Не оглядывайся назад!.. - Владимир Максимов

Высыпали на крыльцо…

Машина заходила на посадку со стороны солнца и какое-то время казалась на его бледном, словно распаренный блин, диске едва угадываемым небольшим тёмным насекомым, отдалённо напоминающим стрекозу.

Через какое-то время, стремительно увеличиваясь в размерах, вертолёт завис над белым чистым пространством поляны перед метеостанцией, а спустя минуту сел, на время исчезнув в снежной метели, взвихренной его винтами.

Шум двигателей стих. Утихомирились и снежные потоки. Слегка обвисли концы винтов. И только редкие, отдельные и одинокие снежинки ещё продолжали кружить над зелёным корпусом машины…

Из боковой дверцы резво выскочил всё тот же рыжий щеголеватый пилот, который доставил нас сюда почти два месяца назад… За ним на землю ступил совсем юный паренёк в новенькой, с иголочки, лётной форме.

– Полчаса на сборы, прощание, слёзы, – бодро «проинструктировал» нас с Юркой лётчик.

– Всем общий привет! – обратился он уже к Анастасии и Выхину – Принимайте почту А ты, – повернулся он к своему «стажёру», – проверь пока боковую задвижку Через двадцать семь минут вылет, – взглянув на часы, скомандовал пилот. – В 15.30 нам надо быть в Совгавани.

Выхин и лётчик, держащий в руке брезентовую сумку с газетами, письмами и прочей корреспонденцией, предназначенной жителям Гроссевичей, скрылись за дверью.

Я понуро потащился со своей панягой и трофеем для приятеля – огромными, тяжёлыми сохатиными рогами – к вертолёту.

Юрка с Анастасией о чём-то вполголоса говорили на крыльце. И было такое ощущение, что они хотят сказать друг другу как можно большее количество слов в единицу времени.

В какой-то момент Анастасия быстро оглянулась на дверь и, зажмурив глаза, крепко поцеловала Юрку. Затем, выпустив его голову из своих рук, тут же скрылась в доме.

Всё это я узрел в открытую дверь вертолёта, будучи сам невидим для «воркующих голубков».

Вновь появившись на крыльце, Анастасия сунула в руку моему напарнику свёрток, от которого даже на расстоянии, через обёрточную бумагу исходил приятный аромат домашней стряпни.

У Юрки в отличие от меня настроение было, похоже, отличное. Он что-то весело насвистывал, аккуратно укладывая теперь уже в вертолёте подаваемые мной вещи.

– На борту не свистеть! – строго пресёк творчество Юрки «стажёр», что-то подкручивающий большой отвёрткой у боковой двери.

– Ну, всё готово?! Все готовы?! – скорее не спросил, а мажорно подтвердил вернувшийся пилот, проходя через салон к своему месту в кабине. – Тогда – вперёд! И только вперёд!

«Я стоял на вершине и видел, как о скалы Острова справа и слева от меня разбиваются вскипающие белой яростной пеной при ударах о каменную твердь волны, нехотя отползающие потом по гальке и прибрежной полосе тёмного влажного песка.

Казалось, что на этой полукилометровой высоте я упираюсь головой в небо, потому что набухшие низкие тучи медленно шествовали поодаль, чуть ниже скалистой вершины. Также, зачастую ниже моих стоп, громко, скандально горланя, раскинув большие чёрные крылья, пролетали кайры. Или сновали туда-сюда по своим птичьим надобностям не очень крупные, вертлявые, скорые в полёте тупики, топорики, обжившие на этой, дальней от посёлка, части острова угрюмые террасы скал, обильно выбеленные во многих местах их же помётом.

Птицы жили по своему, однообразному, из года в год повторяющемуся ритму, и были очень недовольны, когда кто-то посторонний вторгался в их размеренную жизнь.

За моей спиной, по гребню постепенно расширяющегося острова, вилась тропинка, по которой я пришёл сюда, одновременно видя и влажный, мрачный, сумеречный северный склон острова слева, и сухой, более светлый и пологий, южный – справа…

Низко скользящие на запад, за моей спиной, словно я стоял на носу гигантского, в несколько километров длины, корабля, устремлённого встречь солнцу, на восток, – облака, казалось теперь задевали, шевеля их, волосы на моей макушке.

Порой мне хотелось протянуть руку, покрепче ухватиться за «хвост» одного из этих рыхлых «дирижаблей» и полететь вместе с ним над Камчаткой, Байкалом, Уралом – до Владикавказа или какого другого города, чтобы как Финист – Ясный сокол раз – и очутиться рядом с Таей.

«Как она там? Где она там? С кем она там? И там ли, во Владикавказе, она ещё?..»

