Третья Империя - Михаил Юрьев

Русская цивилизация считает себя самодостаточной: все, что ей надо — и в материальном, и в духовном смысле, — она может произвести сама. Для русских не является аргументом, что кто-то может сделать что-то лучше, чем они: в их представлении либо им это не нужно, либо они напрягутся и смогут не хуже (так действительно в истории бывало не раз). Российская Империя не хочет ни помыкать другими странами, ни пресмыкаться перед ними, ни с какими-то из них конкурировать; ни принимать чужие правила игры, ни навязывать свои. Непосредственно во внешней политике это выражается в принципе равноудаленности: например, имея сильно отличающийся от других государственный строй и считая его единственно правильным, русские тем не менее вовсе не станут испытывать особой теплоты к тем, кто попытается его воспроизвести у себя в стране. (Обычно бывает не так: еще во времена пелопонесских войн Афины поддерживали все демократические, а Спарта — все аристократические полисы; то же было и в Средние века, и в Новое время — достаточно вспомнить борьбу СССР за социализм или Запада за права человека и демократию во всем мире.) Империя не заключает союзов с другими государствами — это есть не формальное требование Конституции, но однозначный императив российской внешней политики, озвученный еще Гавриилом Великим. Объяснение этому такое: в Конституции прямо записано, что Россия должна быть готова противостоять всему миру, в том числе в одиночку, и любой союз только расслабит ее в стремлении обеспечить такую готовность. Постоянной вражды Россия также ни с кем не имеет, даже с Халифатом, хотя и воевала с ним трижды уже во время нашей эпохи упорядоченного мира, причем воевала достаточно кровопролитно. В многосторонних договорах, например экологических или космических, Россия старается не участвовать и делает это лишь в крайних случаях — все вы помните, как девять лет назад, получив совместное предложение нашей Федерации, Индии и Поднебесной запретить использование термоядерных элементов в автомобилях как крайне опасное для внешней среды, Россия ответила, что никого не касается, что она использует на своей территории, и такие вещи она не собирается даже обсуждать. Российская Империя понимает, что все предложения о новых правилах чего бы то ни было всегда связаны с эгоистическими интересами ваших корпораций, говорилось далее, как в случае с запретом фреонов 60 лет назад, которые, как выяснилось впоследствии, оказались абсолютно безвредными, или как с печально известным Киотским протоколом. С Империей подобные вещи не пройдут. Это лишь пример, но весьма характерный — слова «международный» или «общемировой» считаются в России чуть ли не неприличными. Такое отношение связано как с нежеланием вступать в излишние, не обусловленные необходимостью, контакты, так и с неверием в то, что кто-то, кроме них, будет выполнять свои обязательства, если ему это будет невыгодно — а если будет выгодно, он будет исполнять и без всякого договора.

Те из вас, дорогие соотечественники, кто помнит историю России (хотя бы в объеме первой части этой книги), не смогут не заметить, что в мало-мальски длительной перспективе такую — основанную на принципе автономности — внешнюю политику русские легко могут вести сейчас, в нашу эпоху упорядоченного мира, а в период глобализма, то есть до 2019 года, это было возможно только на мобилизационный период. Ныне даже торговые державы — мы, Поднебесная и Индия — гораздо менее взаимозависимы (более автономны, по русской терминологии), чем это было тогда. Это не совпадение — после прихода к власти Гавриила Великого и конституционной реформы 2013 года Россия, уже приняв принцип автономности, прекрасно понимала, что он реализуем только при вполне определенном типе мирового порядка, и была полна решимости его создать. Она понимала, что для этого в первую очередь надо сокрушить Запад, остальное будет делом техники — и вот после Двенадцатидневной войны момент настал.

