Арктический экзамен - Н. Денисов

— Только отлучись! Развели бы тут…

Между тем поднялись на мостик Леня Мещеряков с дедом. Мещеряков прижег сигарету, а дед, как некурящий, в фуфаечке внакидку, довольно посматривал на подошедший буксировщик — есть о чем вспомнить, чем полюбоваться: как — никак — произведение родного завода, сколько таких буксиров — толкачей строил — перестроил.

— Дождался, Валентин Григорьевич, а? — опять бодрится начальник. — Сейчас наш шеф — повар кофейку принесет. Как, Сапунов?

— Чайку — пожалуйста!

— Оркестра не слышу! — появляется заспанный библиотекарь. — Кранты! Поплыли!

Ну что, в самом деле: дождались отплытия, а ни ликования, ни громкогласной радости! Вода в Полуе, небо над городом и то светлее в эту пору!

Но развеселило появление Милована. Вася с виноватым видом открыл дверь рубки, изготовясь к ответу перед начальником, которого, естественно, не ждал никто в такую рань.

— А что я такого сделал? — напыжился Вася. — А может, я из этих льдов и не вернусь никогда! Может, похороните меня, как героя! Так что — в последний раз с невестами не пообщаться?

Ну, Вася! И с таким серьезным, глубокомысленным видом стал убеждать начальника, что все не выдержали, расхохотались.

— Слушай, голова — два уха, как это ты сразу с двумя «общался»? Вы понимаете, — начальник озорно застрелял глазами, — стучу к нему в дверь, а они у него, как младенцы, на полу спят…

— На палубе! — огрызнулся Вася.

— А он, как в том анекдоте…

— А что я сделаю, если и вторая вот от него, — Вася кивнул на библиотекаря, — тоже ко мне прибежала? Ночуйте, говорю, черт с вами… Привез ему невесту: на, Вова… Уйди с глаз!

— Ну и откровения! Сто лет бы не слышать! — морщится дед.

— На моем судне! — важничает начальник. — Ладно, прощаю…

Будет час, потешится братва. Но сейчас — отход. Уходит братва в Арктические моря. Уходит. Такая выпала работа.

— Отдать концы! — командует начальник. И видно, как матросы на буксировщике от смеха хватаются за животы: что за командочки!

— Какие концы? — с улыбкой наставляет начальника дед. — Командуйте: поднять якоря!

— Поднять якоря! — подхватывает Борисов. Из толщи воды со скрежетом поползли тяжелые якорные цепи. Уходит братва!

Никто в городе не видел, как тяжело разворачивался могучий корпус станции и, увлекаемый буксировщиком, тихо проходил на виду полуйских берегов, сонных и безмолвных в этот ранний час.

Держалась серая хмурь, накрапывало. В пустых улицах города горели на столбах фонари. И свет их, лишний в наступающем дне, навевал думы о покое и основательности земных благ, что оставались теперь за кормой, напоминая о том, что впереди долгие и загадочные для корабельного народа мили во льдах и штормах.

Поднялся еще над городом самолет, мощно огласив турбинами окрестности, и Виктор долго следил за ним, пока он набирал высоту и исчезал в хмуром небе.

Кто полетел там, кто? Может, старушка Нюра Соломатина, не ощутив вдруг земной опоры, потихоньку шепчет благодарения богу, чтоб донес этот «ероплан» до родного подворья с картошкой — моркошкой, с капустными грядками, по которым изошлась, изболелась душой, что и слова не вымолвить.

А может, кто другой, скидав в чемодан дорожную поклажу, ринулся туда, к южным лесостепным весям обширнейшего края, где позолота тронула березовые колки и еще сочней налились темно — зеленой спелостью сосновые и еловые боры.

Там родина, родные места…

Виктор вышел на ветерок палубы. Все ж грустно как-то… Исчезла из виду и деревянная лестница — взвоз, знакомая теперь до каждой плашки и выбоинки, и хибарка спасательной станции с катерком, прикованным на зеленый амбарный замок, и дебаркадер вокзала — вон у тех перил сказала она: «Ни о чем не думай, Витя!» Да — а!.. А вот и Ангальский мыс. А дальше?.. И он не заметил, как заговорил вслух, что-то будоражило знакомо сердце, и подступали слова, требующие выхода и участия к ним:

— Пусть я пройду и эти мили, и лед и холод сокруша… И лед и холод сокруша…

Неслышно подошел Ваня Пятница:

— Стишки складываешь?

— Не гуди, Ваня, не гуди… И все ж — от клотика до киля — земной останется душа!.. Осенило, Ваня…

Пятница поерошил свой чубчик и, облокотясь на прожектор, задумчиво и лукаво погладил выпуклую рифленую поверхность, похожую на огромный рыбий глаз.

