Кто услышит коноплянку? - Лихачев Виктор

- Вы... как бы это мягче сказать... в красивой золотой клетке жили. И продолжаете жить, только дверца открылась, и вы можете то вылетать из клетки, то возвращаться обратно. Я и сейчас не знаю...

- Стоит ли мне вылетать?

- Да. Вот вы про своих знакомых говорили, что на пустяки они деньги тратят. Но ведь и среди "новых русских", простите, люди разные бывают.

- Почему - простите?

- Но вы же... из них.

- Понятно.

- Не обижайтесь, Софья Николаевна. Люди на самом деле разные. Я одного бизнесмена, помню, к девушке больной привела. Олей Хлебниковой звали, рак костей у нее был. Десять минут поговорил, после молча взял и подписал чек. Когда Оля умерла, на похороны приходил... А про него говорили, что он за рубль удавится... Чужая душа потемки.

- Но таких ведь меньшинство, да?

Котеночкина кивнула:

- Разумеется. Только выводы из этого надо делать осторожно. Вон и Киреев - он ведь в хоспис пришел, только когда узнал, что у него самого рак. Моя мама любит говорить, что пока гром не грянет, мужик не перекрестится... У каждого свои заботы, свои дела. Чужая боль - не своя. Правда же? Все, не будем об этом. Я вам лучше историю смешную расскажу. Еду вчера в маршрутке. Заходят новые пассажиры. Среди них - кавказец лет сорока. Весь из себя, в коже. Его "Мерседес" сломался, вот он и сел с нами, грешными. Все отдают деньги водителю, по три рубля. Водитель говорит: один человек не отдал деньги. Пока не отдаст - не поеду. Я вижу, что это кавказец деньги не отдал. Три рубля, представляете? А я опаздываю. Смотрю на него, а он хоть бы бровью повел. Водитель плюнул и поехал. Каково? Может, это объясняет неудачу со сбором денег?

- Смок, мой покойный дядя, объяснил бы это просто. Знаете, о чем этот кавказец в тот момент думал?

- О чем?

- Пусть лохи платят. Он не лох.

- Выходит, я лох?

- Я же только сказала, о чем ваш кавказец думал.

- А Киреев бы из этого какой-нибудь парадокс вывел.

- Это точно.

- Вы часто вспоминаете его?

- А вы?

- Очень часто. Я таких странных людей раньше не встречала.

- Я, признаюсь, тоже.

Обе засмеялись. Ничего обидного в этом смехе для Киреева не было. Так смеются, когда вспоминают что-то очень хорошее и светлое.

- Кстати, Софья Николаевна, вы давно не были у Бобровых?

- Недели две назад, а может, и больше.

- Что так? Софья замялась:

- Боюсь надоедливой быть. У них без меня забот полно.

- Напрасно. Вы Лизе очень понравились. Слышала, она вас с Михаилом породнила? Воронова посмотрела прямо в глаза Котеночкиной. Наталья их не отвела. Ни насмешки, ни вызова в ее взгляде Софья не увидела.

- В каком смысле?

- Он же у нее коростель, пешком ходит, вы из этого же отряда...

- Точно. Погонышем обозвала. Курочкой болотной.

- Она любя.

- Да я и не обижаюсь.

- Вот и пойдемте к ним. Утром звонила Ира, говорит, Лизка захандрила.

- Захандрила?

- С ней это бывает. Ира говорит, что глаза у девочки оживают, только когда весточки от Михаила приходят.

- Какие весточки?

- А вы не знали? Он ей телеграммы шлет. В стихах. Лиза их складывает в свою шкатулку, где у нее все "драгоценности" собраны: картинки переводные, бижутерия, игрушки из "киндер-сюрпризов".

- Нет, я не знала ничего.

Софье даже стало немного обидно. По вечерам, когда она приходила в свою уютную квартиру, включала неяркий вечерний свет, ставила диск с хорошей музыкой - обычно это был Вивальди или струнные концерты Моцарта, - заваривала крепкий кофе; когда Софья брала в руки книгу или перелистывала альбом с репродукциями - ей все чаще вспоминался этот странный, не похожий ни на кого человек. Фантазия рисовала темные чащи, бескрайние поля, злых людей - и его, бредущего под солнцем и дождем до Старгорода, ночующего на голой земле под открытым небом. А однажды Киреев ей даже приснился. Кто-то постучал в дверь, и на пороге стоял Михаил. Забавно, но она хотела броситься ему на шею, однако Киреев как-то странно улыбнулся - и, помахав ей рукой, исчез. Словно растаял в воздухе. Когда Софья проснулась, в душе еще долго оставалось чувство потери. Неужели с ним что-то случилось? Помнится, когда Смок осторожно расспрашивал Софью о ее планах на будущее, намекая на семейную жизнь, она, смеясь, отвечала, что мужчине надо очень постараться, чтобы вызвать ее интерес. Влюбиться же, по ее словам, она могла при наличии трех условий. Мужчина должен вызывать у нее: а) удивление; б) восхищение; в) жалость. Честно говоря, Софья немного дурачилась, произнося это и эффектно загибая пальцы: а, б, в. Смок, как любой человек в возрасте за пятьдесят, шутить особо не любил и все принимал за чистую монету.

