Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя - Наталья Юрьевна Русова

и по России. Главенствовали два ощущения: непрерывности европейской истории и естественной нормальности повседневной жизни. «Капиталистическая» действительность наглядно свидетельствовала, что человеческие условия существования ведут к «очеловечиванию» людей, к развитию лучших личностных сторон и качеств. Нет, шока (как, скажем, у Владимира Высоцкого при первой поездке в ФРГ, о которой рассказывает Марина Влади в своих воспоминаниях «Владимир, или Прерванный полет») у нас уже не было. Но была бесконечная жалость к «своим», к «нашим» – и стыд за свое российское убожество, исконное и посконное. Долго-долго эти чувства сопровождали все мои возвращения из ставших весьма многочисленными заграничных поездок. Но сама возможность путешествовать и ее реализация принесли и мне, и сыну много счастья и радости. Для меня и поныне нет большего удовольствия, чем шагать рядом с ним по улицам известного только по литературе города, глазеть по сторонам, задирать голову перед грандиозными соборами, удивляться непривычным памятникам, разглядывать витрины магазинов, любоваться бульварами и парками, подмечать незнакомые наряды, прически, жесты, мимику… Позже я в полной мере оценю прелесть путевых очерков Петра Вайля, его замечательную книгу «Гений места», и не раз буду ее перечитывать.

Так что пресловутого дефолта 1998 года мы практически не заметили. Денег как не было, так и не стало, их и раньше приходилось постоянно зарабатывать. Спасало репетиторство.

А что же зарплата? Она была, но весьма небольшая. Впрочем, не могу не отдать должное введенной во времена Ельцина и широко обнародованной Единой тарифной сетке с ее восемнадцатью, по-моему, разрядами. Я со своим профессорством попадала в 16-й разряд, а ректор Педуниверситета имел разряд 18-й – высший. Разница в нашей зарплате была, во-первых, небольшая, а во-вторых, наглядная! Мне эта сетка кажется много нравственнее нынешних совершенно непрозрачных и вызывающе несправедливых способов определения и начисления заработанных несчастными бюджетниками денег – со всеми нормативами, коэффициентами и индивидуальными надбавками.

Читателю, скорее всего, уже ясно, что я уверена: Горбачеву, Ельцину, Гайдару в России воздвигнут памятники. Они это заслужили своей решительностью, жаждой добра, отталкиванием от кровопролития, а также тем, что не цеплялись руками и ногами за власть. Чувство собственного достоинства – вот что им было присуще:

Чувство собственного достоинства – вот загадочный инструмент:созидается он столетьями, а утрачивается в момент…(Б. Окуджава. «Чувство собственного достоинства…»)

Кстати, народное отношение к Михаилу Сергеевичу заметно потеплело после безвременной кончины Раисы Максимовны. Стало очевидным, какое искреннее и большое чувство их связывало. Мы так до конца и не поняли, как нам повезло с Горбачевым. Живой человек с европейским взглядом на мир, органически противящийся жестокости. Это дорогого стоит, особенно в нашей истории. Вспомним Александра II…

Безусловно, конец 1980-х принес немало потерь. Из-за социальной невостребованности выпускников и попросту из-за нехватки средств было принято недальновидное решение закрыть отделение структурной лингвистики в Горьковском университете, где я работала. Промыкавшись год-другой на хоздоговорах, в 1990 году я перешла в Горьковский педагогический институт. Пришлось осваивать новую научную парадигму – педагогическую и методическую. Поскольку я к тому времени имела немалый преподавательский и репетиторский опыт, а также была автором нескольких учебников, это освоение шло достаточно легко и с удовольствием. Набирающая силу свобода слова и печати привела к возникновению множества негосударственных издательств, где я и начала активно печататься. Возможность придумать, написать и напечатать собственный, никем не навязанный текст – это счастье может полностью оценить только пишущий человек. А обрели мы названную возможность вместе с пришедшей и окрепнувшей горбачевской гласностью.

Первая моя книжечка-учебник для массового читателя «Как стать грамотным» выросла из шпаргалок, упражнений и методических советов, накопленных за годы репетиторства. А напечатал ее мой университетский товарищ, который организовал собственное издательство сразу же, как только это стало возможным. Причем напечатал по своей инициативе, не дожидаясь просьбы с моей стороны. Через несколько лет, не выдержав конкуренции, его издательство исчезло с нижегородской арены, но… они были первыми!

Спустя небольшое время меня пригласило к сотрудничеству созданное в Нижнем Новгороде издательство «Деком» – одно из немногих завоевавших впоследствии всероссийскую известность. Я напечатала у них – дай бог памяти – пять учебных пособий, причем тиражи были просто фантастическими, доходило до 100 000 экземпляров. Даже гонорары я получала нестыдные: их хватало на покупку цветного японского телевизора, видеомагнитофона, компьютера и прочей по тем временам «роскошной» техники. Позже наступила очередь Москвы – «Айрис-Пресс», «Вербум-М», «Глобулус-ЭНАС», «Флинта» и другие.

Как радостно помнятся мне эти первые негосударственные издательства, царившая в них демократическая и домашняя атмосфера, искренняя уважительная заинтересованность в авторах! И увы – как быстро это все исчезало. Свобода и относительная дешевизна печати соблазняли тысячи графоманов: почему бы и не увековечиться за несколько сотен долларов? Попадались среди этих тысяч и талантливые люди. Я в те годы подрабатывала редактурой доморощенных стихотворных сборников и даже немножко горжусь, что через мои руки прошло несколько незаурядных авторов, в их числе безвременно скончавшийся Владимир Миронов – самобытный и глубокий самородок из керженских лесов, прошедший и огонь, и воду, и поздние медные трубы. Когда я, не удержавшись, задала ему примитивный и лобовой, но неизменно интересовавший меня вопрос: «Зачем вы пишете стихи?», то услышала в ответ: «Знаете… я тогда чувствую себя человеком…»

Нынешние авторы, обращаясь в многочисленные издательства постсоветской России, все реже могут отнести к себе это Володино утверждение. Мало найдется в теперешнее время таких униженных существ, как самодеятельный автор. Не говорю уже о том, что гонорары, даже самые мизерные, просто-напросто перестают существовать. Но ответить, написать хотя бы несколько слов обратившемуся к тебе человеку? А ведь в советское время такой ответ был обязательным: пусть отписка, но письмо, письмо от живого человека, а не от компьютерного робота, извещающего по электронной почте, что «ваше сообщение получено». Нет, исключения бывают, но… но… но…

Конечно, есть интернет, куда вполне можно податься – и подаются. Однако бесконтрольность, неряшливость, безграмотность сонма выплеснутых в Сеть высказываний удручают, смешат, а иногда приводят в ужас. «Читателя! Советчика! Врача!» – выкрикивал когда-то Мандельштам, и, переиначивая строку, я повторяю: «Редактора! Советчика! Врача!..»

Начало 1990-х запомнилось мне как время искренности, смелости, инициативы – не для всех, но для многих. И время надежд! В 1990 году я получила на свои работы сразу два гранта Фонда Дж. Сороса и участвовала в знаменитых Соросских мастерских, проходивших в подмосковном Одинцове. Те гранты выигрывались не по блату; чуть ли не впервые на моей памяти так высоко оценивалась подлинная содержательная новизна и актуальность гуманитарных исследований. Впрочем, если естественники и технари получали свои грантовые суммы в долларах, то нам их выплачивали в рублях – эта дискриминация сохранялась. Стремительно растущая инфляция позволила мне купить на один грант два килограмма кофе (в зернах,