Скорпион в янтаре. Том 2. Криптократы - Василий Звягинцев

– Может, представитесь? – предложил Буданцев. – Надо же как-то обращаться…

– Пожалуйста. Честь имею, Готлиб. Фрегаттен-капитан.

– Абвер, что ли? – Он знал, что сам Канарис был адмиралом и многие офицеры его ведомства носили флотские чины.

Абвер, само собой, лучше, чем гестапо, но назваться можно как угодно. Да какая разница?

– Абвер, – кивнул немец. А чего ему скрывать? Вариантов, как уже сказано, нет.

– Готлиб – это имя или фамилия?

– Не имеет значения. Как назоветесь вы?

– Пока – Иван. Будете смеяться, но это мое настоящее имя. Придумать можно и поинтереснее.

– Что вы не из НКВД – мне известно. При этом отношение к неким спецслужбам наверняка имеете. Тогда – откуда и что ищете?

На этот как раз случай у Буданцева была заготовлена очередная легенда, надежная. Будто бы он – представитель Российского общевоинского Союза,[52] направленный в Испанию, чтобы на месте разобраться, как складывается обстановка и какую позицию следует занять. Поддержать франкистов вместе с исконными врагами – немцами или начать переориентацию на сталинский СССР, все больше поворачивающийся в направлении бывшей Российской империи.

Последние победы «русского оружия», как выразился Буданцев, наполнили сердца очень многих, ранее непримиримых, гордостью и заставили задуматься.

– О чем задуматься? – спросил Готлиб, легко переходя на русский, которым владел лучше, чем Иван немецким.

– Спрашиваете? Вы сами, кстати, в царской армии не служили? У нас таких полно было, от роты до корпуса – грапфы, грефы, мекки, клюгенау, фредериксы… Нормально воевали, потому что не «крови и нации» служили, а «престолу и отечеству». Зачем же теперь спрашивать?

Уклонившись от прямого ответа, немец начал излишне занудливо рассуждать о том, что уважаемый коллега во многом прав и союз России с Германией намного естественнее, чем с Англией и Францией. Обещает многое в военной и, особенно, в экономической области.

– Что ж вы такими умными последние семьдесят лет не были? – усмехнулся Буданцев. – На Берлинском конгрессе восемьсот семьдесят восьмого против нас вместе с англичанами выступили, плоды победы отняли. Про четырнадцатый вообще не говорю, за австрийские заморочки нам войну объявили, в итоге свою и нашу империю угробили. Теперь снова ваш фюрер книжку написал, про то, что территориальную проблему Германия может решить только на Востоке. Потому русские офицеры за границей и пребывают в сомнении – надеяться на «союзников», которые двадцать лет обещали свергнуть власть большевиков, да так ничего и не сделали, скорее – наоборот, или согласиться с тем, что Россия – при любой власти Россия, и в полном составе вернуться домой, при условии, конечно, что там будет гарантировано сохранение чинов, орденов и предоставлена достойная служба.

– Неужели для этого вы искали контакты с нашей службой? – язвительно осведомился немец, откинувшись на спинку стула. – Не проще ли было сразу пойти к советскому представителю?

– Может, кто и пошел, – уклончиво ответил Буданцев. – У каждого – своя работа. Я с вами контактов не искал, до меня дошли сведения, что некто затевает или крупную провокацию, или физическое уничтожение всей советской миссии. Надо было выяснить, кто и зачем. Сейчас в войсках франкистов служат более пятисот наших офицеров. После ликвидации каудильо никакого смысла в продолжении войны мы не видим. Вариантов два – просто эвакуироваться «к местам постоянной дислокации» или – перейти на сторону «красных», тем более, как нам стало известно, они собираются оставить здесь нечто вроде «сил поддержания порядка», на неопределенный срок. Поэтому в любом случае крупный теракт против русских нам совершенно ни к чему. Но кому-то он выгоден? Вам, чтобы на прощание «хлопнуть дверью»? Франкистам, в плане «кровной мести». Или кому-то еще?

– Если под «нами» вы понимаете абвер, то мы в подобном заинтересованы еще меньше вас. Сейчас сложилась ситуация, позволяющая нашим странам выйти из многолетнего стратегического тупика. Есть о чем договариваться на очень хорошей основе. Адмирал это понимает лучше высшего руководства. Поэтому мы, узнав о готовящемся, сочли необходимым вмешаться. Тщательно отслеживая обстановку, обратили внимание и на вас. Приняли за организатора, уж больно колоритная фигура. Немножко ошиблись, но такое бывает. В любом случае рад, что мы встретились и разговариваем, как союзники. Согласны?