По крутой тропинке я спустился вниз, к спрятанной в расщелине скалы байдаре, которую смастерил сам, научившись этому у алеутов сразу по приезде сюда.

Деревянный лёгкий каркас. Натянутая на него очень прочная кожа моржа, расщеплённая надвое, по толщине…

Из всего процесса изготовления лодки – это была единственная операция, которую я так и не освоил, не смог научиться ровно «раскалывать» почти пятнадцатимиллиметровой толщины шкуру морского зверя на две равнозначные пластины. Как я ни старался – у меня ничего не получалось. Видимо, дело было здесь не только в специальном ноже, но ещё и в чём-то ином: может быть, в генной памяти, в руках, которым по наследству передаётся опыт предыдущих поколений.

Обогнув небольшой скалистый мыс, я вошёл в длинную, узкую, тихую, удобную, но не очень глубокую бухту, в которой морским судам ход был открыт только во время прилива…

На одном берегу бухты располагалось село Преображенское, где жили алеуты, занимающиеся в основном морским промыслом, и – немногочисленные работники песцовой зверофермы: украинцы, русские, белорусы… На другой её стороне, в достаточном удалении, почти на гребне холма, находилась пограничная застава. А за хребтом, на другой оконечности острова, – наш стационар из трёх небольших домиков, принадлежащих Тихоокеанскому институту океанографии.

Иногда пограничники от нечего делать палили сразу из всех четырёх стволов зенитно-пулемётной установки по тучным тёмным облакам, вызывая тем самым кратковременную полосу дождя над частью острова. И похоже – это занятие им нравилось, потому что ненадолго отвлекало от повседневной скуки жизни…

Я вытащил байдару по приятно зашуршавшему под её днищем крупному песку-ракушечнику на берег, перевернул и направился к дому Григория. Внешне – точно такому же, как ряд домов-близнецов, справа и слева от него.

Ола – стройная, гибкая дочь Григория, смотрящая на мир красивыми тёмными, всегда как будто чуть-чуть влажными глазами с пушистыми ресницами, встретила меня на пороге. Доверчиво, по-детски улыбнувшись, она сказала, что отец ушёл к шаману – эскимосу Нарумаю. И что скоро на поляне, за последним домом, начнётся большой праздник…

– Отец ждал тебя и велел мне «проводить до места», – продолжая улыбаться, закончила она.

Мы отправились с ней на поляну, поднимаясь вверх по песчаному склону с задней стороны домов, вытянутых полукругом вдоль бухты и составляющих единственную полуулицу посёлка.

Лёгкая поступь девушки и её искренний, искристый по любому, даже самому незначительному поводу смех звоном весёлого колокольчика дробил мою громоздкую, не вмещающуюся в сердце, мешающую жить, безнадёжную тоску.

– Ола, а сколько тебе лет? – спросил я девушку, едва поспевая за её скорым шагом.

– Много! – вновь рассмеялась она, будто я сказал что-то очень весёлое. – Пятнадцать уже… А почему спрашиваешь? Женихом хочешь стать? – кокетливо улыбнулась она.

– Да какой из меня жених. Я для тебя уже старый. А ты для меня ещё совсем девчонка.

– Ты не старый. А я не девчонка, – посерьёзнела Ола. – Всё могу. Выделать шкуру оленя, нерпы – могу. Особенно хорошо шкура выделывается красной икрой кеты… Мясо моржа приготовить – могу. На байдаре одна в море ходить могу. Будешь женихом – вместе ходить станем. И спать рядом будем, – снова радостно засмеялась она.

Над костром висел большой закопченный котёл, от которого по всей поляне разносился вкусный запах варящегося мяса.

Огонь поддерживали, несмотря на прохладную, осеннюю какую-то погоду, два босоногих чумазых карапуза. Руководил их действиями совсем древний алеут, сидящий на чурбане недалеко от костра и степенно покуривающий самодельную трубку.

На достаточном удалении от этого места, находясь в не очень плотном кругу алеутов, камлал старый, с длинными седыми, как сосульки, прядями волос, морщинистой шеей, с сухой пергаментной кожей лица и рук, выглядевших значительно моложе шеи, шаман.

Он монотонно, с равными промежутками времени, ударял в бубен, легко подпрыгивал, высоко отделяясь от земли; приседал, кружился на одном месте. И когда он долго и быстро, как волчок, вращался, его одежды развевались, будто надуваясь изнутри, во все стороны. А беличьи хвосты, пришитые к ним, приподнимались горизонтально, словно старались оторваться и улететь… При этом он негромко, скрипучим речитативом, лишь отдалённо напоминающим человеческий голос, произносил какие-то заклинания. И эти звуки рождали каждый раз новые чувства и ассоциации. Иногда в них явственно слышался крик ворона, иногда казалось – завывает, свищет, носясь по тундре, ветер…