Русская ёлка: История, мифология, литература - Елена Душечкина

Одновременно и независимо от литературного образа Мороза в городской среде возникает и развивается мифологический персонаж, «заведующий» ёлкой и, подобно самой ёлке, первоначально заимствованный с Запада. В ходе переориентации ёлки «на отечественную почву» и создания псевдофольклорной ёлочной мифологии и произошло оформление Деда Мороза. Этот персонаж формировался в процессе поисков ответов на детские вопросы: откуда в доме берётся ёлка, кто её приносит, кто дарит подарки?

Ответ на первый вопрос привёл к появлению на празднике ёлки образа зимнего леса, что тотчас же сказалось на украшениях, среди которых появились всевозможные зимние лесные атрибуты. Одной из висящих на ёлке игрушек стал старик в шубе и с мешком в руках. Вскоре, увеличившись в размерах, он, возведённый в ранг главной ёлочной игрушки, был поставлен под ёлку. Такого игрушечного старика, стоящего под ёлкой, в рассказе А.В. Круглова 1882 года «Заморыш» видит мальчик, рассматривающий украшенное дерево через оконное стекло чужого дома [203, 1-2]. «Рождественские старики, обсыпанные инеем», установленные в окнах кондитерских и игрушечных магазинов, превращаются в обычное явление новогоднего городского пейзажа [372, 8], о чём в 1875 году писал И.А. Гончаров: «Вот где-то в Морской или Караванной, старичок, весь в снегу, Борей, что ли, с бумажным деревом, весь обвешан разными вещицами!» [98, 103].

На праздниках ёлки ещё до того, как вошло в обыкновение костюмирование детей, стали появляться ряженые старики, дублирующие стоящую поделкой игрушку: в очерке для детей 1884 года «К праздникам» В.В. Михайлова рассказывается о том, как «маленькую Катю… одели стариком с ёлочкой в руках, и старичка этого поставили на стол с игрушками» [260, 28-29]. Старики начинают фигурировать и в тех «грандиозных» представлениях, которые устраивались на ёлках в состоятельных семьях: «вдруг зала… осветилась красным огнём, и мы увидели старика, едущего на больших санях, запряжённых медведем, с громадною ёлкою в руках… Остановясь посредине залы, старик слез с саней и поставил ёлку на пол». В таких движущихся «фантасмагорических картинах», которые создавались посредством вырезанных из картона фигур (своеобразного кустарного кинематографа), старик являлся главным персонажем [119, 10-12]. Старик и ёлка постепенно становились обязательными и неразлучными атрибутами праздника: «Своеобразным ёлочным символом служил “старик с ёлкою” (видимо, предтеча Деда Мороза), отлитый из гипса, с седою бородою, с красным от мороза лицом, одетый в шубу и лапти. Такими стариками торговали в тех же лавках, где и ёлками, но основную их массу продавали прохожим уличные мальчишки» [300, 193].

В ходе создания ёлочной мифологии роль обеспечения детей ёлкой приписывалась разным персонажам. Оформление образа русского Деда Мороза в качестве дарителя ёлки и подарков произошло под влиянием западноевропейской традиции. Читателю рассказа Д.Н. Мамина-Сибиряка «Песня мистера Каль», написанного в конце XIX века, ещё требовалось разрешить сомнения французского мальчика Жана, которого «смущало только одно, — как успел святочный старик догнать их с ёлкой». Данное в примечании пояснение свидетельствует о том, что для русских детей этот образ был ещё не вполне ясен: «Существуют детские поверья (у французов, у немцев), что ёлку и другие святочные подарки приносит детям святочный старик — добрый волшебник, “рождественский дед”» [242, 58]. Вариант сюжета, согласно которому, в соответствии с западной традицией, ёлку посылает младенец Иисус, многими русскими семьями также был принят. Наряду с ним на роль дарителя ёлки пробуются бабушка Зима (1872) [403, 1]; старички-кулачки, заготавливающие в лесу ёлки (1882) [360]; святочный старик (1894) [243, 585]; «властитель русских лесов» Мороз («и чуются… ещё далёкие шаги волшебника Мороза с рождественской ёлкой», 1880-е годы) [126, 83]. Разнообразие персонажей, снабжающих детей ёлкой, свидетельствует о том, что единое мнение по этому вопросу было выработано не сразу. С 1880-х годов представление о старике, Морозе, Дедушке Морозе и т.д. как дарителе ёлки закрепляется всё прочнее: «Было единственное время в году, когда гостиная становилась нашей комнатой…: это на святках, когда в неё… Дед Мороз приносил ёлку», — вспоминает С.Н. Дурылин о своём детстве 1880-х годов [126, 86]. Неудивительно поэтому, что, встретив зимой в лесу «седого-седого, сгорбленного старика», девочка тотчас же узнаёт в нём «того самого старика, который приносит умным деткам святочные ёлки»: «А я тебя знаю, дедушка! Ты приносишь деткам ёлки…» (Д.Н. Мамин-Сибиряк, «Алёнушкины сказки», 1894) [243, 585-586].

