Арктический экзамен - Н. Денисов

— Впереди у нас общая дорога во льдах, нелегкая работа. И пугать я не хочу, но работа опасная! — начал Глебов. — Все мои товарищи — моряки дальнего плавания. Ходили, правда, мы на разных судах, а вот свела судьба на борту вашей станции. Сам я моряк с детства, в войну был юнгой Волжской флотилии. Ну, а с парнями, — он кивнул на своих, — думаю, познакомитесь в деле…

— Уже пообщались! — весело кивнул радист.

— Хочу еще раз предупредить, с Ледовитым шутки плохи! Так что главное — дисциплина и четкое знание своих обязанностей. С завтрашнего дня, — он искоса глянул на Борисова, — с завтрашнего утра ознакомлю с четкой судовой ролью, с обязанностями по тревогам. Ну, а в ближайшие дни проведем учения.

— Как будут работать дизеля? — не выдержал Бузенков.

— Свечки, ладанки и… кадила, — Глебов усмехнулся, намеренно утрируя, — и прочую поповскую атрибутику советую приберечь для воспоминаний после перегона. А дизелям положено работать круглые сутки.

Вспылил было Вася Милован:

— Нас двое мотористов. По двенадцать часов молотить на вахте?

— Мы советовались уже с начальником. Да, нужна трехсменная или четырехсменная вахта и мотористам, и электрикам. Кажется, есть у вас незанятые кадры на борту?

— Буду стоять вахту на главном щите, согласен! — подал голос инженер Глушаков. Он истосковался по работе, в последние дни все чаще вздыхал: «Устроюсь на полставки!»

— Дам в трест радиограмму об изменениях в штате, утвердят! — сказал, как припечатал, Борисов. И Вова Крант заерзал на стуле: по всему, выпадала ему вахта у дизелей, которую когда-то, в заводоуправлении, предлагал Виктору начальник станции.

Но Сапунова сверлила мыслишка: вспомнит ли Глебов о камбузе? Днем на «Буслаеве» сделал он для себя гигантское открытие. Там «вопросом питания», как выразился бы Борисов, занимаются пять человек: кок, пекарь, буфетчица, дневальная и артельщик — по-сухопутному заведующий кладовыми. Все эти должности на «Северянке»…

А капитан уж тем временем трогал общую болячку: котельщика нет, обогрева систем нет, штаб проводки на Диксоне может застопорить перегон!

Борисов помалкивал. Что ответить? Нечего. Была еще надежда у начальника, что котельного машиниста «доставят на вертолете». Как и откуда? Помалкивал начальник.

— Когда последний раз горячий душ принимали? — наседал Глебов.

В самом деле, когда? Виктор как-то уже привык к тому, что парни по субботам берут из камбузного титана кипяток, носят в прачечную, в холодную баню.

— Да — а, баньку бы да с веничком…

— Будет тебе еще банька, подожди…

А Глебов уже подкидывал вопросики деду:

— Как увеличится осадка станции, если льдина пробьет нос?

Дед, Валентин Григорьевич, одернул пиджак, поднимаясь, морщит лысину, прикидывает:

— Если вода заполнит носовую часть до четырнадцатой переборки, то станция осядет еще на полтора метра. Но я бы не хотел, Павел Сергеевич…

— Правильно, Валентин Григорьевич, я бы тоже… Ну, а если получим пробоину от четырнадцатой до двадцать девятой переборки? Утонем?

Кают — компания притихла. Уж больно грозно заговорил капитан. Откуда такая осведомленность? Не терял, не терял даром времени капитан, успел осмотреть и изучить все закоулки станции, прикинул, теперь хочет убедиться в своих предположениях.

— Если расклинить дверь в коридор на главной палубе, то не утонем! — сказал Глушаков.

— Я же говорил, что не вернусь из этих льдов! — загробно отреагировал на это Вася. И парни, обслуга станции, прыснули: помнилось еще утро отплытия из Салехарда и Васины «невесты».

— Весело живете! — улыбнулся и Глебов.

Куда как весело! Виктор опять забеспокоился: вспомнит ли о нем капитан? Едоков прибавилось в два раза. В первое утро с приходом моряков он закрутился как бес: не ударить бы в грязь лицом! На десять рядов заново изучил список продуктов, осмотрел кладовую, будто собираясь найти то, чего нет! Банки — склянки, жестянки и опять банки… Сбегал на «Буслаев», познакомился с артельщиком:

— Друг, поменяемся, как принято в современном мире: ты мне, я — тебе! Я тебе тушенки, ты мне — мяса. Есть?

— Есть, есть. Но не до тебя пока, друг… На мне обязанностей как на породистой собаке медалей: матрос, и водолаз, и артельщик… Занят. По щукинскому методу вкалываем! Слыхал?

— По Щёкинскому?

— Ну да, я и говорю, по-щукинскому! Приходи в следующий раз.

