Все еще здесь - Линда Грант

Пять лет спустя, в январе сорок шестого, сойдя на пристани в Саутгемптоне, отец отправил телеграмму матери (отец его умер от сердечного приступа во время воздушного налета в мае сорок первого; сердце его остановилось, когда мощный взрыв потряс стены убежища, где пряталась вся семья); он писал, что хочет неделю или около того отдохнуть в Лондоне, а потом вернется и вместе с братьями начнет наконец готовиться к долгожданному отъезду в Америку. Как видите, я была очень близка к тому, чтобы родиться не подданной умирающей империи, а американкой — человеком, для которого возможно все. Что же произошло? Образованный молодой еврей приезжает в Лондон, столицу государства, в котором прожил всю свою жизнь, не считая трех лет в душных бирманских джунглях. Ходит в Тауэр, в Британский музей, в Национальную галерею. Часами стоит у Букингемского дворца, надеясь хоть издали полюбоваться юными принцессами. Катается на двухэтажном автобусе — хоть он и прошел войну, но, в сущности, остался ребенком. Живет в «Клэптоне», снимает комнату на двоих с армейским товарищем Джо Силвером, который после демобилизации едет домой к родителям. По вечерам они ходят в «Дом Маккавеев» и пьют чай, стараясь не обращать внимания на вопли шумливых подростков в соседней комнате.

Политическая ситуация не из простых. Европа наводнена беженцами, правительство возражает против создания еврейского государства в Палестине, и в Англии растут антисемитские настроения. Колин Брукс, газетный магнат, одно время служивший секретарем у лорда Ротермира, в своих статьях призывает выдворить евреев из Англии (интересно, куда?), а их дома отдать демобилизованным. Однажды мой отец пьет кофе с Джерри Фламбергом, Алеком Карсоном и Леном Шерманом; эти трое только что были в Хэмпстеде и там крупно подрались. Они разогнали фашистское сборище — не защищались, а напали первыми. В пивной «Замок Джека-Соломинки», выпив по пинте пива, услыхали разглагольствования Джефри Хамма, подельника Мосли, — он болтал о «чужаках среди нас, спекулянтах, нажившихся на войне», — и надавали ему тумаков. Дело в том, что — возможно, для вас это новость — и пяти минут после войны не прошло, а нацизм уже снова цвел пышным цветом. И в том же «Доме Маккавеев» недели две спустя состоялось собрание из тридцати восьми мужчин, среди которых был и мой отец, и пяти женщин — собрание, положившее начало «Группе 43», организации, покончившей с послевоенным фашизмом в Англии.

При чем тут, скажете, какая-то Америка? Что до Америки тому, кто субботним утром выходит на улицы и разгоняет антисемитскую мразь, и вбивает им в горло их лживые речи? Тому, кто, узнав, что Хамм («о нем мы не знали ничего, кроме фамилии — да больше ничего и знать не требовалось») организует очередное сборище чернорубашечников, является на митинг и переворачивает там все вверх дном, крушит трибуну, ломает Хамму микрофон; а когда к нему кидаются громилы с ножами и кастетами, не бежит от них, а бросается вперед с боевым кличем: «Ну что, ребята, заткнем их грязные пасти?» В Группе были белокурые и голубоглазые евреи: они внедрялись в стан врага, выясняли дату и время проведения следующего митинга, сообщали об этом на собраниях в «Доме Маккавеев» — и Группа всегда оказывалась на месте вовремя. Были в Группе и провокаторы — тихие образованные мальчики из Кенсингтона или актеры, способные вжиться в любой образ: они ходили на профашистские дискуссии, где цивилизованно, с чаем и печеньем, под Моцарта и Вагнера (разумеется, только арийские композиторы) обсуждались идеи Мосли и в нужный момент простодушно вворачивали: «Знаете, надеюсь, я никого не обижу своими словами, но очень хотелось бы избавить Англию от евреев, и, если Мосли действительно этого хочет, я с удовольствием к нему присоединюсь — а вы?» А потом возвращались в «Дом Маккавеев» с именами тех, кто с энтузиазмом поддерживал эту идею и заходил гораздо, гораздо дальше.

