Закон парности (Гардемарины, вперед - 4) - Нина Соротокина

- Да я точно тебе говорю,- шептал чернявый солдат,- это уже все знают. Привез маркитан с войны воз бочек, и на каждой было написано "вино". Хозяйка велела снести в подвал. А уж тяжелые были! Но хозяйка этим не удивилась, потому что была предупреждена самим: написано, мол, "вино", а внутри золотые монеты.

- Как же он упредил-то? Тяжело рассказывать глухому, нет-нет а и возвысишь голос. Солдат и крикнул:

- А я почем знаю? Может, адъютанта поэтому прислал - с письмом. А может, почта голубиная - самое милое дело. Депешу на ногу голубю привяжи и пускай его в чистое небо.

- Да неужто голубь прямо на дом их сиятельства обучен? - продолжал не верить кампанеец.

- А почему бы и нет? Но это не важно. А важно, что по ночи взяла супруга нашего свечу да и пошла в полном одиночестве в подвал богатство считать. Предвкушает... А бочки уже на боку лежат, пробкой вперед. Сударыня Агриппина Леонтьевна безбоязненно одну пробку выдернула, а оттуда не золото, а вино струей. Она кой-как пробку подоткнула - и к другой бочке. И там вино прямо ей в подол. И так во всей посуде. А с кого спросишь, написано-то "вино"! Маркитан вино и привез.

- И сколько таких бочонков было?

- Не считал. Говорят, воз. Штук, наверное, десять, а может, и того больше.

- На десять-то бочек золота во всем государстве прусском нет! Капрал забулькал полпивом.

С трудом заставил себя Степан Федорович сделать первый шаг в сторону спальни, ноги как судорогой свело. Что же такое плетут эти срамники? Ложь, клевета, какие там бочки золота?! Но главное, тайная история каким-то образом стала молвой, мифом, от которого уже не отмыться. Воз! Это же надо такое придумать! Шельмы. Да и не было никакого маркитанта. Он этот бочонок махонький со своим ординарцем послал. Неужели он, кот плешивый, разболтал... Ну дай срок, выйду из узилища, я тебе глотку поганую свинцом залью!

Прости Господи, что бормочу-то, грешник!

Наутро Степан Федорович присмотрелся к чернявому солдату - молод, красив, полоска усов под носом, а вид нахальный - видно, баловало его начальство сверх меры. Ишь ты, мундир драгунский на нем как влитой сидит! Злоба уже прошла, но страх остался. "Не было золота, не было бочек, чист я. Господи!" - с фальшивым энтузиазмом уговаривал он Бога.

Перед обедом, благо погода стояла сносная, вышел он в запустелый окружавший мызу сад. Он любил гулять в одиночестве. Вид заросших тропинок, разросшейся бузины и всех этих простонародных дерев, как-то ракиты и крушины, рождал в душе простые, незатейливые мысли. На этот раз все было не так. Мысли были витиеваты, непугливы, а вместо синичек, что крошки с ладони клевали, налетели откуда-то вороны - сытые, черноклювые, мелкоглазые, словно чужеродные народы, орда.

Он уже поворачивал к дому, когда увидел, что чернявый солдат беседует у калитки с юной, чрезвычайно пригожей мещаночкой. Солдат прямо гарцевал перед ней, перебирая ногами, как заводной жеребец, приглашал идти в дом, а девица смотрела отвлеченно, улыбалась, но от калитки не отходила.

Апраксину страсть как захотелось опять подслушать их беседу - может быть, они еще какой-нибудь миф об нем вспоминают, но он только посмеялся над пустым своим любопытством. Показалось ли ему или впрямь крикнула мещаночка: жди, приду! Вечером Степан Федорович не отказал себе в удовольствии подразнить чернявого солдата.

- Кто была та хорошенькая? - спросил он строго.

Солдат вытянулся, как на плацу, но физиономию в порядок привести забыл, на ней так и осталось глуповатое, счастливое выражение.

- Звать Анна, ваше превосходительство. Я с ней еще по Калинкинскому подворью знаком. Она там в девицах состояла- Вы понимаете?..- он глубокомысленно умолк.

- А ты, значит, тех девиц охранял?

- Так точно!

- Сладкая была служба, чистый рахат-лукум. А сейчас-то что? Любовь промеж вас?

- Ну какая у нас, ваше высокопревосходительство, может быть любовь? Я ее не видел, почитай, год. А ведь нашла. Такая, я вам скажу, штучка! - он неожиданно хмыкнул, поднял руки и пошевелил всеми пальцами, имитируя плеск ресниц или неких кокетливых щупалец. Видно, девица произвела на него сильнейшее впечатление, румянец так и горел на его смуглых скулах.

"Ну вот, теперь он девице про бочонок с золотом начнет плести",подумал Степан Федорович с неожиданной тоской.

Ночью он -опять было хотел пойти глотнуть настойки, но передумал. Старый дом шуршал, скрипел... Показалось ли ему, что весенним ручьем звенит где-то в темноте женский смех, или это бред, слуховой обман? А ну как шельма хорошенькая не обманула чернявого солдата и явилась в дом. А он пойдет в буфетную, да еще столкнется... без парика, неприбран, больной, забытый всеми старик! Спать, спать...