Легко сказать: приходи! Пешком по воде? Сварил на первое борщ консервированный — обкатанное блюдо, а поскольку выцыганил все же у кока «Буслаева» баночку майонеза (сочтемся, друг!), борщец и моряки похваливали. Коля Сокол добавку попросил:

— Хорошо краснопаришь, старик! — сказал Коля. Конечно, он выдал более емкий составной русский глагол, терпимый в мужской компании, но не в этом суть! Тарелок для мытья навалили в амбразуру гору. И во взгляде Лени Мещерякова прочел Виктор усмешку: я тебе не помощник, управляйся один! Пустяки, если б горячей воды в достатке…

Но шумит и гомонит собрание, вроде б как на колхозной сходке. Будто и не было позади двух месяцев работы на борту…

— Беспокоюсь за продукты, хватило б до конца перегона, — голос Борисова возвращает Виктора в кают — компанию.

— Не знаю, не знаю… Главная наша задача — благополучно провести станцию сквозь льды. Обстановка в восточном секторе Арктики нынче сложная, — с нажимом произнес Глебов. — А что касается кока, надо помочь ему! Как уж там формировали команду в вашем тресте, не знаю, но с завтрашнего дня я установлю твердое дежурство на камбузе. Нет обслуживающего персонала, сами будем себя обслуживать.

Так вот!

— Ты уж не серчай, Леня, — сказал Виктор Мещерякову утром, — лишняя горстка изюму для тебя найдется, заглядывай…

— Загляну, доктор! Чем лечить будешь? — разулыбался Леня.

— Доктор у кислых щей имеешь в виду?

— Судовую роль и расписание по тревогам внимательно изучил?

— Когда было? С шести у плиты!

— Изучи повнимательней.

Потом Виктор выбрал время, «изучил». Надо же, капитан Глебов вменил в его обязанности заботу о здоровье «личного состава». За какие заслуги? Вряд ли без этикетки отличит он амидопирин от аспирина. А тут черным по белому: «Сапунову развертывать в столовой санитарный пост… оказывать помощь при ожогах и обморожениях… делать искусственное дыхание…»

Чего в жизни не бывает! Открыл он санкаюту, осмотрелся: топчан, носилки, резиновый жгут для остановки кровотечения из раны, градусник, коробка таблеток с загадочными этикетками, блестящие ампулки — внутривенное, лучше не прикасаться! — бинты, кусок ваты. Все! Полежал на зябком дерматине топчана, развернул носилки — исправны, поработал с резиновым жгутом — хорош для гимнастических упражнений!

Еще раз бухнулся на топчан, поболтал в воздухе ногами: где наше не пропадало!

И тут стук в дверь.

— Входите, больной!

Вламывается Мещеряков:

— Штормовое предупреждение! Пошли живей, а то… из консервных банок придется щи хлебать! Тарелочки летят!

Пронзительный ветер. Волны разбиваются о берег, с кружевами пены откатываются назад, набегая с новой силой. Ни одного судна на рейде. Спасатель и ледокол, покрейсировав зачем-то на середине бухты, по-родственному приткнулись к бортам «Северянки». Только что закончили закачку пресной воды в танки, и свободный от вахт народ отправился фланировать по поселку. Начальство экспедиции тоже на берегу, в штабе проводки судов. Что ж, наверное, завтра караван снимется с якорей и — в путь!

Сыро. Холодно. Диксон. Подумать только, забрались в широты!

Иван Пятница во взъерошенной ветром шубе толчется еще на баке, по своему обыкновению, ищет заделья среди канатов и тросов, отвинчивает зачем-то люк форпика, гаркает в зияющую темноту носового отсека. Отторгнутое от переборок эхо глухо мечется в замкнутом пространстве, пока, обессилев, не замирает в железной утробе судна. Иван дивится своему поступку — этакому неразумному мальчишеству, но, успокоясь, благо, никто не видит, не слышит, спускается в отсек — теперь уж с ясной целью — взглянуть на шпангоуты, обшивку. Излишне беспокоится Иван: палубная команда обследовала там все на свете, а вчерашний небольшой штормец задел караван лишь кромкой, больше напугал, чем наделал хлопот. Хлопотали разве что Сапунов с Мещеряковым, собрали по судну все тряпки, полотенца по каютам, перекладывали ими тарелки, прикрутили даже пустую флягу на проволоку — орлы, ничего не скажешь. А станцию покачало, покидало для острастки, для разминки перед ледовой дорогой и бросило к диксонскому берегу, где и снег еще не таял. Прошлогодний снег!

Льды — иное дело. Будто каменные ядра, будут долбать они фортевень и носовую обшивку «Северянки» — самое уязвимое при буксировке во льдах место. Плевое дело и «поцеловаться» с тяжелой льдиной — с разгону, с лёта, с ходу, и не застопоришь, не отработаешь назад винтом, надейся на прочность обшивки форпика и морское счастье.