– Согласен, – ответил Буданцев. – Теперь мне нужно встретиться со своим резидентом, доложить, обсудить. Я не хотел вас заранее расстраивать, но если через двадцать минут я не выйду из вашего дома своими ногами и в добром здравии, он будет подвергнут штурму со всеми вытекающими последствиями. Ваши люди, кажется, не заметили, но от места инцидента до ворот машину сопровождали два моих мотоциклиста. Сейчас к бою готово достаточное количество опытных офицеров. Испанскую полицию и штурмгвардию не заинтересует разгром гнезда вражеской разведки. Теперь это входит в компетенцию Главного военного советника СССР. Нам – очень на руку.

Готлиб посмотрел на часы.

– Успеете. Конфликтовать мы не собираемся. Пусть завтра утром приезжает ваш резидент, сообщит свое решение. Потом вместе можем обратиться прямо к господину Шестакову. Время не ждет. Я знаю совершенно точно, что в течение ближайших трех суток русская миссия будет уничтожена. С вашим участием или без такового…

– Но кем же, кем? У вас настолько мощный аппарат, и вы не знаете?

– Увы, дорогой друг…

Немец налил еще по рюмке:

– На прощание и за успех.

Выпил, в очередной раз подтвердив предположение Буданцева, что в русской армии при царе он все-таки служил. Движение руки было уж очень характерное.

– Не хочу показаться идиотом, но… Вы были моей последней надеждой. Хоть что-то осмысленное оставалось в этой жизни. Если вы тоже на нашей стороне, остается поверить в сверхъестественное…

– Зачем так мрачно? Вы, немцы, издавна склонны к мистике и метафизике. Рационализм вам приписывают лишь ничего не понимающие в тонкостях духа англосаксы….

А сам вдруг с пронзительной остротой вспомнил свои чувства при виде стремительно гниющих покойников и разговор со священником в храме.

– Идите, Иван, – сказал Готлиб. – Надеюсь, завтра мы встретимся не позднее девяти утра. Если за остаток ночи не случится ничего экстраординарного.

Буданцев кивнул и направился к двери. Вот уже и за резидента признали, без всяких с его стороны усилий и намеков.

Глава восемнадцатая

– Человека Александра мы вызвать успеем, – ответил Антон на предложение Замка. – Он сейчас занят делом, которое хочет довести до конца. Если не сделает, у него будут сложности там, в Москве…

Антон почувствовал, что, как только Замок принял его, объявил, что их отношения переходят в какую-то новую форму, он и сам стал другим. Не только прежним, как в лучшие свои времена, чем-то большим. Стряхнул с себя последние лохмотья прежней сущности, рабской фактически, пусть и пытался форзейль держаться сколь возможно независимо, даже и с собственным начальством. Но еще не превратился в человека типа Шульгина, Новикова или Воронцова. Не хватало должной степени раскованности духа, о чем мельком заметил Андрей: «На кандидата в Держатели ты пока не тянешь. Слишком на предыдущей роли зациклился». Был прав, получается.

– Уже некогда думать о таких мелочах, – рассудительно ответил Замок. – Как ты не поймешь, все, что вы начали делать и до сих пытаетесь продолжать, обратилось в свою противоположность. Тебе не хватило трех лет «просветления»? О чем, интересно, ты там размышлял в такой уютной обстановке?

– Издеваешься?

– Нет, что ты! Просто ты сказал, что мы с тобой теперь «друзья», а друзья-люди разговаривали между собой именно так. Они не стеснялись шутить и задавать вопросы, которые кто-то другой мог посчитать неуместными, даже обидными.

Антон засмеялся, легко, без внутреннего напряжения.

– Хорошие примеры для подражания ты себе выбрал…

– Есть лучше? Назови. Я думал, если ты привел сюда тех, они самые лучшие…

– Наверное, так и есть, – согласился Антон. – Что касается «просветления», так его лучше назвать «затемнением». Размышлять с пользой можно, если есть перспектива как-то использовать результат. Хотя бы для побега, для жизни после освобождения, для передачи плодов размышлений другим людям, пусть таким же узникам. Нам разрешалось писать «мемуары», но заведомо было сказано, что их прочитает лишь один «посвященный», после твоей смерти. Извлечет полезное, если оно там окажется, остальное уйдет в недоступные никому архивы. Правда – великолепная перспектива? – Гордый форзейль попытался рассмеяться, но смех перешел в кашель, сопровождаемый горловыми спазмами. – У меня не было ни одного варианта. Даже надежды на революцию, сокрушающую стены темниц, или на помилование. Потому я пил синтанг, перебирал в памяти прошлую жизнь, фиксируя внимание на ошибках и упущенных возможностях, «горько каялся и горько слезы лил», как писал Пушкин. Постепенно превращался в растение…