Что же касается подарков, то, как мы уже видели, в согласии с рождественским ёлочным мифом, иногда детям говорилось, что подарки посылает младенец Иисус. В рамках псевдонародной мифологии роль дарителя начинает приписываться тому же самому старику, доброму деду, приносящему ёлку [113, 7]. В стихотворении М.А. Пожаровой «Ёлочьи гости» (1912) «древний дедка-бородач» и «дедушка мохнатик» приносит из лесу и елку, и подарки:

Стук, стук, стук! — Кто стучит?— Древний дедка-бородачВ ледяных онучах,На зверьках приехал вскачьИз лесов дремучих.Дедушка мохнатик,Пуховой халатик!Поглядим-ка в щёлку:Он привёз нам ёлку.Стоп, зайчата, у крыльца!Довезли салазки.Дед бормочет без концаСнеговые сказки.Борода метёлкой,Сеет иней колкий.Сеет бисеринки,Вьюжные снежинки…

Корней Чуковский 20 декабря 1923 года записывает в дневнике: «На Рождество она (дочка Мура. — Е.Д.) рано-рано оделась и побежала к ёлке. — Смотри, что мне принёс Дед Мороз! — закричала она и полезла на животе под ёлку. (Ёлка стоит в углу — вся обсвечканная.) Под ёлкой оказались: автомобиль (грузовик), лошадка и дудука. Мура обалдела от волнения» [475, 267].

Персонаж, которому дети были обязаны ёлкой и подарками, выступает под разными именами. Процесс унификации имени растягивается на несколько десятилетий: старый Рупрехт (1861) [161, 20] — единичные случаи, указывающие на немецкую традицию; св. Николай или Дедушка Николай (1870) [323] — вариант отбрасывается рано, поскольку у русских, как уже отмечалось, Никола в роли дарителя никогда не выступал; Санта Клаус (1914) [57] — только при изображении западных ёлок; просто старик, живущий зимой в лесу (1894) [243, 585-586]; добрый Морозко (1886) [372]; Мороз (1890-е годы) [7, 85]; Ёлкич. В стихотворении О. Белявской 1911 года «Ёлкич (Из воспоминаний детства)» мальчик, проснувшийся засветло, слышит, как няня впускает кого-то в кухню:

В двери кто-то огромный, широкий вошёл,Зашуршал по стенам коридора.Заскрипел под шагами тяжёлыми пол.

…И невидимый кто-то опять зашуршал,Закряхтел под огромною ношей.

Мальчик говорит проснувшимся сестрёнке и брату, что им «Дядя-Ёлкич» «из лесу ёлку принёс»; дети бегут в зал, чтобы посмотреть на Ёлкича [39, 23-24] (ср. также в рассказе Фёдора Сологуба 1907 года «Ёлкич»: «Ёлкич с шишкой на носу» [405, 48] и в стихотворении Владислава Ходасевича 1907 года «За снегами»: «Ёлкич, милый, попляши! / Ёлкич, милый, милый, милый» [462, 91]); рождественский дед («В это время раздался сильный стук в дверь. Восьмилетняя дочь хозяев громко заявила: “Это рождественский дед!”») [258, 4]); святочный старик, дед, дедка (как традиционный святочный персонаж, прежде с ёлкой не связанный) [389, 80]; ёлочный дед [364; 227]; Дед/Дедушка Мороз [28, 353-366]. В 1914 году Сергей Есенин написал стихотворение «Сиротка», в котором сиротке Маше дедушка Мороз дарит жемчуг, сделанный из её слёз:

«…Я в награду твои слёзыЗаморозил в жемчуга.

…Я ведь. Маша, очень добрый,Я ведь дедушка-мороз».

В борьбе за имя победителем оказался Дед Мороз. Аналога этому имени нет ни у одного западного ёлочного персонажа.

Предпочтение, отданное Деду Морозу, нуждается в объяснении. В восточнославянской мифологии Мороз — существо уважаемое, но и опасное: чтобы не вызвать его гнев, обращаться с ним следовало осторожно; прося не губить урожай, его задабривали; им пугали детей. Но наряду с этим он выступал и в функции приходящего в Сочельник Деда (умершего родителя, предка) [157, 267]. Ёлочный персонаж тем самым получил синонимически удвоенное имя. Введение в составную его часть термина родства свидетельствует об отношении к Деду Морозу как к старшему в роде, что, возможно, и спровоцировало признание за ним по-родственному близкой его связи с детьми.