— Да… Недолго путалась старушка в высоковольтных проводах! У меня вроде тоже стих получается. Дальше только — ни в зуб ногой.

— Неужели поплыли, Ваня!

— А ты как думал! Недолго путалась… Да — а, красота-то какая!

А берега уходили все дальше, и за поворотом мыса открывалась совсем просторная, желтовато — мутная ширь воды и неба.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Походило, покружило по небу над мутноватой, серой обской водой заполярное солнышко, да опять запряталось в тучи. Невелика вроде б радость, а все ж светило до неласкового кроваво — красного заката.

Теперь заметили, что и спички горят ослабшим, чадящим огоньком. А по вечерам, когда заглушат дизеля и в каютах запаливают свечки, братва жалуется друг другу и на свечки: чадят! И это еще больше будоражит воображение не обстрелянного севером молодого народа: нехватка кислорода, о — о!

В коридоре жилой палубы пахнет по-церковному — воском и парафином, но и к этому заупокойному монастырскому духу начали привыкать, никому и в мысли не придет, до чего же странный парадокс: жить на борту электростанции и запаливать по вечерам свечи, мучить глаза над книгой, пока веки не воспалятся, или скрипеть шариковой авторучкой — гусиных перьев не хватает для пущего колорита — писать по примеру Лени Мещерякова «килограммовые» письма, с надеждой опустить их в ящик на Диксоне.

Начался третий день. Петляет «Северянка» по обским протокам, то и дело укрываясь от заполошных ветров за плоскими островками, поросшими ивняком и пожухлой осокой — порезуньей, мхом и белесо — дымчатым ягелем. А в первый день буксировщик, прошлепав на север миль тридцать — сорок, неожиданно развернулся в обратном направлении и опять повторилось то, что случилось на подходе к Салехарду: отчаянно жестикулировали капитану буксировщика — почему обратный ход? Строили предположения, о которых и вспоминать теперь неловко. Но вышел на крыло мостика капитан и крикнул в мегафон: штормовое предупреждение, ветер двадцать восемь метров в секунду!

— В губе прихватило бы, потроха вынуло! — констатировал Пятница, нахлобучив поглубже ушанку.

Да, Пятница, бывавший в этих водах, понятно, имел право на самостоятельные суждения и умозаключения. И братва уважительно посмотрела на Пятницу. Слова-то какие, черт побери: штормовое предупреждение! Повеяло близким морем, Арктикой и еще чем-то сладко — щемящим и неизведанным, романтичным!

Иван только что вернулся с кормы, где много часов возился с тралом, то подтягивал его воротом шпиля на палубу, то опять забрасывал в воду, но рыболовное сооружение самодеятельно трепыхалось чуть не у самой поверхности воды, пока не догадался он навесить грузила. Прибегал Гена Бузенков — уж очень ему хотелось, чтоб в ловушке запуталась хоть какая-нибудь живность, но трал цедил пустую воду. Любопытство разбирало и Виктора, он тоже, оторвавшись от плиты, шел к рыболовам, иронизируя на свой лад над неудачным промыслом:

Мертвая рыбка плывет одна,

Висят плавнички, как подбитые крылышки,

Плывет она долго, и нет ей ни дна…

— Ни покрышки! — доканчивал Мещеряков, также иронично посматривая на озабоченных рыболовов — Пятницу и Бузенкова. — Поосторожней с ними, а то накостыляют…

Научились постепенно управляться с тралом все. Негласное правило установилось — проверять содержимое ловушки по очереди. И Васе повезло!

Вломился он на камбуз с полуметровым налимом, который принялся бить хвостом, не желая смириться с постигшей его долей, и разевать пасть, где, как терка, щетинились вогнутые зубы, хватая горячие пары, поднимающиеся над плитой из бурлящего варевом бака.

— Выпускай ему кишки, чего веселишься? — осадил Васю Мещеряков. Он, как всегда, в свободное время торчит у Виктора на камбузе.

— Я не живодер, — стушевался Вася и отказался от предложенного ему ножа. — Вон кок, его забота!

Окрыленный удачей, помчался Вася на корму. И вскоре принес двух окуней и ерша. Живые!

— Может, аквариум разведем? — усмехнулся Виктор, бросая рыбешек в ведерко с водой.

Парни не поняли, то ли в шутку, то ли всерьез предложил кок. Но пустились в рассуждения, какой замечательный живорыбный уголок может получиться, если установить самую объемную посудину в кают — компании и к приходу на борт моряков подловить еще пару налимчиков. Мы, мол, тоже не лыком шиты, хоть и не плавали в морях — океанах!