Поединок крысы с мечтой - Роман Арбитман

Впрочем, осеневские вирши – это едва ли не единственная примета новейших времен. Все остальное в повестях «Бенефис двойников» и «Ловушка для Свиньи» так или иначе принадлежит уходящей эпохе, чей истинный образ для нас уже и так совершенно вытеснился образом пародийным.

Начиналась рецензия с кирпича, им же и закончим. В хорошем анекдоте про Вовочку учительница ведет класс по стройплощадке и объясняет, как важно здесь носить на голове каску. Вот мальчик Петя не надел каску, упал кирпич – и мальчик без сознания. А вот девочка каску надела, упал ей на голову кирпич, а ей хоть бы что: засмеялась и убежала. «Знаю я эту девочку, – мрачно говорит Вовочка, – она до сих пор бегает в каске и смеется». Анекдот имеет к рецензируемым повестям самое непосредственное отношение: он объясняет причину, согласно которой веселье Федорова и Щигельского имеет истерический оттенок. Авторы словно не верят, что безбоязненно шутить можно уже надо всем, и по-прежнему полагают иронию неким актом гражданского противостояния. Что ж, с прошлым мы расстаемся по Марксу: бегаем в расплющенной каске и смеемся, смеемся, смеемся.

1994

Вульф и Пуаро пошли купаться в море

Сергей Ульев. Не вешать нос, инспектор Жюв! М.: МиК («Библиотека пародии и юмора»)

Есть такое интересное занятие – вивисекция. Сэр Герберт Уэллс в свое время описал практику некоего Моро, который пытался преуменьшить открытие сэра Чарльза Дарвина, доказывая, будто человека при определенной ловкости рук можно произвести даже от коровы. Пан Станислав Лем запечатлел в одном из произведений другой, менее хлопотный и куда более изощренный вид вивисекции. С помощью литературного конструктора «Сделай книгу сам» герои Лема могли себе позволить любую операцию – от старомодного Франкенштейнова опыта до элементарной расчлененки. Литконструктор позволял, например, Настасью Филипповну без труда выдать замуж за капитана Блада (или капитана Клосса). Пришить Всаднику Без Головы голову профессора Доуэля. Сбросить Муму с поезда.

Разумеется, методы хирурга Моро нам глубоко чужды. Однако доктору не откажешь в благородстве конечной цели: жестоко сокращая на своем острове поголовье крупного и мелкого рогатого скота, Моро, по крайней мере, соперничал с Творцом. Выстругивал из безмозглой материи каких-никаких, но сапиенсов.

Персонажи Лема, напротив, ни малейшего сочувствия не вызывают. Портить – удовольствие особого рода, глубоко интимное: у посторонних действия человека с ножницами, превращающими чужой сюжет в бессмысленное конфетти, едва ли найдут понимание. Недаром персонажи Лема развлекались литературным конструктором в одиночку и превращали героев чужих книг в протоплазму без свидетелей.

Сергей Ульев совершил сразу три роковых просчета.

Во-первых, выбрал второй вид вивисекции. А в этой игре демиург с ножницами рано или поздно оказывается в ряду бумажных фигурок, и опасность самому быть четвертованным вполне реальна.

Во-вторых, Ульев обнародовал в книге свои тайные эксперименты, свершив таким образом акт литературного эксгибиционизма. Причем в отличие от признанных наших мастеров этого жанра автор сам не понял, какие именно части тела остались неприкрытыми, и вместо модной полноценной инсталляции обнаружился конфуз.

В-третьих и в-главных. Ульев крайне опрометчиво избрал жанр детектива, намереваясь всласть порезвиться.

Фабула книги внятному пересказу не поддается, как нельзя пересказать конфетти. Автор попытался разыграть сюжет «Десяти негритят» Агаты Кристи, пригласив на роли главных действующих лиц сыщиков из произведений Р. Чандлера, Э. Гарднера, Р. Стаута, А. Кристи, Г. Честертона и других, а также двух киношных комиссаров – Жюва (названного почему-то инспектором) и Каттани. Герои эти, оказавшись в таинственном замке, на протяжении трехсот пятидесяти страниц долго и нудно гибнут – после чего смерть оказывается невсамделишной, а убийца – безобидным шутником.

