На руинах пирамид - Екатерина Николаевна Островская

просьбе своего босса, который не хотел, чтобы рядом в поселке жил человек, хорошо знающий его прошлое. А вообще Оборванцев решил убить сразу двух зайцев: избавиться от свидетеля своего темного прошлого, а потом и от жены с ее любовником. Конечно, водитель на следствии мог бы уверять, что убил незнакомого ему Дробышева по просьбе Семена Ильича, но кому бы поверили больше: ему или уважаемому человеку? К тому же Валентин, перед тем как отправиться на преступление, посоветовался с Беатой. Она и подсказала способ убийства, чтобы запутать следствие. Сам же киллер собирался Дробышева застрелить. А потом, уже после убийства Эдика, ему пришло эсэмэс-сообщение с незнакомого номера с текстом следующего содержания: «Шеф собирается тебя сдать ментам за то, что ты залез в его постель». И это сообщение сейчас прочитано следователями. Они пытались определить, кто мог послать это предупреждение, но ничего у них не вышло, — Николай посмотрел на девушку, — и, как мне кажется, уже не узнают.

— Так и написано было «в постель»? — удивилась Елизавета.

— Нет, написано было иначе, — вспомнил участковый, — залез не в постель, а на его шконку. Тот, кто отправил эсэмэску, видимо, хотел, чтобы Валентин понял, что сообщение пришло от уголовников, с которыми водил дружбу Семен Ильич, и поверил в серьезность намерений. А потому застрелил Оборванцева, рассчитывая в дальнейшем сожительствовать с Беатой Александровной уже в открытую. На вчерашнем допросе он показал, что любит жену своего босса и мечтает… то есть мечтал на ней жениться. За убийство Дробышева он взял миллион рублей аванса, а еще должен был получить столько же в течение двух дней после праздника. Аванс был изъят у него дома, хотя само по себе наличие этих денег еще не доказательство. Нужны показания свидетелей или чистосердечное признание. Но раскололся Валентин только вчера, а до этого молчал как рыба. Вчера ему в следственный изолятор доставили для очной ставки Беаточку… Которая сначала будто бы не признала его, потом начала истерически хохотать, когда водитель ее мужа заявил, что между ними была любовная связь… Она кричала своему любовнику: «Какая связь? Ты, нищеброд, свою рожу в зеркале видел?»

— Выкрутится, — вздохнула Романова, — нутром чую. За большие деньги откупится. Не просто за большие, а за огромные деньги!

— Продолжаю, — не стал возражать участковый, — Курицыну задержали, предъявили обвинение в убийстве Аркадия Борисовича Синицы. Беата стала ржать. Называла всех уродами, кричала, что можно ее расстрелять или даже повесить, потому что она убила всех: мужа, Аркашу Какаду и недоумка Дробышева, который не Дробышев даже, а всего-навсего Чирик зачуханный. И еще кучу людей она замочила. Все эти истеричные признания происходили в присутствии ее адвоката, пытавшегося ее остановить, но Курицына на него орала. Она пыталась продемонстрировать неадекватное поведение, но на самом деле была явно в невменяемом состоянии. Адвокат потребовал врача. Врач сделал ей укол, и Беату увезли в камеру предварительного заключения.

Что же касается водителя Оборванцева, то ему уже бесполезно было отпираться: его опознали по записи с камер видеонаблюдения, хоть он и прикрыл лицо медицинской маской. Орудие убийства он хранил в гараже, который снимал. Винтовку, по его словам, он приобрел для охоты в даркнете, где можно купить все, что угодно.

— А Беата? С нее, получается, все как с гуся вода? — не выдержала Лена.

— Я же сказал, что ее задержали. Кстати, когда к ней вечером приехали следователи, увидели ее с перевязанными запястьем и кистью правой руки. Вдова Оборванцева заявила, что на нее на улице напала бродячая собака. Беате сделали анализ крови, и обнаружилось полное соответствие ее крови с пятнами, оставленными убийцей в машине Синицы, и теми, что были на полотенце Лизы. И потом отпечатки пальцев на рукоятке ножа сохранились, хотя она и пыталась их стереть. Непонятно только, за что она убила Синицу. Разве что в состоянии аффекта: не удалось убить вас, да еще собака покусала — вот и подвернулся ей старый знакомый Аркаша Какаду. Не так сказал, не так посмотрел. Подвернулся под горячую руку, как говорится.

— Вы про состояние аффекта серьезно? — удивилась Елизавета. — Я-то знаю, что она психически больная, но, кроме меня, никто и никогда не сомневался в ее психическом здравии.

— Про состояние аффекта заявил адвокат, и ей собирались назначить судебно-психиатрическую экспертизу. И, может быть, уже сегодня была бы…

— Все это хорошо, конечно, — не дала ему закончить фразу Романова, — только эта гадина все равно вывернется: ее адвокаты придумают, как это сделать. За деньги они вытащат кого угодно.

— Не вытащат, — покачал головой Францев, — просто вы меня не дослушали: Курицына ночью покончила с собой в камере. Вскрыла себе вены, вероятно уверенная, что ее откачают и переведут в тюремную больницу. С той же целью она пыталась изобразить нервный припадок на допросе. Ей нужно было попасть в больницу, потому что тогда судья не назначил бы ей содержание под стражей, а отправил бы под домашний арест. И тогда можно было бы пустить в ход огромные деньги, которые имелись в ее распоряжении. Перед тем как отправить ее в камеру, у нее, как водится, забрали все украшения, все колющие и режущие предметы. Однако сотрудница, проводившая досмотр, очевидно, плохо выполнила свою работу. Под повязкой на кисти, скорее всего именно там, была спрятана заточенная пилка для ногтей. Наверное, Беата предполагала в крайнем случае использовать ее в качестве оружия. Мне кажется, что вы и в самом деле правы: Курицына была не в себе.

— Она была психически больна: я никогда не сомневалась в этом, — подтвердила Романова.

— Так вот она вскрыла себе вены, подождала какое-то время и попыталась кричать. Но это у нее получилось плохо, потому что она сорвала голос во время задержания и потом на допросе, когда орала во всю мощь своей глотки. Сокамерница сообщила, что, когда Курицыну привели в камеру, она едва шептала, скорее даже тихо хрипела, так, что слов было не разобрать. Кричать не получилось, и тогда она решила стучать в дверь. Но сил сделать это у нее уже не было. Сокамерница обнаружила ее утром у дверей, а весь пол был залит ее кровью.

— Ужас какой! — не выдержала Лена.

Елизавета ничего не сказала, она вышла в гостиную и стала смотреть, как дети чешут живот ее собаке, а та дергает лапкой от удовольствия.

Эпилог

Николай вошел в дом, снял куртку, потом опустился на стул и начал разуваться. В прихожую вышла Лена. Францев наклонился и поцеловал ее живот.

— Как там наш парень? — тихо спросил