В поисках Великого хана - Висенте Бласко Ибаньес

Юноша, прозванный теперь Андухаром, постоянно искал случая подойти поближе к кормовой башне, постоять там около лесенок, заглянуть внутрь помещений, — все это в надежде увидеть Лусеро.

Однажды вечером после ужина, воспользовавшись темнотой, когда другие корабельные слуги несли вахту у песочных часов, он отправился на поиски мнимого пажа и встретился с ним в помещении, служившем как бы преддверием каюты дона Кристобаля.

Сейчас занавесь, закрывавшая дверь в эту каюту, была Откинута из-за жары. Корабельный слуга впервые смог во всех подробностях рассмотреть каюту адмирала. Лусеро, которая каждый день убирала и приводила ее в порядок, стала шепотом объяснять своему спутнику, для чего служат те или иные предметы. Над постелью висела разрисованная ткань из тех, которые обычно вешают на стену как ковер или над кроватью как полог. Яркими красками на ней был изображен цветущий весенний сад и среди растений геральдические чудовища. Лусеро обнаружила, что ее хозяин, подобно женщине, питает страсть к роскоши, к дорогим тканям, драгоценностям и духам. На его столе были расставлены разные стеклянные пузырьки, купленные в Севилье или Гранаде у мавританских торговцев духами, бутылочки с крошечным отверстием сбоку для разбрызгивания душистой жидкости, которая пахла апельсином, розой или лилиями. Адмирал пропитал ею свою одежду, книги и даже бумагу, на которой писал.

На том же столе лежала толстая книга в кожаном переплете, в которую он ежедневно вносил свои записи о путешествии. Едва только флотилия миновала отмель Сальтес, Лусеро увидела, как он вошел в каюту, открыл эту книгу, еще совсем чистую, и только что очинённым пером поставил крест наверху первой страницы, а под ним написал: «In nomine domine nostrum Jesu Christi».[81] И в последующие дни он заносил туда все, что происходило на судне и на море.

Фернандо присел на корточки возле двери, заметив, что дон Кристобаль еще не лег и ходит по каюте. Много раз он и его тень мелькали перед дверью и удалялись то в ту, то в другую сторону. Тихое бормотанье сопровождало его шаги.

Девушка еще тише продолжала давать разъяснения своему другу:

— Он молится; у него в руках четки. Каждый вечер он перебирает их, молясь перед сном, а днем читает по молитвеннику, не хуже священника. Иногда мне кажется, что он беседует с распятием, которое висит около его кровати. Должно быть, это и впрямь так, потому что я слышу, как он разговаривает вслух, когда никого нет в комнате.

Колон остановился и опустился наконец в кресло, обитое кожей с золотыми гвоздями, стоявшее возле стола. Его лицо было обращено прямо к Фернандо, который теперь мог из своего темного угла хорошенько разглядеть его. Тройной огонек ночника, который стоял на столе, но не был виден молодому матросу, озарял своим розоватым светом лицо Колона, отчего его естественный румянец ярче, а седые волосы — еще белее.

Эта голова с большим лбом и выдающимися скулами отбрасывала огромную тень на всю стену каюты, словно принадлежала какому-то гиганту.

Он слегка щурился, как бы желая сосредоточиться на своих мыслях, не дать им ускользнуть. Из-под вздрагивающих век голубые глаза горели золотистым огнем. Эта задумчивая неподвижность казалась величественной молодым людям, в восхищении следившим за ним.

— И так каждый вечер, — продолжала шептать Лусеро. — Я думаю, что в эти часы он неслышно говорит с богом, прося у него указаний, чтобы правильно вести нас.

И оба, почувствовав вдруг некий священный трепет, отошли от двери, чтобы больше не смотреть на своего господина.

Другие лица, помещавшиеся в кормовой башне, отнюдь не внушали такого уважения Андухару. Он ненавидел, сам не зная за что, сеньора Перо Гутьерреса, которого другие корабельные слуги считали самым важным лицом после адмирала. В конце концов он уразумел причину своей ненависти. Бывший королевский буфетчик смотрел на пажа своего друга дона Кристобаля как на своего собственного и грубо обращался с ним, словно, сам того не зная, отвечал этим на неприязнь, которую испытывал к нему Куэвас.

Льстивый дворецкий во всем потакал этому человеку, стараясь угодить ему, и изощрялся в издевательствах над хрупким слугой.

Лусеро, разговаривая наедине с Фернандо, жаловалась на них обоих.

Ее настоящий хозяин относился к ней с рассеянной доброжелательностью и хотя, будучи вечно во власти навязчивых мыслей, обычно даже не замечал присутствия пажа, он все же всегда был склонен заступаться за него и резко обрывал дворецкого, когда тот осмеливался жаловаться на Лусеро. Хуже всего с ней обращался этот богатый выскочка, присоединившийся к экспедиции в последнюю минуту; он словно угадывал в маленьком паже что-то неестественное, что приводило его в ярость и вызывало его нападки; Педро Террерос, по-видимому, разделял эти чувства.

Этим двум наглецам, свободным от забот, обременявших Колона, легче было разоблачить обман мнимого слуги. Они чувствовали неладное, но не могли отдать себе отчет в своих догадках. Возможно, что их враждебность являлась извращенным выражением желания, смутно возбуждаемого присутствием женщины.

Фернандо следил за обоими, предчувствуя опасность, особенно со стороны Перо Гутьерреса. Террероса он ставил на второе место, как простого помощника этого отталкивающего человека. А между тем именно он-то и позволял себе особенно грубо обращаться со слабым слугой.

Однажды Фернандо узнал от другого матроса, что Педро Террерос под предлогом какого-то упущения со стороны Лусеро дал ей пощечину.

Такая расправа не была редкостью среди мужчин на борту корабля. Но ведь Фернандо-то знал, кто такой на самом деле этот слуга, живущий в кормовой башне. Ударить Лусеро!..

«Я убью его, — сказал себе Андухар, чувствуя, как в нем просыпается воля неумолимого в своей мести народа. — Я убью его, когда он попадется мне один на один».

Странным в этом деле было то, что высказал он эту угрозу по отношению к одному человеку, дворецкому, в то время как мысль его была занята другим — королевским буфетчиком.

Глава V

В которой рассказывается о том, как каравеллы плыли между никогда не существовавшими островами, как Колон, обнаружив, что его карта не в ладу с океаном, проявил замешательство и как во время ужасного матросского бунта, сочиненного по прошествии многих лет, он был на волосок от гибели.

На пятый день плавания флагманский корабль облетела весть: у «Пииты» валится руль.

Это означало, что руль названной каравеллы соскочил с петель, или, что то же самое, крюков, и что эта неисправность, которая препятствует следовать заданным курсом, весьма серьезна.