- Ну, удивлять, восхищать - понимаю. А почему жалеть?

- Не знаю. Вот ты, Смок, отвечаешь всем моим требованиям, но мы же с тобой в некотором роде родственники.

- Почему в некотором? Ах, она смеется, негодница! И все- таки не все у тебя сходится. Как можно одновременно восхищаться и жалеть? Вот на моем примере объясни, пожалуйста.

- Хорошо. Не восхищаться тобой нельзя, согласен?

- Слушай, говори серьезно.

- Я очень даже серьезно. А как не жалеть? Работаешь дни и ночи напролет, все бегом. - Потом добавила тихо: - Тебе наследник нужен, Смок. Твоя копия. Ворон No 2. Сказала - и пожалела, что сказала. Поняла, что наступила на больное. Тогда Воронов замял разговор и быстро ушел. И вот теперь Киреев. С первого дня их знакомства Михаил не переставал удивлять ее. Когда же Софья узнала о его болезни, пришла и жалость. И, представляя его в пути, рисуя себе все невзгоды Киреева, Софья чувствовала, что жалость эта крепла с каждым днем. А восхищение? Его еще не было - Воронова считала поступок Михаила безрассудным и потому не могла им восхищаться. Но кто знает, что могло быть завтра?

Наталья Михайловна о чем-то переспросила ее.

- Простите, Наташа. Что вы сказали?

- Я говорю: пойдемте к Бобровым. Вы почитаете телеграммы, заодно расшевелим Лизу, успокоим Иру.

- А удобно будет?

- В самый раз. Показались - и исчезли. Негоже так... Ира обрадовалась их визиту, но было видно, что она чем-то расстроена. Лиза спала, и женщины, стараясь двигаться как можно тише, прошли на кухню.

- Слушай, Ирэн, у тебя есть что выпить? - неожиданно спросила Наталья хозяйку квартиры. Та даже растерялась:

- Есть. Водка. А что?

- А то, что нам пришла пора расслабиться.

- Нет, если вы хотите... - растерянная Ира полезла в холодильник.

- Что значит "если вы хотите"? Это и тебе, дорогая, надо. Посмотри на себя, одни глаза на лице остались. Софье Николаевне тоже расслабиться не помешает.

- Мне? - пришло время удивляться Вороновой.

- Как говорил наш общий друг Киреев, дай ему Бог выздороветь, случайных встреч не бывает. Мы, трое, - встретились. Разве за это не стоит выпить? Во-вторых, хватит нам, Софья Николаевна, друг другу выкать. Правильно, Ира?

Ира пожала плечами:

- Как удобно Софье Николаевне.

- Ир, ты не смотри, что она крутая такая. Мы с ней пять дней бегали по Москве, то я ее к больным водила, то она меня с кем-то знакомила. Хороший она человек. Сегодня всплакнула даже. Пока Наталья говорила, Ира достала бутылку, соленые огурцы, быстро нарезала колбасы.

- Извините, обед мы съели, а ужин я еще не готовила.

- Ирочка, тебе ли извиняться? Ну что, девоньки, за дружбу? Они выпили.

- Давно я водки не пила. Витя ругаться будет, - первой нарушила молчание Ира.

- Не бери в голову. Мы ведь не железные, правда? Он у тебя классный мужик. Понимает, что современной женщине без расслабления не выжить.

- А я и не спорю. Честно скажу, нервы ни к черту стали.

- И никакая я не крутая, - подала голос Софья.

- Крутая, крутая, - не сдавалась Наталья.

- Не крутая. Вот дядя у меня - это да. Крут был. А зато отца моего весь Старгород уважал. Софья весь день ничего не ела. В голове после первой рюмки зашумело. Ей было просто и хорошо с этими женщинами, но хотелось, чтобы и они уважали ее, как она уважает их. Уважали не за машину, красивое лицо, одежду, связи, а за то, что есть у нее в душе. Но первая мысль, что пришла в голову, была об отце.