Зазеркальные близнецы - Андрей Ерпылев

Около девяти часов вечера Александр как-то сразу понял, что пребывание в этом кабаке затянулось, и хотел было откланяться, но изрядно поддавший Влад вцепился в него клещом, изъявив желание пройтись немного со старым другом. Все попытки Бежецкого расплатиться за ужин были пресечены в зародыше, что было компенсировано щедрыми чаевыми официанту. Сунув греку в карман две синие “пятерки”, ротмистр поспешил выйти из переполненного зала на воздух: от духоты помещения и непривычных напитков его немного мутило. Мотя задерживался, видимо продолжая лобызаться взасос с каким-то едва держащимся на ногах неприятного обличия типом, которого Александр приметил, уже покидая заведение Христопопуло. Подождав у входа пять минут и успев за это время несколько раз отказаться от недвусмысленно предложенных услуг девиц, вульгарнейших на вид, он, проклиная себя за загубленный вечер, уже поднял было руку, чтобы подозвать такси, как из дверей, ударяясь головой и плечами о косяки, выкатился его приятель.

— Сашаг друг!

Матвей Владовский, источая смешанный аромат вина, чеснока и каких-то экзотических приправ, полез целоваться жирными губами, так что ротмистр был вынужден отстранить его, взяв за лацканы, что, впрочем, сошло за дружескую поддержку едва державшегося на ногах забулдыги. Увы, сразу же пришлось взять его под локоть, иначе господин Владовский тут же улегся бы на мостовую.

Так под ручку они неторопливо шествовали по набережной Фонтанки, а свежий ветерок, дувший с воды, еще не успевшей напитаться летними миазмами, приятно холодил разгоряченное лицо. Александр рассеянно поддерживая ничего не значащий разговор, обдумывал, как бы освободиться поделикатнее от обременительного компаньона, и уже было нашел удобный повод, когда Мотя вдруг остановился как вкопанный и теперь сам взял Александра за грудки. Притянув к себе Бежецкого вплотную, Владовский совершенно трезвым голосом произнес:

— Сашка, зачем тебе все это нужно?

Александр по дороге домой анализировал результаты странной встречи. Циничный рассказ репортера только укрепил его в подозрениях, а главная цель “заброски” сюда наконец начала смутно проступать сквозь муть, старательно разведенную вокруг нее, как изображение на фотографии, опущенной в ванночку с проявителем.

Итак, готовилась грандиозная провокация, в которой ему, ротмистру Охранного Отделения графу Александру Павловичу Бежецкому, зарекомендовавшему себя человеком болезненно честным и бескомпромиссным, была отведена роль винтика, пусть и довольно важного, на котором держалась вся конструкция. Мишенью готовящегося скандала была ни много ни мало сама высочайшая фамилия, а удайся он, престиж монархии, и без того сильно подмоченный предыдущими горе-правителями, заметно пошатнулся бы в глазах народа, если не упал бы вообще. В памяти Александра всплыли кадры климовской “Агонии”, образ Григория Распутина, бесподобно сыгранного актером Алексеем Петренко, все прочитанное когда-либо об этом позорном периоде русской истории. В данной реальности история России подобного потрясения, к счастью, избежала, так как в свое время место тяжело раненного, почти зарубленного японским полицейским наследника престола Николая Александровича, получившего контузию на всю жизнь, занял его брат Михаил, склонностью к мистицизму не отличавшийся и причин для приближения разного рода “старцев” не имевший. По достижении совершеннолетия сыном Николая Алексеем (здесь, кстати, последний появился на свет чуть ли не на десяток лет раньше) Михаил Второй мирно уступил ему престол по решению “совета старейшин” императорского дома.

“Но каков символ!” — изумлялся Александр, покачиваясь на заднем сиденье мчавшегося по вечернему Петербургу такси. Неужели здешнему Николаю Александровичу, носящему несчастливый второй номер, а вместе с ним и всей необъятной Российской Империи грозит судьба их аналогов из “Зазеркалья”? Неужели он, майор Бежецкий, трусливо бежавший из своего раздираемого войнами и политическими катаклизмами мира, приложит руку к разрушению этого, пусть чужого, но тем не менее благосклонно принявшего в свое лоно, давшего все, о чем он и мечтать не мог в прежней жизни?