Я уже писал в первой части, в главе про установление нового мирового порядка, что Россия чуть не силой заставила Китай осуществить процесс присоединения к себе стран Азиатско-Тихоокеанского региона. И что когда мой дед, основатель нашей Федерации Алвареду Бранку, понял этот замысел и, по сути, потребовал помощи России в объединении Нового Света в одну страну, то Российская Империя отдала нам Канаду и согласилась уйти из США. На самом деле и объединение исламского мира в единый Халифат не обошлось, как мне стало теперь понятно, без тайной помощи Империи. Вдумайтесь — находясь на пике могущества, будучи сильнее всего остального мира, вместе взятого, Россия своими руками создавала равновеликие себе страны, часть которых с очевидностью могла стать (и стала!) ее врагами — зачем? Я задал этот вопрос Яну (в крещении Ивану) Мицкевичу, начальнику отдела в Имперской канцелярии внешней политики. «А по-другому не получалось, — ответил мне товарищ Мицкевич. — Когда в мире много стран, очень отличающихся по размеру, и есть среди них такие, которые сильнее любых трех других, вместе взятых, то это идеальный порядок для сатанинской глобализации. Потому что тогда слабые страны, которых большинство, становятся не более чем игровой площадкой для столкновения и конкуренции сильных стран. А если сверхсильная страна одна — то игровой площадкой для столкновения и конкуренции транснациональных корпораций этой страны и ее союзников. Мы же старались создать такой мир, где это невозможно, а для этого самая маленькая страна должна быть достаточно большой, чтобы оказаться другим не по зубам в силовом смысле, и достаточно отличающейся по образу жизни и мыслей от остальных, чтобы ее не могли взять под контроль несиловым образом. Да, мы сами создали себе врагов (именно врагов, а не конкурентов — конкурировать нам не с кем и не за что), но зато получили мир, в котором нам комфортно — мы можем идти своим путем, ни на кого не обращая внимания. А то, что мы вынуждены стоять на своих рубежах дозором и смотреть, нет ли нам угроз, так даже хорошо — не будем расслабляться». Таким образом, российский принцип автономности оказал прямое влияние на облик современного мира — и тем, что предопределил вышеизложенные действия России, создавшие этот облик, и тем, что стал примером для других, включая и нас, потому что по меркам 2018-го, а тем более 2006 года и мы теперь невиданно замкнуты и автономны.

В экономике Империи автономность выражается в том, что государство старается минимизировать любые трансграничные экономические отношения. В России национальная валюта не меняется на валюту других стран — точнее, меняется, но только государством в лице Центробанка и лишь в определенных случаях. Человек или организация не могут быть обладателями иностранной валюты иначе чем законно полученной от Центробанка — в противном случае это криминальное преступление, и, хотя в тюрьму вас за это не посадят, штраф вы заплатите большой (помимо конфискации валюты). Через этот механизм регулируется импорт: валюту государство продает лишь на закупку таких товаров и услуг, которых в России нет и быть не может, — например, на тропические сельскохозяйственные культуры (кофе, тропические фрукты и т.п.) или на минеральное сырье, которого в Империи нет или не хватает. Если же какой-то материальный или информационный товар в России не производится или производится существенно худших потребительских свойств, но в принципе производиться может, то принимается программа импортозамещения, которая в основном сводится к тому, что устанавливается регрессирующий график продажи валюты на импорт этого товара: столько-то лет — по обычному курсу, далее — по увеличивающемуся, и с такого-то года валюта на это продаваться вообще не будет. Подразумевается, что инвесторы, видя в перспективе открывающуюся рыночную нишу, которую ранее занимал импорт, вложатся в создание соответствующих корпораций — график и определяется из того, сколько времени надо для создания новых производств, вместе с разработкой технологий, корпоративным строительством и общей раскачкой. График составляется и публикуется Имперским агентством отраслевого развития, без поиска и привлечения конкретных инвесторов — в таких частных вопросах в отличие от стратегического развития русские твердо верят в «невидимую руку рынка». Если же отечественный бизнес отстает от других государств не по конкретному продукту, а по целой отрасли, принимается отраслевая программа форсированного развития, включающая науку, инфраструктуры и т.д.; так было с медицинскими и биологическими технологиями — к сороковым годам и особенно к настоящему времени русские сумели подтянуться к нашему уровню, хотя мы по-прежнему остаемся в этих областях признанными лидерами.

Русские настолько последовательны в своем нежелании контактировать с внешним миром, что дестимулируют и экспорт. Как объяснил мне заместитель директора Центробанка Дитер Майер, смысл этого в следующем: если ты много экспортируешь, то становишься зависим от стран-импортеров не менее, чем от стран-экспортеров в обратном случае. Вторая Российская Империя, СССР, не в последнюю очередь рухнула из-за обвала цен на нефть, которая была основной частью ее экспорта. Кстати, тогда этот обвал произошел вовсе не по таинственным законам рынка, а в результате целенаправленной работы США — а если бы СССР на тот момент не зависел бы так сильно от своего экспорта, у него не было бы этой болевой точки. Какое-то рациональное зерно в этом, безусловно, есть — если мы введем эмбарго на импорт из Поднебесной и Индии (а большую его часть наш бизнес легко произведет сам, разве что несколько дороже), то их экономика в одночасье рухнет, и это понимание всегда присутствует в наших с ними отношениях. «Но ведь подобные вопросы можно регулировать, поскольку эта зависимость взаимная», — возразил я. «Вот именно, — ответил мне Майер, — если становишься мастерской мира, то неизбежно придется либо стать мировым жандармом, как когда-то Британия, а затем США, либо клиентом мирового жандарма, как впоследствии Китай, — а мы не хотим быть ни тем ни другим».