Отец перевязывал разбитые головы, лечил переломы и вправлял вывихи в больнице в Суисс-коттед-же, где заменял заболевших докторов, однако упорно отвергал предложения сделаться официальным врачом Группы. Он — солдат, воин, его задача — бить морды самозваным гитлерам от Брондсбери до Бетнал-Грин. Саул Ребик, хороший мальчик, все экзамены сдававший на «отлично», с медалями и похвальными грамотами, превратился в «крутого жида», из тех, что были всегда готовы к драке, и оставался таким, пока не встретил мать. Да и после, вернувшись с ней в Ливерпуль, он оставался таким, и сорок лет спустя смерть от рака легких унесла его во сне, потому что наяву он бы ей не поддался.

Ливерпуль создал меня. Город отца стал и моим городом. «Будь сильным, чтобы выжить». Эти слова звучали в моих ушах двумя голосами: рокотом Мерси и голосом отца, вернувшегося в Ливерпуль в сорок седьмом ярым социалистом (влияние уличных ораторов Ист-Энда и еврейских коммунистов, которые не контролировали Группу, но очень старались наладить с ней связь), уличным бойцом-антифашистом и привезшего с собой молодую жену, покалеченную войной и уверенную, что направляются они из пропасти варварства к высотам цивилизации — иными словами, немедленно по прибытии в Ливерпуль сядут на теплоход, отплывающий в Америку. Саул искренне верил, что так оно и будет, они непременно уплывут — вот только сначала надо разобраться с проблемой, о которой написал ему брат Ави:

Ты бы видел, что творится у нас на улицах! Повсюду стекло, во всех еврейских магазинах выбиты окна, а власти, знай, твердят одно — проделки уличных хулиганов, и никто не говорит в открытую о том, что происходит. Разобьют окно, а потом посылают мальчишку залезть туда и стянуть все, что плохо лежит. С одной стороны, радоваться надо, что воруют потихоньку, а не грабят средь бела дня. Но, говорят, среди местных уже пойти такие разговоры: почему бы не взяться за евреев всерьез? В общине никто не знает, что делать. Полиция боится беспорядков и на все закрывает глаза. Возвращайся домой, Саул. Помоги нам с этим разобраться — а потом уедешь в Америку.

Мой отец вернулся домой и начал разбираться. Сколотил комитет самозащиты, организовав его по тем же принципам, которым научился в «Группе 43» объяснил людям, что делать, и разослал их на охрану еврейских магазинов. А когда волнения улеглись, произошло сразу два непредвиденных события: во-первых, в мамином чреве зародился Сэм, во-вторых, Парламент принял решение о создании национальной системы здравоохранения — бесплатной медицины для всех, кто в ней нуждается. Пропустить такое? Да ни за что!

— Милая, — сказал отец матери, — сама подумай, как можно начинать новую жизнь на другом конце света с крохотным ребенком на руках? А здесь мои сестры рядом, в случае чего, они всегда помогут. И потом, на что я буду содержать семью? Пять лет в армии, год-два на замене — чтобы найти хорошую работу по специальности, для врача-эмигранта этого маловато. Давай подождем хотя бы несколько месяцев, пока встанут на ноги бесплатные клиники, а там поговорим. Пойми, такая возможность выпадает один раз в жизни — сделать по-настоящему доброе дело, оставить свой след на земле. Послушай, Лотта, мы обязательно уедем в Америку: но мы еще молоды, вся жизнь у нас впереди. Пожить для себя мы еще успеем, а сейчас я хочу сделать то, что должен сделать, чтобы потом, стоя перед Богом, посмотреть Ему в глаза и сказать: «Вот видишь, Господи, я прожил жизнь не зря».