Одержимые. Женщины, ведьмы и демоны в царской России - Кристин Воробец

современной Международной классификации болезней (МКБ-10) аналогичное расстройство называется «Индуцированное бредовое расстройство» (F24). – Примеч. пер.

** Автор сближает хлыстов с флагеллантами: «…a Russian sect known as the Flagellants». Однако такое сближение неправомерно: неизвестно, занимались ли хлысты самобичеванием. – Примеч. ред.

Источники: Ергольский В. Н. О судебно-психиатрической экспертизе в сектантских делах // Вестник общественной гигиены, судебной и практической медицины. Май 1896. Т. 30. № 2. Ч. 3. С. 1–42; Ергольский В. Н. Преступление под влиянием демономанических галлюцинаций // Архив психиатрии, неврологии и судебной психопатологии. 1894. Т. 24. № 2. С. 61–76; Геник Е. А. Случай «folie à deux» // Неврологический вестник. 1897. Т. 5. № 4. С. 59–72; Геник Е. А. Вторая эпидемия истерических судорог в Подольском уезде Московской губернии // Неврологический вестник. 1898. Т. 6. № 4. С. 146–159; Якобий П. И. «Антихрист»: Судебно-психиатрический очерк // Современная психиатрия. Июнь–июль, август 1909. Т. 3. С. 288–301, 337–355; Якобий П. И. Религиозно-психические эпидемии: Из психиатрической экспертизы // Вестник Европы. Октябрь–ноябрь 1903. Кн. 10. С. 732–758, 117–166; Яковенко В. И. Эпидемия истерических судорог в Подольском уезде Московской губ. // Вестник общественной гигиены, судебной и практической медицины. Март 1895. Т. 25. № 3. С. 93–109, 229–245; Яковенко В. И. Индуцированное помешательство («folie à deux») как один из видов патологического подражания. СПб., 1887; Яковенко В. С. Психическая эпидемия на религиозной почве в Ананьевском и Тираспольском уездах Херсонской губ. // Современная психиатрия. Март–апрель 1911 г. Т. 5. С. 191–198; Коцовский А. Д. О так называемом «балтском движении» в Бессарабии // Труды Бессарабского об-ва естествоиспытателей и любителей естествознания. 1911–12. № 3. С. 142–180; Краинский Н. В. Порча, кликуши и бесноватые, как явление русской народной жизни. Новгород, 1900; Лахтин М. Бесоодержимость в современной деревне: Историко-психологическое исследование; Сикорский И. А. Эпидемическая волна смерти и смертоубийства в Терновских хуторах (близ Тирасполя) // Вопросы нервно-психической медицины. Октябрь–декабрь 1889. Т. 4. С. 36–40.

Второй способ регистрации фактов о психических заболеваниях и бесоодержимости в российской деревне требовал от психиатров более активного участия для возможности изолировать психически больных от остального населения. Первоначально эта задача заключалась в проведении по губерниям систематических психиатрических переписей душевнобольных. Только имея конкретную информацию о психическом здоровье людей, психиатры могли эффективно вмешиваться в повседневную жизнь крестьян.

В духе эпохи сбора статистики губернские земства проводили переписи душевнобольных. Психиатры-исследователи были озабочены получением точной информации о жителях деревни, которые, как правило, не решились разговаривать с незнакомцами. Недовольные результатами первичных переписей конца 1880‐х, они разработали сложные анкеты, чтобы направлять работу переписчиков и получать ответы от широкого круга людей. Например, для проведения точной переписи населения Московской губернии в 1893 году Владимир Яковенко, возглавлявший Покровскую психиатрическую больницу, направил в деревни переписчиков с некоторым психиатрическим образованием. Инспекторам было поручено опрашивать сельских старост и священников о психическом здоровье местных жителей. Яковенко полагал, что индивидуальные беседы с местными общественными и религиозными авторитетами, хорошо знающими местных крестьян, помогут переписчикам отсортировать противоречивую информацию. Согласно опросным листам, полученным в ходе переписи населения, в число лиц, страдающих психическими расстройствами («душевнобольных»), включали: «всех помешанных, безумных от рождения, припадочных (падучных), слабоумных, дурачков, кликуш, юродивых, а также запойных пьяниц и лиц, покушавшихся на самоубийство». Таким образом, жертв одержимости демонами объединяли с людьми, считавшимися хронически больными или опасными членами общества. Затем переписчики направляли информацию, полученную от старост и приходских священников, земским врачам для внесения правок. В уездных городах переписчики опрашивали врачей, священников, администрацию и местную полицию. После того как вся информация была собрана, лица, которых перепись определила как душевнобольных, должны были пройти психиатрическое освидетельствование, чтобы врачи решили, кого из них следует изолировать в психиатрических лечебницах[535].