Александр словно наяву видел разрушения, проступавшие сквозь окружавшую его великолепную действительность, мостовые, запруженные голодными толпами, влекомыми кликушами-вождями, прелестных великих княжон, цесаревича, Елизавету Федоровну и самого помазанника Божия — окровавленных и лежащих вповалку в ржавой воде неглубокой сырой ямы где-нибудь под Екатеринбургом… Услужливое воображение, к тому же подогретое алкоголем, нарисовало такую яркую картину, что ротмистр, не выдержав, зажмурился и сжал виски ладонями. Водитель удивленно поглядел на него в зеркальце заднего обзора и осведомился:

— Вам нездоровится, сударь?

Образ, расстрелянных детей, особенно маленькой Сонечки, заваливаемых землей в небрежно вырытой братской могиле, еще стоял перед глазами, и Александр сделал над собой героическое усилие, чтобы прийти в себя.

— Спасибо, милейший, ничего, все в порядке.

— Ты понимаешь, упрямец, что на карту поставлено все?! — кричал Александру в лицо громким шепотом Владовский, мелко тряся его за отвороты пиджака и обдавая кабацкими ароматами. Бежецкий, потрясенный услышанным, не обращал на это никакого внимания, безвольно болтаясь в неожиданно сильных руках репортера.

По словам Моти, в репортерских кругах Санкт-Петербурга с некоторых пор упорно распространялся слух о том, что некий заметный чин дворцовой спецслужбы намерен созвать в ближайшее время пресс-конференцию для журналистов самых “отвязанных” столичных и зарубежных изданий. Говорили, что на пресс-конференции должны быть преданы гласности документы, подтверждающие давно муссируемые в обществе слухи о сексуальных связях императрицы и “светлейшего”, более того, о вовлечении им в наркотическую зависимость великих княжон и цесаревича, бессовестное расхищение казны, тесное общение с английскими и североамериканскими резидентами… Надо ли говорить, что обнародование даже малой толики подобных, естественно, подлинных материалов произвело бы эффект разорвавшейся бомбы и привело бы самое малое к отставке кабинета и цепи грандиознейших скандалов, последствия которых не взялся бы предсказать никто.

— Ты представляешь, Сашка, чем это грозит России? — менторским тоном вещал уже малость отошедший Мотя. — Оппозиция давно поднимает вопрос о признании Государя неспособным и ограничении его прав на управление Империей, не говоря уже о том, что цесаревич, продли Господи его дни, еще слишком мал, болезнен и по причине своего малолетства не имеет наследника мужского пола, а, следовательно, Россию в случае непредвиденного (Мотя размашисто перекрестился) хода событий ждет либо правление новой императрицы (а надеждой, что она станет новой Екатериной Великой, себя никто не тешит), или… Ты же знаешь Александр, что в Лондоне, где давно окопался Владимир Кириллович, спят и видят, чтобы посадить его на российский престол. Это же война, Сашка, это новая большая война…

Александр понимал, сопоставлял и представлял. Он представлял себе даже больше, чем мог представить репортер.

— Если ты в своем чистоплюйском запале не думаешь о себе, то подумай хотя бы о Елене, о стариках, их же убьют твои откровения и связанный с ними скандал… И вообще: ты что, серьезно считаешь, что твой предшественник пустил себе пулю в лоб из-за неразделенной любви, как сообщалось в газетах? Кстати, почему ты не отвечаешь на мои записки?

— Какие записки?

— Да те, которые я посылаю на твой секретный ящик на почтамте. Ты что, Сашка, совсем стал склеротиком? Или великокняжеская корона на мозги давит? Сам же предупреждал меня, чтобы я не связывался с тобой по напоминальнику и не писал на квартиру. Кстати, твоя дражайшая “юдофобка” не перехватила визитку?

— Нет… Да она давно в отъезде. Решила проведать родню в Германии, ну и…

“Интересно, — думал он про себя. — О каком-то тайном ящике меня никто не предупредил. Очень странно. Нужно все это проверить. Тем более что кроме писулек Владовского там может быть еще что-нибудь интересное”.

Дома Александр перерыл ящики стола в поисках ключа от загадочного ящика, а заодно и его координат. Ключ, похожий на сейфовый, отыскался на самом дне одного из лотков вмонтированного в тумбу стола сейфа под грудой каких-то ракушек, стреляных гильз и сплющенных пуль, иностранных монеток и других разнообразных мелочей, видимо чем-то памятных Бежецкому-первому.

Вертя в руках замысловатую тускло-серую вещицу с глубоко вбитым четырехзначным номером, Александр гадал о том, где может находиться интересующий его абонентский ящик. Рассчитывать, что искушенный в конспирации оперативник арендует его на Центральном почтамте, не приходилось. В Санкт-Петербурге было несколько сотен малых и больших почтовых отделений. Перебирать их все — жизни не хватит. “Привязаться” к адресу — тоже вилами на воде писано.