Журнал Наш Современник №9 (2002) - Журнал Наш Современник

Татьяна Шутова • Война... Литература... История... (Наш современник N9 2002)

Война... литература... история...

(письма абхазских писателей Вадиму Кожинову)

Десять лет назад, 14 августа 1992 года, в Абхазию вошли войска Госсовета Грузии, и началась война — следствие распада великой державы, предательств и вероломства. А уже 25 августа командующий этими войсками Каркарашвили заявил из захваченного Сухумского телецентра менее чем стотысячному абхазскому народу: “Из ваших погибнут все 97 тысяч, которые будут поддерживать решение Ардзинба. Хочу дать совет лично господину Ардзинба: пускай он не сделает так, чтобы абхазская нация осталась без потомков”. По существу абхазам был предъявлен нацистский ультиматум: или покоритесь военной силе, или — тотальный геноцид.

В конце сентября — начале октября 1993 года наступил переломный момент в войне, был освобожден Сухум, а чуть позже вся территория Абхазии. На истерзанную землю пришли мир и — блокада.

Все эти годы Абхазия живет по мифологическому летосчислению. То, что было до войны, — это допотопные времена. Ее долгие тринадцать месяцев — бесконечная череда “нартовских деяний”. Есть и иные измерения: десять лет со дня гибели отца, тридцатилетний юбилей погибшего двадцати­летнего сына, брата, племянника.

Блокада. Практически полное отсутствие связей с внешним миром. Кавказское Макондо. Тут, как в романах Габриэля Гарсиа Маркеса, может пойти дождь из розовых лепестков, а когда люди начинают забывать слова, они пишут их на бумажках. Так складываются стихи и повести. События войны, пройдя горнило фольклора, превратились в притчи, легенды и даже анекдоты. Они более подлинны, чем реальность. Тут же бум мемориально-документальной литературы. Кажется, описан каждый миг войны, с разных точек зрения и позиций пересказан каждый день оккупации, боев, партизан­щины. По-абхазски обаятельно и трога­тельно изданы книги “История станов­ления абхазских бронетанковых войск”, “Земля Адама”, где утверждается, что рай был расположен тут, на их маленькой великой родине. Много рассказов и очерков. Но пока нет романов о минувшей войне. Точки над “i” на сегодняшний день поставлены, потому нет соблазна аллегорий, как в “Черных гостях”, “Сандро из Чегема”. Не пришло время эпопей. Впрочем, “Война и мир”, “Последний из ушедших” написаны не современни­ками событий. Писать роман по горячим следам трудно. Все, что стряслось, пока конкретно и осязаемо. Патриарх абхазской литературы Баграт Шинкуба пишет стихи. О любви. Джума Ахуба, подкошенный жутью плена и гибелью сына, говорит, что ему трудно извлекать из памяти слова. Абхазские еще возвращаются, а русский, который второй родной, — канул на дно и застыл.

Абхазы пытаются освоить сложившуюся реальность. Возрождают древние обычаи, создают новые традиции. Когда приходят вести из потустороннего — от реки Псоу — мира, умиляются и изумляются, как макондовцы “приношениям” Мелькиадеса (вновь вспоминается Г. Маркес). То, что было до роковой черты 14 августа, обретает образ сказаний.

Явление стати Кожинова на землю Апсны... Далекий, чуть ли не мифический 1977 год, прошлое тысячелетие...

Я помню Абхазию лета 1977 года. Абхазы взахлеб говорят о некоей статье в журнале “Дружба народов”, где “все правильно, все, как на самом деле”. По Пицунде “стенкой” ходят молодые абхазы. Если встре­чается “лицо грузинской национальности” — для нас, приезжих из России, все жители Абхазии тогда были на одно лицо — спрашивают: “Где мы?” Если встречный пожимает плечами и говорит: “Где, где, Бичвинта это...”, случаются потасовки. Надо отвечать либо по-гречески Пицунда, либо по-абхазски Лидзваа. Напряженность прорывается массо­выми митин­гами в Сухуме, Гагре, других населенных пунктах.

Здесь следует сказать, что народные волнения происходили и в 60-х годах, причем тогда под прямыми лозунгами о присоединении Абхазии (NB! Введенной в состав Грузии в 1931 году с понижением статуса от союзной республики до автономии) к РСФСР, а именно к Краснодарскому краю — пусть с еще большим понижением статуса, но только бы выйти из-под “опеки” Грузии.