Но под утро Степан Федорович все-таки добрался до бутылки и опорожнил ее всю. Виной тому был страшный сон. Будто бы стоит он один в чистом поле, тепло, солнце, стоит босиком, подошвы ног чуют землю, в травке муравьи, а сбоку, как бы слева, на него надвигается ночь. Не ночь, тьма. Ночь идет не постепенно, сумрачно, а эдак как бы сплошной черной стеной. Он смотрит на эту тьму с ужасом и знает, что если не успеет проснуться, то чернота эта его обхватит. Но проснуться-то он никак не может, только трясется весь.

Вливая в себя одну за другой чарки, он никак не мог вспомнить, поглотила ли его тьма или он успел-таки Проснуться. Но и без всяких этих догадок он знал уже, что сон сей- предзнаменование. Ужас перед наступающей тьмой был столь велик, что конец сна был как бы и не важен. Сердце стало вдруг колотиться как безумное, а потом и вовсе пропало. Степан Федорович схватил цепенеющими пальцами колокольчик, разбудил вице-капрала.

- Плохо мне, плохо... Зови лекаря! - выдохнул он, с трудом преодолевая немочь.

Степана Федоровича довели до постели, за лекарем был немедленно послан чернявый солдат. Но ведь случай-то непростой, большая особа не абы кто, а фельдмаршал, посему солдат поехал в столицу к супруге Агриппине Леонтьевне.

На подъезде к городу солдат столкнулся с арестантской каретой, которая, вихляя колесами, бешено неслась по самой середине дороги. "Уж не к нам ли?" - подумал солдат мельком и стегнул коня. Что ему вдаваться в подробности чужой жизни? Ему велели доставить лекаря, он за ним и едет, а остальное его не касается. Настроение у чернявого было самое что ни на есть расчудесное. Красотка из Калинкинского подворья не обманула, пришла ночью. Вот кто понимает в усладах любовных! Только башка трещит с отвычки. И вроде не пил, а потом как отрубило. Впал в сон... Придет ли еще веселая Анна? Придет... Они все деньги любят, а он при охране графа Апраксина кое-чего и накопил. Фельдмаршал хоть капризен, да щедр. Только бы не помер ненароком.

Арестантская карета мчалась именно в урочище "Три руки". В связи с битвой - проигрышем, а именно так называли теперь недавно яркими красками расцвеченную Цорндорфскую победу, следствие по делу Апраксина требовало немедленного продолжения.

Когда офицер N-ского полка вступил на порог мызы, Степану Федоровичу уже полегчало, сердце опять работало, хоть страх и держал его в тисках.

- Именем Их Высочества государыни...- звонко прокричал офицер, а дальше стушевался, произнес просительно: - Ваше превосходительство, извольте прочитать бумагу.

Рука не дрожала, уверенно нацепила очки на нос: следственная комиссия в самых вежливых выражениях приглашали графа Апраксина на допрос. Подписана бумага была прокурором Трубецким.

Пока вице-капрал облачал Апраксина в парадное платье, прилаживал парик, сыпал на него пудру, Степан Федорович находился в состоянии полного отупения. Мельком вспомнились бочонки с золотом, вскрытый пруссаками тайный магазин. "Пусть их,- подумал Степан Федорович.- Прости их Господь".

Опираясь на руку вице-капрала, он уселся в пыльную карету, два солдата охраны сели напротив. "Везут, как преступника",- вздохнул Апраксин и противу всех правил впал в сон. Видно, домашнее вино оказало, наконец, свое действие.

За каретой торопилась, не поспевая, гроза. Ветер рвал сучья, кропил листьями сухую землю, гром в отдалении погромыхивал осторожно, словно боялся напугать. Когда подъехали к коллегии, уже и редкие капли шлепнулись о землю. Все вдруг потемнело.

Следственная комиссия собралась полным составом. Кроме графа Александра Шувалова, прокурора Трубецкого и графа Бутурлина, были еще двое из Тайной канцелярии- нижние чины, был и писарь, сидел в углу, кусал перо. В комнате было душно, полутемно. Потом задребезжали стекла, молния сверкнула ярко, и хлынул дождь.

Напротив крытого зеленым сукном стола стоял стул с высокой спинкой, предназначенный для подследственного .

- Прошу вас,- строго сказал Трубецкой, показывая Апраксину на этот стыдный трон.

Степан Федорович нетвердой походкой прошел к .седалищу, затравленно огляделся и вдруг рухнул навзничь, хрипя что-то невнятное.

Он умер через три дня. Смерть бывшего фельдмаршала произвела на столицу самое тяжелое впечатление. Следственная комиссия сбивчиво отписала заключение по делу, слова "измена" и "подкуп" в нем отсутствовали, так... общие слова. Более нажимали на отсутствие искренности на допросах да излишнюю медлительность в военных действиях.