко вздохнула и грустно улыбнулась. — Знаете, а к хорошему быстро привыкаешь. Сегодня в доме убиралась Зарина.

В глазах Эни и Курта застыл немой вопрос.

— Как я узнала? — со смешком озвучила их вопрос тетя Мэй. — Видите вазу на том столе?

Ребята одновременно обернулись и уставились на фигурную вазу посреди обеденного стола.

— Там нет цветов, — пояснила тетя Мэй. — Когда убирается Лаус, он всегда приносит цветы и ставит их в вазу. А Зарина терпеть не может их сладковатый аромат, поэтому так не поступает.

Тетя Мэй внезапно примолкла и уставилась прямо на сидящих напротив ребят. Раньше она избегала смотреть на них, поэтому Курт решил, что за этим последует что-то чрезвычайно важное.

— Знаете, почему я вам все это рассказала? — спросила тетя Мэй, немного помолчав.

— Чтобы облегчить душу? — осторожно предположила доселе хранившая молчание Эни.

— И это тоже, — слабо улыбнулась женщина. Она вдруг показалась намного старше своих лет, будто ощутила в одно мгновение тяжесть всех произошедших бед. — Вы первые дети, которые решились приблизиться к Зарине. Я не хотела упускать такого шанса. Это дитя не должно оставаться одиноким.

Тетя Мэй внезапно сорвалась с места и подскочила к ним. Даже Курт не удержался и дернулся от неожиданности. Она схватила руку каждого и с мольбой в голосе проговорила:

— Пожалуйста, раз вы здесь, раз вы набрались мужества прийти, не оставляйте, не бросайте ее!

Лаус поднимался вверх по лестнице. В руке он сжимал расческу с ручкой в виде вытянувшейся пантеры. Коридор второго этажа через единственное оконце посреди стены заливал свет уличного фонаря. Это был тот же фонарь, под светом которого и произошла первая встреча Эни и Курта с Лаусом.

Зарина стояла около окна и, казалось бы, разглядывала что-то снаружи. Но лицо ее не выражало ни единой эмоции. Такое выражение у нее обычно бывало в минуты глубокой задумчивости. Свет проникал сквозь стекло и с какой-то необычайной аккуратностью освещал хрупкую фигурку девочки, словно заключая ее в полупрозрачный кокон еще не рожденной бабочки.

Зарина повернулась на звук шагов.

— Эра гребешка? — спросила она, безучастно глядя в глаза Лауса.

Юноша улыбнулся. Так назывался их обряд, которому они посвящали время перед сном, — расчесывание длинных волос Зарины, еще влажных после душа, до полного их высыхания. Название придумал сам Лаус.

— Эра гребешка, — подтвердил он, усаживаясь на пол прямо в коридоре под окном. Зарина повернулась к нему спиной и тоже плюхнулась рядом. Лаус захватил несколько локонов Зарины, как обычно про себя восхищаясь их необычайной мягкостью. Расчесывание волос сестры являлось неким ритуалом, позволяющим юноше отстраниться от мрачной действительности и достигнуть внутренней гармонии с собой. Своеобразная медитация. Хотя более важным в этой процедуре Лаус считал то, что он имеет возможность побыть с Зариной.

Некоторое время они просто молчали, прислушиваясь к звуку качающихся от ветра ветвей. Первым нарушил молчание Лаус:

— Я могу больше не приносить цветы для гостиной тети Мэй, если тебе не нравится.

Зарина пожала плечами. Медленное движение вверх-вниз.

— Мне не нравится, — откликнулась она.

— Тогда я больше не буду их приносить.

— Тете Мэй нравится, — тем же тоном сообщила Зарина.

Уголки губ Лауса дернулись в улыбке.

— И что же нам тогда делать? — тихо спросил он.

— Если не открывать в гостиной двери в другие комнаты, запах цветов не просочится туда, — задумчиво сказала Зарина.

