Журнал Наш Современник №9 (2002) - Журнал Наш Современник

Создана “новая критика”, призванная показать, что, с одной стороны, Пушкин, Гоголь, Толстой вовсе не таковы, какими они “традиционно представлялись” русскому человеку — искателю правды и справедливости, а с другой стороны, что современный уровень деградировавшего “совка” таков, что у него нет никаких прав претендовать на классическое литературное наследие как на его собст­венное, принадлежащее ему по праву национальной идентичности.

Это изгнание нашего современника из большого духовного пространства должно быть признано даже более опасным, чем изгнание его с законных территорий, освоенных великими предками. Новое территориальное изгойство русских как гонимой национально-исторической общности закрывает важнейшие экономические перспективы и подрывает национальную безопасность. Но в большой истории, как и везде, действует принцип превосходства духа над материей. Слабеет дух — и сужаются самые большие пространства, закрываются казавшиеся несомненными перспективы. Крепнет дух — и материя телесных сил повинуется, пространства расширяются, перспективы проясняются. Именно поэтому сегодняшнее духовное экс-пространство русского народа, запланиро­ванное отлучение его от собственной большой традиции представляет в страте­гическом отношении еще более опасный вызов национальному бытию, чем даже собственно территориальное экспроприаторство. Территорию можно утратить и отвоевать заново; с разрушенной духовной традицией сложнее — она, как товар Маркса, представляет собой “не вещь, а отношение”, а отношения — в том числе и с собственным прошлым — бывают невосстановимыми. Вот почему на первое место в современной национальной борьбе за выживание объективно выдвигаются интеллектуалы-гуманитарии.

От них требуется дать отпор современной атаке стратегического противника на духовные твердыни нации. Выступая в роли западнических эпигонов, это невозможно сделать в принципе — здесь поддакивание разрушителям предопределено как позиция. Требуется вполне осознанное и решительное размежевание среди интеллигенции. Прежние недомолвки и увертки более недопустимы. Те, кто не принимает перспективы духовной и физической гибели России, должны прямо заявить, что более не будут терпеть деятельности духовных погромщиков, их “факультативного” или профессионально оплачиваемого национального нигилизма. Защитникам нашей большой традиции — а без нее нет и не может быть самостоятельной большой России — предстоит выработать адекватную стратегию. Она состоит не в том, чтобы заниматься национальным самовосхвалением, призывать к духовно-политической изоляции и пестовать “исконное”. По существу, она состоит в том, чтобы заново переосмыслить современные проблемы глобализирующегося мира с позиций нашей большой духовной традиции, сформулировать альтернативные варианты ответа на мироустроительные вопросы нашей эпохи, не сверяясь с западными “мэтрами”, помня их “партийно-цивилизационную” пристрастность и ограниченность, их новый “цивилизованный расизм”. Всякие ссылки на интеллектуальную дистанцию между оснащенным мировым центром и скудной периферией не могут быть приняты сразу по нескольким соображениям. Во-первых, потому, что с позиции современного миросистемного подхода различие центра и периферии, сильных и слабых ресурсных воздействий является относительным: в точках бифуркации слабые воздействия способны вызывать непропорционально сильные эффекты. Во-вторых, потому, что привилегированным заведомо свойственно упрощать и искажать ситуацию с прицелом на выгодное им статус-кво и утверждать, что настоящему положению вещей “нет альтернативы”. Альтернативу ищут и находят не те, кто лучше оснащен, а те, кто кровно в ней заинтересован. Вот почему “настоящие чудеса” истории, связанные с появлением новых альтернатив, новых центров силы, новых моделей развития, зачастую происходили не в господских центрах, а на обделенной периферии мира. В этом смысле пора заново реабилитировать “периферию”. Находиться в положении осаждаемой и экспроприированной, прижатой к стенке периферии — значит находиться в творческой позиции, в ситуации, где без поистине творческих решений не обойтись. В этом смысле новое положение России как осаждаемой периферии, лишенной прежних резервов, слабых духом побуждает к капитуляции, сильных — к небывалой творческой активизации. Парадокс ситуации состоит в том, что Западу можно довольствоваться старыми стереотипами и тривиальными подходами, тогда как Россия на них объективно не способна продержаться. Ее дилемма: гибель или творческое обновление. Те, кого не оставила большая вера и большая любовь, отвергают гибель и выбирают подвиг созидания.