Большинство жителей Абхазии статью, конечно, не читали. Более того, говорили, что власти изъяли из местных библиотек номер журнала, где она была опубликована. Пересказывали статью в доступной рассказ­чику форме. Когда я уезжала из Абхазии, друзья просили меня разыскать номер журнала и выслать им. Номеров журнала в продаже больше не было, пришлось в “Ленинке” делать очень редкую по тем временам операцию ксерокопирования и передавать “прокламации” в Абхазию через проводников поезда.

Теперь, из нашего далека, мы определили бы события 1977—1978 годов как отстаивание абхазами своей национальной самобытности. Впрочем, подобные напряжения, как я уже говорила, случались и ранее. Вспышки происходили периодически, “на молодую кровь” — как только подрастало еще не митинговавшее поколение. Но в СССР — тогда только митин­го­вали, а вслед за гибелью державы грузино-абхазский конфликт унес жизни более 20 тысяч человек, оставив опустошенной половину Абхазии.

В том давнем 1977 году речь шла о статье Вадима Кожинова “Современная жизнь традиций. Размышления об абхазской литературе”, напечатанной в 4-м номере журнала “Дружба народов”. Это блиста­тель­ный, ослепительный портрет народа в историко-литературном воплощении. Статья по насыщенности фактами, идеями, оценками соизмерима с монографией, и она не утратила своей ценности четверть века спустя. Но даже не это ее главное достоинство. Поражает удиви­тельное проникновение в то, что составляет основу национального характера абхазов, их неповторимый облик. Кожинов открыл абхазам их самих, увидев проницательными и любящими глазами то, что сами они, впитав с молоком матери, не сознавали во всей глубине и объеме. Перечитав теперь статью заново, я поймала себя на том, что думала и писала об Абхазии словами Кожинова, что это он открыл мне Абхазию, абхазов, их удивительную способность к самоиронии, сплав “предельной сдержанности и полной открытости”, нравственную основу с ее самобытным и глубоким понятием о чести “аламыс”, словом, то, что называется одним словом “апсуара” — “абхазскость”.

Нельзя не упомянуть еще одно размышление из “Современной жизни традиций”, и в этом тоже он, Кожинов, явил себя как блестящий полемист и фрондер. В своей статье он виртуозно обращается к версии модного в то время этнографа Г. Ф. Турчанинова о существовании древней абхазской письменности, которая могла быть “двигателем и соучаст­ником” древнейшего в мире финикийского письма. Не берусь судить о научной обоснованности гипотезы. То область историков, лингвистов. Тут важней контекст, в котором обращается к ней Кожинов, в том, как отозвалось его слово. В те напряженные времена абхазов невероятно ободрил постулат о том, что письменность, созданная их пращурами, могла послужить составляющей в создании греческого, а затем и славян­ского, русского алфавита, что она вернулась им кириллицей, на которой пишут их писатели. В их подсознании укреплялась линия: абхазы — русские — православные, и это становилось не случайным сближением.

Вполне возможно, что взрыв страстей конца 70-х годов просто совпал по времени с выходом статьи Кожинова. Но вероятнее, — и абхазы, особенно представители интеллигенции, подтвердят это, — совпадение было не случай­ным. Кожинов взрыв этот предчувствовал и, как мне думается, стремился дать абхазскому народу аргументы, помогающие ему отстаивать свое националь­ное равноправие . Итог того времени: 27 июня 1978 года, после очередных крупных волнений, Шеварднадзе — по требованию Москвы — вынужден был признать в речи на пленуме ЦК КП Грузии: “Прямо надо сказать, что в прошлом, известном нам периоде, в отношении абхазского народа проводилась политика, которую практически следует назвать как шовинистическая”.

Незадолго до смерти Кожинова мы говорили с ним о современной русской литературе о Кавказе. “Удивительно, но закономерно, — сказал Вадим Валерианович, — что подчас именно русские литераторы тоньше и глубже проникают в суть истории кавказцев, их менталитет, психологию”. Он выстраивал эту линию от Бестужева-Марлинского, Пушкина, Лермонтова, Толстого. То, что русским литераторам удается подчас проникнуть в Кавказ и кавказство глубже, чем самим его жителям, для кавказцев вовсе не обидно: лицом к лицу, как известно, лица не увидать. Так вот, то, что Кожинов говорил о подлинных русских писателях, в полной мере относится к нему самому.

Кожинова знали и любили в Абхазии. Он тоже очень любил эту удиви­тельную страну, часто бывал там. Имя Кожинова, я тому свидетель, стало символом борьбы абхазов за национальное самоутверждение. В 1977 году его дом был засыпан письмами из Абхазии. Его благодарили читатели, литераторы, представители творческой интеллигенции.