Последние Каролинги – 2 - Наталья Навина

Это не означало, впрочем, что Нейстрия жила в мире. Все уже давно забыли, какой он – мир. Ведь гражданская война, сразу же пришедшая на смену войне с норманнами, тянулась с перерывами уже десять лет, а до этого разве мало было войн, бунтов, переделов границ? Кроме того, в последние годы возникла еще одна напасть. Неожиданно напомнила о себе бесследно расточившаяся тень Карла III. Покойный император, не обзаведясь, как известно, наследниками от законной жены, имел, однако, в Ингельсгейме побочного сына. О бастарде этом в первые годы после кончины низвергнутого императора все забыли, и он проводил жизнь в бедности и ничтожестве, но как раз сейчас, когда он вошел в совершенный возраст, многие тевтонские сеньеры смекнули, что этот юноша, именуемый Бруно, может прийтись к месту. В самом деле, почему в империи должна главенствовать Нейстрия, а не Австразия? Оный Бруно столь же способен стать марионеткой в руках тевтонской знати, как бедный Карл – в руках нейстрийской, и к тому же он хотя бы не слабоумен, способен отличить рубаху от штанов и не пускать слюни на торжественных приемах. А уж по сравнению с Эдом прав на престол у него несоизмеримо больше. Он – внебрачный сын императора, в то время как Эд – всего лишь внебрачный сын имперской принцессы, а мужской линии в вопросах престолонаследования всегда отдается предпочтение. Что же до низкого происхождения его матери, то существует древнее положение франкского права, гласящее: «Наследником короля является всякий, рожденный от короля» (о том, что это положение меровингской эпохи не было подтверждено капитуляриями Каролингов, ибо служило причиной многих кровавый распрей и гражданских войн, не упоминалось).

Внушить все это незрелому юноше, а также указать ему на прямого виновника падения и гибели его отца, не составляло труда. (Собственно говоря, нынешний император Арнульф был столь же виновен в этом, как и Эд, ибо если Эд отобрал у Карла III Нейстрию, то Арнульф – Австразию, а затем завладел и императорской короной, но об этом опять-таки не говорилось). Бруно от природы не был честолюбив, но при подобных обстоятельствах закружилась бы и более крепкая голова, чем у сына коровницы из Ингельгейма.

Итак, осенью армия тевтонских баронов, имевших интересы в Западно-Франкском королевстве, беспрепятственно пройдя через Лотарингию, вторглась в Нейстрию. Бруно – бастард, формально возглавляющий ее, в действительности не имел никакой возможности влиять на ход событий. Император Арнульф, как обычно, занял выжидательную позицию. Для него, в конечном счете, был выгоден любой исход. Проиграет Эд – и Нейстрия перейдет под руку Австразии, выиграет – меньше будет горячих голов, а, следовательно, и меньше беспокойства императору в германских землях. Разумеется, передвижения армии претендента не остались тайной от короля франков. К тому времени, когда Бруно миновал Камбре, Эд со своими людьми уже подживал его к северу от Рибемонта. Впрочем, «поджидал» – неверное слово. Франки обрушились на германцев, когда те еще находились на марше. Сильной стороной тевтонов всегда была их сплоченность и умение выдерживать воинский строй, в то время как нейстрийцы зачастую забывали об этом, ища подвигов и поединков. Но фактор внезапности сыграл вою роль, и австразийцы не успели ни перестроиться, ни занять выгодную позицию. Если бы они спешились и попытались создать какие-либо преграды конным атакам нейстрийцев, это могло бы несколько улучшить их положение, но сражаться пешими благородные тевтоны сочли ниже своего достоинства. Нейстрийцы же, во главе с самим королем, стремясь закрепить успех, бросались в яростные безудержные атаки, и вскоре длинные мечи, тяжелые копья и франциски нападавших обратили сражение в бойню. Уцелевшие австразийцы бежали без оглядки. Их не преследовали.

Никто никогда больше не видел Бруно, сына Карла, ни живым, ни мертвым. Скорее всегда, юноша, не обученный военному ремеслу, был сбит с коня и затоптан при беспорядочном отступлении, так что его изуродованный труп не смогли опознать. Впрочем, австразийцам, мало ценившим своего ставленника при жизни, мертвым он и вовсе не был нужен, а нейстрийцам не было до него никакого дела.

Такова была первая и последняя битва в этой войне – одной из многих войн этого злосчастного года – столь многочисленных, что даже хронисты не заботились о том, чтобы отмечать их все.

