Царь и Бог. Петр Великий и его утопия - Яков Аркадьевич Гордин

мир избранный твои полки: удивляются иноземнии кавалерии Российской. Кая равная похвала быти может рицарству сему?»

Через три года «Слово похвальное» в честь победы под Полтавой написано было им на трех языках – на латыни, славянском и польском.

Феофан обращался не просто к миру и городу. Прежде всего он обращался к самому Петру, восторженно объясняя ему масштаб его свершений.

Вся Твоя и дела и деяния, Пресветлейший Монархо, дивная воистину суть. Дивне презиравши светлость и велелепие Царское, дивне толикие подъемлеши труды, дивне в различныя Себе ввергаеши беды, и дивне от них смотрением Божиим спасаешися, дивне и гражданския, и воинския законы, и суды уставил еси, дивне весь Российский род тако во всем изрядно обновил еси, обаче ныне достигл еси верха дивной славы, и отселе не вспомянет Тебе никто же без великого удивления. О нас, блаженных! О нас, благополучных! Что се с нами по неисчетным своим щедротам сотвори Бог? Забываются все мимошедшия скорби за нашедшая безмерная и безчисленная благая! Кия бо плоды от победы сей родишася нам? Превеликая слава народа нашего, здравие, безпечалие, мира возвращение, всякое изобилие, Церкви благостояние. Что же прочее? О, благословения на нас твоего, Боже наш! Мнит ми ся, яко светает уже день той, вон же проклятая унея, имевшая в отечество наше вторгнутися, и от своих гнездилищ извержена будет, святая же православно-кафолическая вера, юже от Малой России служители диавольскии изгнати хотяху, и во иныя страны благополучие прострется.

И Петр оценил возможности молодого монаха.

В 1711 году он взял Феофана с собой в роковой Прутский поход, и, очевидно, монах вел себя мужественно, поскольку сразу по возвращении он был назначен игуменом Киево-Братского монастыря, ректором Киево-Могилянской академии и профессором богословия.

А в 1715 году, когда долго и глубоко назревавший, неразрешимый конфликт между Петром и Алексеем стал явным, царь вызвал Феофана в Петербург.

Болезнь помешала Феофану выполнить приказ немедленно. Он оказался в Петербурге незадолго до отъезда царевича Алексея за границу.

Он пользовался благосклонностью Меншикова, которому тоже посвятил сильное «Слово похвальное», и вполне вероятно, что ситуация в августейшем семействе была ему известна.

Во всяком случае, в первом же своем публичном выступлении в столице, 28 октября 1716 года, он произнес «Слово похвальное в день рождества Благороднейшего Государя Царевича и Великого Князя Петра Петровича», где уже намечены были те идеи, которые было необходимо Петру внедрять в общественное сознание.

Что же являл собой этот умный, безмерно образованный и талантливый человек, ставший рупором ведущих идей Петра, мощно их воплотивший в ярких и убедительных текстах?

Он родился в Киеве, в семье состоятельного купца, и при рождении был наречен Елеазаром. Его дядя, Феофан Прокопович, был ректором Киево-Братской коллегии, и юному Елеазару естественно было при таком покровительстве выбрать духовную карьеру. Но путь его по этой стезе оказался своеобразен и вполне соответствовал особенностям его личности.

Он блестяще окончил академию и, как один из лучших учеников, был отправлен для продолжения образования в Краковскую, а затем Львовскую католическую школу. Но, чтобы учиться в католической Польше, нужно было отказаться от православия. И юный Элазар стал униатом, то есть адептом католической церкви греческого обряда. В Польше он принял монашеский обет и обратил на себя внимание монахов греко-униатского ордена Василия Великого, базилиан. Орденское начальство отправило его в Рим – учиться в коллегии Св. Афанасия, специально учрежденной Папским престолом для пропаганды католичества среди славян и греков.

В монашестве он стал Елисеем.

Обладая неистовой жаждой знаний, он проводил все свое внеучебное время в Ватиканской и других библиотеках, а в коллегии изучал правила красноречия, стихосложения, знакомился с творениями античных философов. Разумеется, особое внимание уделялось творениям отцов Западной и Восточной церкви.

Он прошел полный курс католического богословия.

И снова привлек внимание влиятельных персон. На этот раз это были иезуиты.

И тут произошло нечто не совсем понятное. Очевидно, ему было императивно предложено вступить в орден Иисуса. Но это не соответствовало его планам, а прямо отказаться было опасно. И он предпринял рискованный шаг – тайно бежал из Рима. В противном случае ему пришлось бы остаться в Италии.

Возможно, с этой ситуацией связано его будущее резкое неприятие папежества. Он явно ненавидел все, что было связано с Ватиканом.

Благодаря живому уму, сильной памяти и фанатическому усердию он стал за годы, проведенные в Польше и Риме, без преувеличения одним из образованнейших людей своего времени. Тем более что он и дальше свое образование пополнял.

Он вернулся в Киев в 1702 году. Ему был двадцать один год, и он был исполнен честолюбивых планов.

Он тут же перешел из униатства в православие и сменил имя Елисей на Самуил, а в 1705 году снова сменил имя и стал Феофаном – в честь своего дяди и покровителя[100].

О его первой встрече с Петром и начале его карьеры нам известно.

Позднейшие исследователи оценивали его сурово. Авторитетный историк Церкви протоиерей Георгий Флоровский в монументальном труде «Пути русского богословия» так характеризует личность Феофана: «Феофан Прокопович 〈…〉 был человек жуткий. Даже в наружности его было что-то зловещее. Это был типический наемник и авантюрист, – таких ученых наемников тогда много бывало на Западе. Феофан кажется неискренним даже тогда, когда он поверяет свои заветные грезы, когда высказывает свои действительные взгляды. Он пишет всегда точно проданным пером. Во всем его душевном складе чувствуется нечестность. Вернее назвать его дельцом, не деятелем. Один из современных историков остроумно назвал его „агентом Петровской реформы“. Однако Петру лично Феофан был верен и предан почти без лести и в Реформу вложился весь с увлечением. И он принадлежал к тем немногим в рядах ближайших сотрудников Петра, кто действительно дорожил преобразованиями. В его прославленном слове на погребение Петра сказалось подлинное горе, не только страх за себя. Кажется, в этом только и был Феофан искренним, – в этой верности Петру, как Преобразователю и герою…»[101]

Характеристика жестокая. Можно было бы заподозрить Флоровского в пристрастности. Недаром Бердяев предложил в рецензии на «Пути русского богословия» назвать книгу «Беспутство русского богословия».

Но другой весьма уважаемый мыслитель, Николай Онуфриевич Лосский, в «Истории русской философии» писал: «Отец Георгий оказал большую услугу развитию русского богословия своей замечательной работой „Пути русского богословия“»[102].

Скорее всего, Флоровский не совсем справедлив, называя Феофана наемником и авантюристом. Он сам же опровергает это обвинение, говоря о подлинной преданности Феофана Петру и делу реформы.

Другой вопрос – какой аспект реформы, или «революции», Петра был ему по-настоящему близок и какими средствами