Темный путь. Том второй - Николай Петрович Вагнер

— Грязь и пошлость!.. Посмотри на собаку, когда она лижет другую собаку в припадке грязной страсти…

— Но ведь это страсть… Это натура!..

— Собачья, а не человечья… Если твой идеал развития — собака, то подражай ей, а ко мне не подходи… Брысь! — И она быстро выдернула свою руку из-под моей руки и пошла вперед.

Спутник наш захохотал каким-то хриплым, деланым смехом. Я потом узнал, что он не столько хохотал надо мною, как над ней, так как она весьма ловко разыгрывала передо мной свою роль.

— Перестань, гражданка!.. — вскричал я, догоняя ее. — Ты слишком тороплива в твоем мнении… Наши идеалы, вероятно, сходятся… Я желаю счастья людям точно так же, как и ты… И стремлюсь к этому так же, как и ты…

— Только идем мы разными путями…

— Может быть!.. Дай же мне твою руку… Прошу тебя. Мне теперь искренно хочется помочь тебе как женщине, как человеку…

— Так относись же ко мне всегда как человек к человеку, как равный к равному. — И она тихо нехотя протянула свою руку и оперлась на мою.

Спутник наш снова захохотал.

— Пузыри, как ни вертятся, а все-таки сойдутся, — сказал он… — Ну, провинциальный гражданин и петербургская целомудренная гражданка, прощайте!.. Прощай, прелестная пара!.. Я исчезаю. — И он круто повернул назад и быстро зашагал, махая своей тяжелою тростью.

— Кто это? — спросил я Гесю.

Она обернулась, подождала, когда он отошел, и прошептала:

— Это наблюдательный агент тайного комитета.

Я невольно обернулся и посмотрел вслед ему.

— Геся! — спросил я. — Скажи мне, почему ваша красота… Я говорю вообще… Красота женщины… так сильно действует на нас, мужчин?

Она передернула плечами.

— Хе! Почем я знаю?! Спроси собаку, почему на нее действует так сильно красота — собачья, разумеется — другой собаки…

— Неужели ты не допускаешь между женщиной и мужчиной никаких чистых, бескорыстных отношений? Не допускаешь дружбы?..

— А что такое дружба?! Я тебя спрошу. Что это такое?.. Потребность дурацкой болтовни, праздного пустословия — и ничего больше…

Помню, меня ужасно поразил тогда такой взгляд.

— Но ведь нельзя же жить без любви?

— А зачем же тебе любовь?! Оттого теперь и жизнь нельзя устроить, что мы все искали и ищем любви… Всякая любовь есть просто половое чувство.

— А любовь между друзьями одного пола?

— Хе!.. Покажи мне такую дурацкую любовь, и я погляжу, какие мозги у этих любящих друзей. Наверно, в патологическом состоянии.

— Да чем же жизнь красна, как не любовью!

— Ты старше меня, а гораздо глупее… Жизнь красна светом разума, истины, знания и… свободы взаимных отношений… Вот к чему должен стремиться человек… а все животное, грязное… оставь собакам…

— Ты, значит, не признаешь… силы красоты… эстетического чувства? Не признаешь действия музыки, живописи… изящной литературы?

Она опять передернула плечами.

— Изящной!.. Должно быть, кто-нибудь ее вынул из ящика… Из старого, протухлого ящика… Просто противно говорить с тобой… Неужели в провинции вы еще все такие?!

— Какие?

— Не-просве-щенные!

Я ничего не ответил и задумался.

— Ну! Вот мы и дошли, дикий человек, поклонник собачатины. Зайди, пожалуй, ко мне… Отдохни!.. Ты, может быть, устал?

Мы пришли в маленькую улочку, которая выходила на Фонтанку и у которой, если память мне не изменяет, было очень странное название — Горсткина.

Мы молча взошли наверх, на четвертый этаж, по неосвещенной лестнице, пользуясь светом луны, которая резко вырисовывала переплеты окон на каменных плитах и ступенях и всему придавала туманный, серебристый отблеск. По мере того как мы поднимались, Геся крепче опиралась на мою руку и тяжелее дышала.

Взойдя на лестницу, она достала ключ, отперла двери и, вынув снова ключ, заперла их изнутри. Мы вошли в большой коридор, тускло освещенный маленькой лампочкой-ночником. По обеим сторонам коридора шли двери с номерами. Очевидно, это были меблированные комнаты. Мы вошли в одну из них, довольно большую, убранную комфортно и разделенную драпировкой на две половины. В ней был какой-то особенный запах, смесь острых духов, мыла и чего-то съестного. Она зажгла маленькую лампу.

— Ну, садись, почитатель любви и собачатины. Отдохни!.. — И она, сбросив шляпу и накидку, быстро прошла за драпировку. Я услыхал плеск воды… Она, очевидно, мыла руки или лицо и вышла ко мне с полотенцем в руках.

— Ну, защитник изящных отношений… Ты зачем же сюда приехал, скажи мне, — просвещаться, поучаться или просто наслаждаться?.. Как говорят: жуировать?

Я сел на небольшой мягкий диванчик.

— Я приехал сюда по делу, которое считаю очень важным и крайне серьезным…

— Батюшки!.. И что же это такое?.. — И глаза ее расширились и заискрились.

Я ей изложил сущность нашего дела.

XXI

— А-а! — удивилась она. — Так это ты?! — И она села подле меня и с жадным любопытством всматривалась в меня. — То-то меня извещали… Мне писали… Оттуда, что едет «агент кружков»… Так это ты?! Посланный и уполномоченный?

— Я вовсе не посланный и не уполномоченный, — сказал я. — Я приехал по собственной инициативе и по собственному делу.

— Да!.. — И она взглянула на меня, прищурив глаза, и тотчас же отвернулась. — Что же!.. Это хорошее дело. Ваши братские кружки… Хотя подкладка в них гнилая.

— Как гнилая! — вскричал я. — Разве ты считаешь человечность делом пустым?.. Разве любовь не должна рано или поздно соединить всех людей в одну братскую семью?..

Она засмеялась каким-то глухим, горловым смехом.

— Я считаю всякие утопии… пустым делом, — сказала она. — Вот мы с тобой, — и она резко и неожиданно хлопнула меня по руке, — можем любить друг друга… а как любить все человечество? С какого конца его обнимать и целовать? Этого же я не знаю… Да, наконец!.. Все это… собачатина.

— Опять собачатина!

— Послушай!.. Расскажи мне… как у вас там живут… В этих «кружках» и вообще в К… и в губернии… Нам, петербуржцам, это ужасно, ужасно любопытно…

— Живут, как и здесь!..

— Какой у вас губернатор?.. Ничего!.. Либерал?..

— Подмокший либерал!

— Ха! ха! ха! Это хорошо… Подмокший!.. От квасу… или от шампанского?.. Что же он устраивает губернию?.. Крестьян?.. Расскажи, пожалуйста, ведь это ужасно любопытно… У вас там бунт был крестьян?..

Я вкратце рассказал ей, что знал. Но она не удовлетворилась этим и начала расспрашивать, как идет у нас торговля, картежная игра, когда провозят золотые и серебряные караваны, гонят гурты, как велика табачная торговля, кто богаче из купцов.

Она быстро вынула из кармана длинную узенькую записную книжку и сделала в ней отметки.

— Ты извини, пожалуйста, если я запишу твои сведения, — сказала она. — Нам они очень, очень нужны… Мы очень интересуемся теперь провинциальным развитием…