Зелёный рассвет - Токацин

На следующий день крыс стало больше. Фрисс выглянул в щель — и остался в укрытии. Посыпал Би-плазму солью и пряностями, съел и понял, что её ничем не исправишь. Спустился к Гедимину — тот очень попросил не ходить вниз и не лезть под излучение из контейнеров. И особенно — не трогать стержень с ирренцием внутри. Говорил сармат уже свободнее, чем вчера, и Фрисс порадовался за него. Но стержень всё равно подержал в руке — потом, когда Гедимин уснул. "Ключ. Так его называли крысы. И мне кажется, это действительно ключ… и к станции, и ко всему этому поиску. Ну и как его использовать?!" — подумал Фрисс — и тут же вспомнил, что у Конта и Вилзана проблема была та же. Ну вот как Речнику его использовать, если даже у сармата он никаких мыслей не вызывает?!

Эта ночь полна была жара и бреда, странного подземного гула и видений зелёного сияния, раскалывающего стены и скалы. "Цепная реакция… Разогрев… Распад… Отпусти меня… тяжело… давит… так тяжело… отпусти… близко… отпусти!" — умолял кто-то, и жар переливался по жилам Речника, и мрак перед глазами сменялся неистовым огнём. "Кто ты? Где ты? И как я тебя отпущу, если я тебя не держу?!" — взорвался он, собрав расползающиеся мысли. Столько непонятного, и всё на одного Речника…

Гедимин поднялся в "чистое" убежище через три дня после ранения, посмотрел на невыспавшегося Фрисса и вздохнул.

— Идём отсюда, Фриссгейн. Просил же не лазить! Опять тебе излучение мозги выжигает?

— Гедимин, а ты идти можешь? Я пока не очень, — признался Фрисс. Он ещё сильно хромал.

— Могу, не могу — придётся! — Гедимин вздохнул снова. — Иначе ты обуглишься заживо. Ладно, до Реки я тебя донесу…

Фрисс возражал, но сармат его уже не слушал — копался в деталях на рилкаровой плите, что-то перекладывал и подбирал, потом сгрёб всё в горсть и спрятал под бронёй.

— Пойдём, пока крысы не сбежались!

И ещё несколько дней изыскатели — Фрисс только так и называл их про себя — сидели на берегу Реки, отдыхая от Старого Города. Речник был очень рад — тут водилась рыба, и хоть Гедимин только головой качал и предлагал проверить состав и лучистость поедаемого, Фрисс рыбу ел, заливая соком Кууси и засыпая пряностями, и чувствовал себя преотлично. Заодно и свечение перестало донимать его по ночам. Он рассказал сармату о своих снах — и тут же пожалел об этом, потому что получил ещё дозу флония и репутацию полного безумца…

У Гедимина уже не болели рёбра, и он возился с мелкими деталями — гнул металлические пластины, спаивал вместе крохотные проволочки и лампочки и временами посматривал на грозовой камень с развалин завода. У него была какая-то мысль насчёт этого обломка, и он подбирал наилучшую — с сарматской точки зрения — оправу.

— Если что-то получится, будет твоё. Ты же нашёл, — сказал он Фриссу.

Речник был, конечно, рад… и находки с улицы — зеркальное стекло и тлакантские деньги — уже запрятал на самое дно сумки… но вот обсудить толком случай на подстанции, голос из сна и стержень с ирренцием было бы сейчас важнее, чем все железяки этого города. А сделать это было невозможно.

— Гедимин, помнишь, ты мне про Применение обещал рассказать? — осторожно напомнил Речник, когда солнце ушло за стену Опалённого Леса, и темнота уже не позволяла сплавлять мелкие детальки. Гедимин лежал на ворохе тростника, смотрел на звёзды и ответил далеко не сразу.