Примерно о то же время скончалась проживавшая с известных пор в Рибемонте вдовствующая герцогиня Суассонская. Злые языки утверждали – от огорчения при известии об очередной победе короля. Нелепое, надо сказать, утверждение, ибо на стороне короля сражались оба ее сына. Правда, мать и сыновья давно уже не общались, что не такая уж редкость в нашем бренном мире.

И снова возвращение было победным, но безрадостным. Все больше пепелищ встречалось на пути – недавних и старых, остывших. Деревни, замки, мызы обращены в уголья. И неважно, что сжег их – мятежники, лотаринги, даны или сами же королевские войска, рыщущие по Нейстрии. Словно люди, обезумев, начали жечь собственные жилища, чтобы согреться. Холода, не по-осеннему, все лютели, но снег, способный милосердно укрыть исстрадавшуюся землю, не выпадал. Погорельцы умирали от голода и холода либо становились жертвой волков, заполонивших дороги – как четвероногих, так и тех, что на двух ногах. Уцелевшие перебирались в города, где их ждали скученность, грязь, болезни и снова голод.

Королевской дружине тоже приходилось туго. Пополнять припасы было негде. Охота не приносила удачи, а реквизировать еду или, проще говоря, грабить, было не у кого. Конечно, эти тяготы несравнимы были с лишениями крестьян, которые давно уже ели хлеб из коры – да и того не хватало. Утверждалось, что люди ели глину, добавляя в нее отрубей, и даже, по слухам, доходило до людоедства, убивая насыщения ради не только случайных спутников, но, потеряв рассудок от голода, своих жен и детей. Но все-таки королевские воины есть королевские воины. И если уж они начинают испытывать нужду…

Леса сменяли пустоши, но запустению не было конца. И победитель, отводивший дружину в свою огражденную каменными стенами столицу, не мог не задавать себе вопрос: ради чего? Зачем мы бьемся, когда все выморочно и мертво?

Но он молчал. А остальные не привыкли спрашивать у самих себя. Что-то в этом ведь есть от ереси. От колдовства.

Жерар, высланный вперед с разведчиками, согревался едино что собственным бешенством. Снова эти головешки… даже костра хорошего не разведешь. А уже темнеет, и поздно искать другого ночлега. Королю Нейстрии придется ночевать в поле в самые холода, точно изгою, точно отлученному! (И изгоем он был, и от «огня и воды» его отлучали, но Жерар сейчас об этом не думал.)

Внезапно у него вырвалось радостное восклицание. Пожар пощадил один из домов. Конечно, это была просто лачуга, но все же лучше, чем ничего. Хотя… это могла быть ловушка…

Он спешился. Обнажив меч, толкнул плечом скрипучую дверь. Закашлялся от пыли, в глаза попала какая-то труха. Однако лачуга была пуста. Очевидно, ее жители бежали от пожара или набега, побросав все свое имущество. На их жалкие пожитки Жерару было в высшей степени наплевать, с него хватало и того, что здесь имелся очаг, а также стол, скамья и даже довольно путная кровать, на которую была свалена груда овчин. Высунувшись наружу, он велел одному из разведчиков сообщить, что ночлег для короля найден. К приезду Эда Жерар успел уже развести огонь, без жалости изведя на растопку то, что нашел в доме (а чего жалеть-то? Все равно это барахло больше некому не понадобится), встряхнул овчины и сбросил одну на земляной пол – для себя.

Эд остался ночевать в лачуге. В прежние года он, может быть, и не ушел бы от своих воинов, из холода и мрака, где предстояло провести ночь. Но в последнее время он стал гораздо безразличнее как к людям, окружающим его, так и внешним обстоятельствам. Да и не поняли бы его, если б он отказался от лучшего, что могли ему предложить. Какой же он тогда король?

Жерар также ночевал под крышей, но – растянувшись у порога. Это была его обязанность – охранять короля… и, честно говоря, сегодня это была приятная обязанность. Потому что его стараниями лачуга была единственным местом в округе, где была тепло. Он крепко проспал всю ночь. Спал ли король, он не знал.

Утром он выступили снова. И снова потянулись голые поля, разбросанные хибары и набыченные замки, и вдоль дороги бродили звери, обнаглевшие, как люди, и люди, одичавшие, как звери. Злобная, дьявольская издевка над воспоминанием о том давнем возвращении в Париж – тоже в холода, тоже по заброшенным дорогам и диким деревням, когда из ворот святого Эриберта выехало два всадника, а к Парижу подошла армия – тогда тоже было голодно, и впереди ждала гибельная неизвестность, и они знали, что, даже если они победят, многие, может быть, все, до того сложат головы… но все были еще живы, все были молоды, близость опасности лишь возбуждала, и от мороза и голода веселей бежала по жилам кровь…