Александра – наказание господне - Ирина Мельникова

Князь улыбнулся:

– А все-таки мое желание вперед вашего исполнится! Видели, как он благосклонно принял мою жертву, даже поцеловать пытался в знак благодарности.

– Из-за этого поцелуя я чуть нос себе не разбила! – Саша дотронулась до кончика носа и охнула.

Адашев двумя пальцами взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.

– Ничего с ним не случилось! – Следующие слова Саша уже не разобрала.

Горячие требовательные губы коснулись ее рта, жесткие пальцы обхватили затылок. Кирилл приник к ней с неистовством человека, ждавшим этого мгновения всю жизнь. Саша забыла обо всем на свете, будто жила последний день на земле. А ведь так оно и было – завтра она навсегда покинет имение и начнется ее жалкое существование. Так почему же не оставить на память эту крошечную частицу счастья, которого никогда не придется испытать...

Девушка почувствовала, как рассыпается узел, стягивавший ее волосы на затылке. Она не заметила, когда Кирилл опустил ее на ковер, настолько бережно и нежно он это проделал.

– Саша! Милая! – проговорил князь, задыхаясь, и девушка почувствовала, как его язык обрисовал контуры ее уха, слегка пощекотал его и принялся за исследование шеи, скользнул ниже, к груди...

Девушка в испуге подняла руку и обнаружила, что мелкие пуговички, которые она застегивала только с помощью Серафимы, расстегнуты все до единой, а мужские руки и губы путешествуют по ее обнаженной груди.

Вскрикнув, Саша оттолкнула Адашева, села и стала торопливо застегивать ворот. Волна темных волос закрывала ее лицо от князя, и он не заметил слез, скользнувших по щекам девушки, еще не остывшим от его поцелуев. Она вновь за крутила волосы в тугой узел, закрепила его шпильками и только тогда взглянула на Кирилла. Отвернувшись от нее, он угрюмо смотрел в огонь. А жилка на его виске, которую она заметила вначале их встречи, билась и трепетала, как и ее исстрадавшееся сердце.

– Князь! – Встав на колени, Саша дотронулась до его плеча. Не повернув головы, он накрыл ее ладонь своею и слегка сжал ее.

– Ради всех святых, простите меня! – Адашев приложил свободную руку к виску и c ожесточением потер его. – Хоть убейте, не пойму, что со мной произошло! Какое-то помутнение! Иначе это не назовешь! Но поверьте, я целовал вас искренне, как никого другого в своей жизни. Дано ли вам это понять, не знаю!

– Я понимаю вас! – прошептала Саша еле слышно.

Князь стремительно повернулся и тоже встал перед ней на колени. Положил ей руки на плечи! и привлек к себе:

– Вы слишком молоды и неопытны, чтобы понять меня. Сегодня вы напомнили мне одну девушку, которую я видел считанные минуты, но она перевернула всю мою жизнь. И жениться, верно, потому надумал, чтобы прекратить СВОИ мучения всенощные. Я понимаю, все это мираж, но ее глаза не дают мне покоя. Они являются мне в любое время суток, и порой мне кажется, что я схожу с ума. Ее невозможно отыскать. Я пытался наводить справки, но безуспешно...

Кирилл опять опустился на пол и, обхватив голову руками, глухо произнес:

– Простите меня за ненужные откровения и не обижайтесь! Я ведь почувствовал себя счастливым, когда целовал вас.

Порыв сквозняка разметал огонь в камине. Оглянувшись, Саша заметила на пороге няньку. Агафья неловко улыбнулась.

– Извините меня, старую, что без стука врываюсь. Староста тут из села прикатил, слезно просит, чтобы вы, Сашенька, с ним поехали. Жена его уже какой день разродиться не может. Помрет ведь баба, а у них четверо малых робят!

26

Давно уже Павел так не хохотал!..

Как-то он зашел в детскую, привлеченный странными звуками. Мадемуазель Александра читала вслух какую-то книжку, а дети, старая Агафья и Серафима уже чуть не плакали от смеха. Он хотел вскоре уйти, но пришел в себя, только почувствовав боль в старой ране. Захваченный повестью, сочными малороссийскими баечками и прибаутками, Верменич от души потешался над приключениями кузнеца Вакулы, смахивая слезы кончиками пальцев.

Вечером он выпросил у Серафимы неказистый серый томик и принялся перечитывать «Вечера на хуторе близ Диканьки». Незнакомый писатель со странной фамилией Гоголь заставил его забыть обо всех передрягах последних дней. Смех успокоил растревоженную душу Павла, и когда он отложил книгу, чтобы выкурить трубку, то почувствовал вдруг неодолимое желание разбудить Кирилла и повиниться перед ним за кутерьму. Но тут явилось перед ним торжествующее лицо Полины Дизендорф. Взгляд, которым она обменялась с Кирдягиным в тот момент, когда князь объявил ее своей невестой, сказал ему, что не пристало Павлу Верменичу снимать ратные доспехи и прятать меч в ножны, пока эта парочка пасется рядом с князем Адашевым...

После выкуренной трубочки в голове прояснилось, спать совсем не хотелось. Павел прошелся по спальне и вдруг почувствовал приступ голода.

Как был в халате, гость прокрался на кухню. Крошечная лампада едва теплилась под образами и в ее неустойчивом свете он увидел старушечью фигурку, склонившуюся над столом. Подкравшись, Верменич заглянул через нянькино плечо. Она почувствовала его дыхание и, вскрикнув, оглянулась.

– Ах, чтоб тебя, Павлушка! И чего тебе не спится? По дому шастаешь, людей пугаешь!.. – рассердилась нянька и мелко перекрестилась. – Согрешишь тут с тобой ненароком!

– Нянюшка-голубушка! – заканючил, как бывало в детстве, Верменич. – Не дай помереть с голоду!

– С ума сошел, батюшка! – Агафья с укоризной посмотрела на него. – Ночь-полночь, а ему есть подавай!

– Не дашь поесть, завтра расскажу Кириллу, чем ты тут занималась, старая! – Павел выхватил у нее из рук плошку с каким-то варевом и поднес ее к носу. – Ишь, как отвратно пахнет! Неужто зелье какое варишь, чтобы Кирюшке охотку отбить жениться на баронессе?

– Окстись, бесстыдник! – замахала старуха руками, пытаясь забрать плошку. Но Павел поднял ее над своей головой.

– Сознаешься, чем занималась, верну. Не сознаешься, заставлю саму выпить.

– А что, за тобой ведь и не задержится! Со старухой легко сладить, а напугать тем более!

– Как же, напугаешь тебя! – усмехнулся Павел, но плошку вернул и уселся верхом на деревянную лавку. – Давай садись, голубушка, и рассказывай. Или я ошибаюсь, ты, наоборот, кого-то приворожить собираешься? Не Селивашку ли конюха: он и бобыль, и мужик справный, чем не пара...

– Ох, Павлуша, Павлуша, взять бы твой язык да на гвоздик повесить, чтоб без дела не болтался! Селиван мне, поди, в сыновья годится!..

Павел хмыкнул, но тему с конюхом оставил в покое. Любопытство пересилило голод, и он спросил:

– Ну, Агафья, не тяни кота за хвост, скажи, что ты тут колдовала?

– Да не колдовала я, настойку на травах делала. Мадемуазель нашей, Сашеньке, лицо протирать, авось поможет! – с заговорщицким видом прошептала старушка.