Последние Каролинги – 2 - Наталья Навина

– Я должен поспешить на погребение – сказал он, поднимаясь на ноги.

– Верно, поспеши, – тихо согласился Фарисей. Капюшон он откинул, и взгляд его, обращенный на Авеля, был каким-то странным. В жизни он не припоминал у Фарисея такого взгляда, а уж он ли не знал брата-школяра. Словно он смотрит прямо на тебя – и не видит. Чем-то… чем-то этот взгляд напомнил Авелю Эда в его последние годы… При мысли об Эде приор ощутил явственный укор совести. Ему следовало бы провести эту ночь в молитвах над гробом короля, а не дрыхнуть в собственной келье. Но если бы он не выспался, он бы, вероятно, не смог бы сослужить королю последнюю службу…

И вот – служба исполнена. Тело усопшего препоручается гробнице, а душа – Богу.

«Ибо Он не презрел скорби страждущего, не скрыл от него лица Своего, но услышал его, когда тот обращался к Нему».

Четверо воинов подняли тяжелый гроб с возвышения и понесли его к усыпальнице – в самый дальний придел собора. Эд не удостоился даже отдельной гробницы – он сам высказал незадолго до смерти такое пожелание, понимая, что медлить с похоронами будет нельзя. Соборный служка уже отодвинул плиту, прикрывавшую лестницу, которая вела в крипту. Гроб снесли вниз, в склеп и установили его на широкой гранитной плите, одной из немногих пустующих, в затхлой темноте крипты. Затем живые вышли, плиту с тяжким грохотом задвинули, и короля франков Эда, первого и последнего этого имени, навсегда не стало на этой земле.

Авель осенил крипту крестным знамением. Опустил руку. И вздрогнул. Пока Эд был болен, а затем мертв, но не погребен, все помыслы Авеля без остатка принадлежали ему. А как же иначе? Ведь он был королевским духовником. Но теперь, когда Эда больше не было, он мог подумать и о себе. И потому именно, что он был королевским духовником, Авелю стало страшно. Слишком многое было ему теперь известно… о короле… о его происхождении… о его предсмертной воле… и о Роберте. Особенно о Роберте. А он скоро придет… непременно придет… яко скимен, рыкающ в ловитвах… Что ждет тогда королевского духовника?

Он шел по пустынной площади под пронизывающим ледяным ветром, но не ветер леденил его кости. Давно прошли те времена, когда он по-юношески безрассудно относился к смерти и, не сознавая опасности, рисковал жизнью из-за пустяков. Но и тогда он вовсе не жаждал мученического венца. И теперь тоже. Он уже знал муки. И он видел муки. И не хотел их. К тому же, если болезнь есть наказание Господне, то пытки и казни придумал человек.

– «Избавь от меча душу мою и от псов одинокую мою», – невольно прошептал он строку из псалма, который читал на похоронах и который никак не выходил у него из памяти.

Роберт убил королеву, которой он не раз был обязан жизнью. Что он сделает с былым собратом по школе, которому он ничем не обязан? Скрыться? Но что будет с обителью, волей Провидения отданной под его руку? С маленьким Винифридом, его подопечным и духовным сыном?

Обуреваемый сомнениями, он подошел к вратам монастыря и с удивлением увидел подле них Фарисея и Винифрида. У их ног на земле стояли две объемистых набитых котомки, а мальчик, одетый тепло, как для пешей прогулки по морозу, держал в руках какой-то сверток.

– На, оденься, – сказал Фарисей в своей обычной манере. – А то посинел весь.

Сверток в руках Винифрида оказался меховым плащом. Авель принял его и закутался.

– Как только ты ушел, – продолжал Фарисей, – мы с малым все уложили. Здесь одежда, еда, какая на поварне нашлась, и там же прихватили ножи. И пара богослужебных книг. Все, что вам может понадобиться в дороге.

– Нам? – тупо переспросил Авель.

– Вам с Винифридом. Ты, конечно, и сам понимаешь, что должен бежать отсюда. Но и мальчику, если Роберт узнает, что тот крестник королевы – а он узнает, найдутся добрые люди, – не сдобровать.

Авель согласно кивнул, но тут же растерянно спросил:

– А братия?

– Большинство твоих монахов уже разбежалось, если ты еще не заметил… и другие разбегутся. Опасная вещь – королевское покровительство… А если кто останется… кстати, один из таких умников сегодня с утра замуровал дверь в баню. Черт его знает, может, он и прав. Но тебе до этого уже дела нет. Спасайся и спасай мальчишку.

Авель вздохнул. Возразить старому другу было нечего.

– Куда ты пойдешь?

Приор напряженно задумался.

– В Веррин, наверное… Оттуда уж не прогонят. И госпожа Гисла всегда любила Винифрида.