Результаты московской переписи были неоднозначными. Они выявили, что по крайней мере 90% людей с психическими заболеваниями происходит из крестьян, что согласовывалось с данными аналогичных опросов. Такой высокий показатель подпитывал опасения российских психиатров по поводу опасности, которую непросвещенные массы представляли для общественного порядка, если оставить их без профессиональной помощи[536]. С другой стороны, по мнению Яковенко, перепись выявила слишком мало людей, страдающих психическими заболеваниями. Несмотря на принятые меры, проведение в деревнях точной переписи, которая позволила бы выявить и классифицировать психически- и душевнобольных, оказалось сложной задачей. Ненаучные представления сельских жителей о психических заболеваниях ставили перед переписчиками ряд проблем. По словам Яковенко, переписчики выявили лишь несколько человек, страдающих кликушеством и хроническим алкоголизмом, из‐за того что в глазах крестьян и священников оба явления не являлись психическим заболеванием. В то же время Яковенко отмечает, что оба заболевания были распространены повсеместно и легко поддавались определению[537].

Проблемы, с которыми сталкивались переписчики при выявлении психически больных, усугублялись настороженным отношением крестьян к посторонним. Из многолетнего опыта сельские жители знали, что перепись населения – мероприятие серьезное, которое может иметь негативные последствия, будь то введение новых или повышение существующих налогов или, как в этом случае, заключение в отдаленные психиатрические больницы. Не удивительно, что земский статистик Ф. А. Щербина, собирая данные для изучения бюджета домашних хозяйств в конце 1890‐х годов, писал, что воронежские крестьяне рассматривали сбор таких данных как «дурной знак, указывающий … если не на приход антихриста, то в любом случае на нечистые силы» и пытались противостоять злу при помощи крестов, молитв и заклинаний[538]. В Нижнем Новгороде в 1889 и 1890 годах, ловко отвечая на вопросы переписчиков о наличии в их деревнях кликуш, крестьяне демонстрировали недюжинное чувство солидарности с семьей и общиной, а также способность перехитрить собеседников. По словам П. П. Кащенко (психиатра, ответственного за нижегородскую перепись), мужчины – главы семей признали факт наличия кликуш. Тем не менее они тут же развеивали надежды статистиков, предлагая перечислить в переписи всех крестьянок, если те хотели получить полный перечень кликуш[539].

Что мог означать подобный ответ? Крестьяне считали, что все женщины сумасшедшие? Они придерживались представлений элит о том, что женщины используют кликушество, чтобы не работать? Или они подрывали перепись, защищая женщин и других односельчан от назойливых психиатров и, в конечном счете, от заключения в приюты для душевнобольных? Учитывая склонность крестьян врать властям с целью защитить свои интересы, разумно предположить, что они использовали риторику элит, чтобы защитить свою общину от внешнего мира. Называя всех крестьянок одержимыми бесами, нижегородские крестьяне невольно использовали представление психиатров о том, что все женщины потенциально истеричны. Они осознали, что ни один человек в деревне не был застрахован от психиатров и их склонности отправлять людей в лечебницы[540]. И крестьяне были полны решимости нейтрализовать вред, который эти городские профессионалы наносили их жизненному укладу.

Сопротивление крестьян психиатрическим переписям продолжалось и в советский период. Еще в 1931 году, когда правительство пока что разрешало