— Хорошо. — Лаус осторожно подхватил следующую прядь волос девочки и бережно провел по ней расческой, словно археолог, с величавшей аккуратностью счищающий кисточкой пыль с хрупкой археологической находки. — Завтра моя очередь убираться у тети Мэй. Я сделаю так, как ты предложила.

— Сегодня я пришла раньше, — помолчав, сказала Зарина. — Так что после уборки у меня было время поработать в саду. Можешь завтра по этому поводу не париться.

— Молодец, сестренка. — Лаус потянулся вперед и бережно прижался лбом к затылку девочки, ощутив плавающий вокруг нее лимонный аромат. Через пару секунд он отодвинулся и продолжил свое занятие. Свет плясал на рыжих локонах, и юноша представлял, что пропускает через пальцы мерцающее пламя.

— Сегодня ты не спросила меня, как прошел мой день, — мягко укорил девочку Лаус.

Зарина громко фыркнула.

— Когда к нам завалились эти чертовы сталкеры, было как-то не до сантиментов.

— Они довольно славные ребята, — осторожно высказал свое мнение Лаус.

— Головы с плеч всем шпионам, — отрезала Зарина.

Юноша едва слышно рассмеялся. Ему доставляло удовольствие слышать нотки досады в голосе сестры. Если бы это был посторонний человек, то он, скорее всего, решил бы, что у девочки таким образом проявляется смущение, но не Лаус. Он знал, что Зарину смутить невозможно.

— Нет необходимости ставить на них крест с самого начала, — добродушно осадил ее юноша. — Эти «шпионы» забавны и, кажется, не собираются отступать без боя. Особенно девушка.

— Упрямый Суслик, — проворчала Зарина, сдувая с лица тонкие прядки волос.

— И парень, хоть и не с особым восторгом, но, похоже, тоже сдаваться не намерен.

— Нудный Барон, — скривилась Зарина и перебросила Лаусу пару прядок, зацепившихся спереди за майку.

Лаус вздохнул и провел рукой по макушке Зарины, с нежностью собирая выбившиеся из общей массы локоны и распутывая прядки, сцепившиеся в легкие узлы.

— Раньше ты никому не давала прозвищ, — усмехнулся он.

Зарина раздраженно повела плечами, чуть не вырвав волосы из рук Лауса. Он быстро сместил пальцы, опасаясь причинить боль сестре.

— Для того, кто постоянно мозолит глаза, сразу находится ассоциация, — буркнула она с явной неохотой. — Но они такие же как все. Наводят на меня смертную тоску. Может, подбросить им в сумки по дикобразу? Суслик визжит громче пароходного гудка. Наверное, сделаю это перед какой-нибудь контрольной. Под музыкально сусликовое оформление будет не так скучно расписывать всю эту тягомотину.

Лаус откинулся назад и потер шею. Оглянись сейчас Зарина на него, могла бы увидеть печаль, застывшую в его прекрасных голубых глазах. Глаза всегда выдавали его. Иногда ему казалось, что по ним Зарина может прочитать всю его душу. Для нее они были даже не зеркалом, а порталами, источниками нескончаемой информации, которую девочка могла скачать и расшифровать быстрее любого компьютера. Никто не мог, только она. Читала Лауса, как раскрытую книгу. Никому бы не хотелось, чтобы его душа настолько обнажалась. В этом было что-то тревожащее и одновременно волнующее. Сестра вызывала смятение в его душе, и он не хотел, чтобы она видела, какие бури бушуют у него внутри. Лаус привык скрывать тревогу, привык прятать небесные глаза за челкой и смотреть на нее сквозь созданную им самим пелену. Ведь если она заметит смятение в его душе, то может расценить это как слабость. Он должен оставаться сильным для нее, как был все эти восемь лет, чтобы Зарина не потеряла к нему интерес. Он не должен слиться с общим унылым потоком, который Зарина видела перед собой каждый день. Жизнь — скучища, жизнь — тоска, а посреди всей этой бодяги бесцветные, ничего не значащие лица.