Пародировать западный детектив ан масс – дело адски сложное. Если советский милицейский роман, существовавший в условиях твердого госзаказа на определенное (не очень большое) число пистолетно-погонных метров готовой продукции, и не старался быть неуязвимым, то на Западе, в условиях конкуренции, жанр эволюционировал. Юмор здесь ценился выше, чем глубокомысленный серьез. В этих условиях талантливый пародист представлял для автора непосредственную опасность: криминальный сюжет, сбалансированный юмором и иронией, давал шанс пародии занять нишу детектива, оттеснив облапошенных профессионалов крайм-литературы. Именно поэтому большинство маститых авторов детективов на Западе давным-давно (едва ли не с момента возникновения жанра) перешли на самообслуживание, умело дозируя в одном и том же произведении традиционную солидность фабулы и элементы самопародии, иронии. В зависимости от темперамента писателя дозировка, конечно, менялась: у Агаты Кристи ироническая микродобавка едва видна, зато романы Дональда Уэстлейка фонтанируют юмором, переполнены добродушной издевкой над каноном (которому сам же автор, разумеется, и следует). Тоскливое занудство насквозь «правильного» Йена Флеминга кануло бы в Лету, если бы экранизаторы не догадались превратить Джеймса Бонда и в героический, и в комический персонаж в одно и то же время.

Сергею Ульеву досталась необычайно трудная задача – спародировать то, что априори отчасти пародийно. Разумеется, автор потерпел полнейшее фиаско. Вытащенные из коробки бумажные фигурки оказались в положении грубых карикатур, чье сходство с оригиналом нередко ограничивается именем и костюмом. Автор вынужден в буквальном смысле высекать искры смеха из своих марионеток: Пуаро радостно бьет по щекам чандлеровского Филиппа Марлоу, мисс Марпл лупит туфлей по лбу бедного доктора Уотсона, Перри Мейсон хлещет Мегрэ, Жюв таскает за усы Пуаро, а патер Браун за неимением лучшего сам бьется головой об пол. Некоторые образчики юмора стоит процитировать. «Ниро Вульф! В то время, как вы облизываете свои жирные пальцы, дети Африки пухнут с голоду». Или: «Эркюль Пуаро! В ваших мозгах слишком много серых клеток, скоро они потекут у вас из ушей». Перри Мейсон, коего мы по недоразумению полагали воспитанным человеком, у Ульева оборачивается площадным хамом («Плакса-итальяшка Каттани или параноик-французишка Жюв?» – шутливо интересуется он). Делла Стрит становится шлюхой. Патер Браун – сальным старикашкой. Мегрэ – альфонсом в кальсонах. Литературный конструктор попал в руки человеку, так и не понявшему сложности проблемы, за которую взялся, да еще вдобавок патологически неостроумному. Если первое обстоятельство можно еще счесть в рамках данной книжной серии случайным, то второе, увы, закономерно. Практически все книги серии издательства «МиК» (и те, что вышли, и те, что анонсируются) представляют собой в той или иной мере результат следования лемовской схеме «Сделай книгу сам». На наш взгляд, «Библиотеку пародии и юмора» должна постигнуть участь библиотеки Александрийской. Для ее же пользы. Есть книги, которые от воздействия пламени сильно выигрывают: становятся предметом вдумчивого абстрактного исследования и перестают, к счастью, быть объектом чтения.

Что касается непосредственно тома Сергея Ульева, то по мере чтения вдруг возникает гипотеза по поводу дополнительной причины, по которой автор превратил нормальных персонажей хороших писателей-профессионалов в сквернословящих и хныкающих придурков. Не исключено, что Ульев подсознательно опасался: настоящие Шерлок Холмс или комиссар Каттани обошлись бы с автором очень скверно. Если так, остается надеяться, что хотя бы отрицательные персонажи, не задействованные, по счастью, в данном повествовании, скажут свое веское слово и разберутся с автором. Я уповаю на Мориарти и Терразини.

1994

Вороватый славный парень

А. Константинов, А. Новиков. Мент: Роман. СПб.: ИД «Нева»; М.: ОЛМА-ПРЕСС («Русский проект»)

...А ведь у профессора Мориарти тоже были дети – белокурая дочка, похожая на ангела, и ясноглазый сынок с упрямым рыжим чубчиком. И была у Мориарти старая мама, умиравшая долго и тяжело, так что весь дом пропах больницей. И еще у Мориарти по осени ныли шрамы и мучила бессонница: вспоминалась далекая юность, когда толстый английский «бобби», похожий на свинью, впервые ни за что отлупил дубинкой бедного итальянского эмигранта...

Всех этих душещипательных подробностей из жизни суперпреступника мы не найдем у Конан Дойла. И слава богу, что их нет: воспитательная роль многотиражной приключенческой беллетристики, на которой благополучно выросло уже не одно поколение читателей, велика именно оттого, что такая литература заведомо чужда амбивалентности. Здесь все проще и прямее, чем в реальности. Зло и добро четко разведены по полюсам; добро обязано восторжествовать, подлость и злодейство должны быть строго наказаны. Есть гнусный преступник и белоснежный сыщик, компромисс невозможен. И это не просто законы жанра, это его фундамент. При первых, самых легких, сейсмических толчках нравственного релятивизма фундамент разрушается напрочь, и жанр проваливается в тартарары.