– Да, это ты, пожалуй, правильно надумал. Ступайте в Веррин.

– Постой, а как же ты? – спохватился Авель.

– Я? Я остаюсь.

– Но ты же сам сказал…

– Я сказал – вам нужно бежать. А я на вас буду висеть, как мельничный жернов на шее. И невместно мне бегать, безногому. – Лицо Фарисея было жестким и суровым, когда он произносил эти слова, но тут же на губах появилась знакомая издевательская усмешка. – Да и любопытно мне посмотреть, чем все это закончится.

Авель чувствовал, как глаза его наполняются слезами, а это было неприлично ни возрасту его, ни сану. Шагнув вперед, он обнял калеку и тихо произнес:

– Храни тебя Господь, Фридеберт.

– Прощай, брат школяр… отец приор.

Фарисей проводил их до ближайших городских ворот, которые более не запирались, и еще долго стоял, глядя, как Авель с Винифридом, подхватив котомки, спускаются по склону к дороге, за которой темнел безлиственный лес. Затем, тяжело навалившись на костыли, заковылял обратно к обители.

Войско Роберта заняло Лаон без всякого сопротивления. Мощные городские укрепления остались без гарнизона. Жители попрятались. Поначалу Роберт даже счел это возможной ловушкой, но посланные вперед лазутчики подтвердили – Лаон ждет нового хозяина. Так что единственное, что его страшило – возможность новой вспышки мора. Но с этим он как-нибудь справится. Он уже послал людей во дворец, чтобы, по обычаю, окурить его ароматами, дабы уничтожить остатки заразы. Лачуги же на окраинах можно просто сжечь. И, в любом случае, занятие Лаона – акт чисто символический. Этот город в качестве столицы его не устраивал. Пора вернуться к древним обычаям Нейстрии. Правда, в докаролинговские времена при переделах земель порой столица переносилась в Суассон. Но все же верховным городом был – и снова будет – город Хлодвига, а теперь его город.

Лошадиные копыта тупо гремели по смерзшейся земле улиц, а потом громко – по плитам мостовой. Слабо перезванивались колокола дальних церквей, но соборный колокол молчал. Ничего, скоро он ударит в полную силу.

Роберт с наслаждением вдыхал студеный воздух. Он не торопил коня. Зачем? Он знал, что это будет легко, но не представлял, что настолько. Ну, кто скажет теперь, что он не счастливец? И ему даже не пришлось прикладывать рук. Все свершилось само собой, нужно было только дать времени поспеть. Власть, как созревший плод, упала к его ногам, и он поднимет ее, единственный законный наследник своего брата. И ни один полководец Эда не решится оспаривать ее. Ни один. Иначе они не бросили бы город на произвол судьбы. Прекрасно. У короля Роберта есть собственные люди. Он знает, как завоевать и удержать их преданность. Роберт со своими телохранителями ехал по направлению к дворцу, где несколько лет назад он пережил страшное унижение, стоя на коленях перед Эдом, и где Эд недавно медленно умирал в страшных муках. Воистину, за все зло, причиненное им, ему воздалось сторицею. Но все это дела прошлые. Король прикажет отслужить мессу за душу усопшего брата. Может быть, даже несколько.

Люди Роберта уже заняли дворец, и там стоял уже позабытый угрюмым зданием гомон грубых осипших голосов – ибо на холоде надо согреваться, и многие согрелись наиболее общепринятым способом, и топот сапог. выискивали дворню, перетряхивали кладовые, но грабить пока опасались – ждали слова нового короля.

И он вошел – высокий, красивый, светловолосый, в синем плаще – королевский цвет. Свита шествовала за ним.

Проходя через оружейный зал, Роберт внезапно остановился. Взгляд его упал на меч, висевший на стене среди прочих трофеев. Санктиль, родовой меч Робертинов! Роберт ощутил странный прилив оскорбления и радости. Оскорбления от того, что прославленный Санктиль Роберта Сильного был оставлен Эдом, как ненужная игрушка, из-за безумной мечты о собственной династии и собственной империи, а радость – из-за того, что отцовский меч перешел к нему. Он не только наследник престола, он – глава рода Робертинов. Еще одна благая примета. Роберт велел новому оруженосцу, сменившему Ксавье, подать ему Санктиль, и приняв меч, вытащил его из ножен и высоко поднял над головой.

– Радуйтесь, благородные сеньеры! – воскликнул он. – Меч Робертинов снова в надежных руках!

– Аой! – отвечали благородные сеньеры.

Вновь убрав Санктиль в ножны, Роберт приказал оруженосцу снять с перевязи свой прежний меч и сменить его на родовой. А затем они продолжали свой путь по покорному дворцу. Но когда они достигли личных королевских покоев, Роберт вновь промедлил.