Резюмируем. Русская литература национальна по своей сути и близка народу не потому, что выпячивает какие-то этнографические черты или занимается народовосхвалением. Ее национальный характер определяется ее христианскими духовными корнями, предопределяющими ее стойкий социальный и моральный пафос. Народу ближе всего этот пафос, что и предопределило стойкое единство народа и текста русской классики. Это же обстоятельство предопределило отторжение русской классики современным либеральным истэблишментом. Истэблишмент ныне живет “иронией”, а не пафосом, хотя несомненная специфика этой “иронии” в том, что здесь инстинкт “иронизирует” над разумом, похоть над целомудрием, двоедушие над прямодушием. В специфическом ареале, где обитают нынешние приватизаторы, такая ирония естественна, ибо все высокие ценности, против которых она направлена, мешают там “нормально жить” и “эффективно действовать”. Но в той реальности, где живет народ, долговременные стратегии существования совсем иные. Без социального и нравственного идеала, без чувства справедливости, солидарности, сострадательности русский народ выжить просто не может. Эмпирический опыт “либерализированной” повседневности может опровергать это. Но это — призрачный и кратковременный опыт, его специфическая “наука” ведет в никуда. Противоядием от такой науки и выступает великая русская духовная традиция, великая русская литература.

5. Российская государственность

как альтернатива “конца истории”

Вопрос о месте государства, его роли и функциях — один из главных пунктов коренного расхождения между народом и “элитами” новой, либеральной эпохи. Подозрение в том, что русский народ тяготеет к государственнической позиции, сегодня является тяжелейшим из всех либеральных подозрений в его адрес. Расхождение это — кардинально, и оно прослеживается на уровне идеологии, политики, политической культуры, системы ожиданий.

Начнем с идеологического уровня. Парадокс состоит в том, что либеральная неприязнь к государству и государственнической позиции носит глубоко антидемократический характер. Разумеется, следуя либеральным стереотипам, то есть понимая под демократией право на свободную критику и индивидуальное самоопределение, мы в этом парадоксе ничего не поймем. Он открывается тогда, когда мы обратимся к языку либеральной социальной антропологии . Тогда мы увидим, что эта антропология делит человечество на две неравноценных части: суперменов, способных “вырвать свое” в любых социально и морально не контролируемых условиях, и “неадаптированных”, способных выжить только в среде, где существуют социальные и моральные гарантии. В этом отношении А. Чубайс — наиболее последовательный и откровенный адепт либеральной антропологии. Он не постеснялся признаться в том, что ориентировался не на цивилизованную, а на спонтанную (то есть соответствующую законам джунглей) приватизацию. “Суть спонтанной приватизации можно сформулировать двумя фразами: если ты наглый, смелый, решительный и много чего знаешь (имеется в виду не интеллектуальное, а “шантажирующее” знание. — А. П. ) — ты получишь все. Если ты не очень наглый и не очень смелый — сиди и молчи в тряпочку”1 . Надо сказать, что при всех поправках и на российскую специфику и на специфику самого Чубайса как тяготящейся законом личности, здесь тем не менее выражена существенная сторона либеральной антропологии как таковой, замешенной на принципах “естественного отбора” и презрении к уязвимым, щепетильным и деликатным. Главным же условием “естественного отбора” является государст­венное невмешательство в исход “спонтанных” отношений, основанных на законе джунглей.

Социально-историческая подоплека отношения буржуазного либерализма к государству отмечена двусмысленностью, связанной с промежуточным статусом третьего сословия. Буржуазный “антиэтатизм” носил демократический характер в той мере, в какой содержал критику феодальных привилегий и протекционизма, мешающего установлению справедливых, то есть равных отношений социальной соревновательности. Но по отношению к стоящему ниже него четвертому сословию бесправных наемников буржуазный “антиэтатизм” носил антидемократический характер, ибо тормозил формирование цивилизованных отношений между рабочими и работодателями, склонными игнорировать человеческое достоинство и элементарные жизненные права материально зависимых людей.