— Это была первая моя авария… ну, почти первая, и точно первый мой взрыв. Стержни сцепились и сплавились, и растащить их не получилось. Взрыв был несильный, как для ирренция, но защита не выдержала. Мы разобрали альнкит в один день, но твои предки засекли утечку. Было много шума в Ураниум-Сити… не было столько утечки, сколько устроили шума. Вы слишком боялись ирренция… — сармат издал тихий смешок. — Стали искать виновника. Со станцией я рассчитался, когда разобрал альнкит… не знаю, зачем Кенен Маккензи сдал меня, ему ничего не угрожало. Всё-таки он не годился возглавлять станцию…

— И что тебе сделали? — подал голос Речник, который чувствовал, что сармат проваливается в воспоминания и о Применении давно забыл.

— Выгнали в заражённую пустошь, — Гедимин тихо фыркнул. — Самое то для станции, уходящей под землю… Я ушёл. Там урановые шахты, в основном покинутые. Много урановой руды и немного ирренция. В скафандре жить можно. Кенен клялся, что это на месяц-два, не больше… а через месяц всё и случилось. Я ходил у шахты, и тут почуял — сейчас всё взорвётся. Спустился и залёг внизу. Тут оно и шарахнуло…

— Само Применение? Ты даже не в убежище был?! — Фрисс в изумлении присвистнул. Хорошие скафандры делают в Ураниум-Сити!

— Уран держит излучение, — отмахнулся Гедимин. — Я только за ирренций боялся… он взрываться любит и умеет. Это долго было, Речник… грохот, и гул, и такой лязг, будто планеты бьются друг о друга… там было много урана между мной и поверхностью, но слышно было, как будто под ухом. А потом потолок закипел и пошёл пузырями… пласт зелёного огня, и словно руда спеклась, как стекло… только огонь и огонь, везде. А потом начал взрываться ирренций, всё пошло трещинами, снизу доверху, и стало осыпаться. Свет, жар и распадающаяся земля… всё.

Он прикрыл глаза ладонью, будто снова увидел тот огонь и падающий потолок туннеля.

— Но как же тогда… ты живой, а мы все целые? — еле слышно спросил Речник, вживе представив себе всё это. Хорошо, что у людей короткая память и недолгий век, а то и он помнил бы что-нибудь этакое…

— Не знаю, — Гедимин снова смотрел на звёзды и говорил очень тихо. — Потом я очнулся и вылез наверх. Там была оплавленная земля и такое излучение, что захотелось обратно в шахту. И ничего живого от горизонта до горизонта. Не спрашивай… я не помню, куда шёл и сколько, и что надеялся найти. Знаю, что через триста лет излучение ослабло, Ураниум-Сити вышел на поверхность, и я вернулся на станцию.

— Через триста лет… — эхом отозвался Речник. — Говорят, что жизнь вернулась раньше. Ты видел гибель… может, ты видел и рождение?

Гедимин засмеялся — еле слышно, но очень страшно.

— Только молчи об этом, Фриссгейн, и особенно молчи на станциях! Меня и так считают сумасшедшим. Я это видел… и стоило ради этого триста лет бродить по оплавленной земле, под испепеляющим светом. Это было в считанные секунды… тогда мне показалось так. Эта пустошь была вокруг, чёрное радиоактивное стекло и ничего больше… и корка стала трескаться и рассыпаться. Рассыпаться и слагаться в землю. А потом пробилась вода. Просто нашла дорогу… ей не размыть было корку, а теперь она освободилась и нашла себе русло. А земля начала прорастать… но это ладно, ты видел бы, как уходило излучение! Оно просто утекало, словно вся дрянь из земли улетучивалась в космос или уползала в магму… Я подумал тогда — это невозможно. Это ЭСТ-излучение морочит мне голову, прежде чем меня убить. А на самом деле вокруг только радиоактивная пустыня… Я не верил долго. Я и сейчас не всегда верю… что не стою посреди той пустыни, с выгорающим в ЭСТ-лучах мозгом, и не упаду через секунду замертво. Ничего такого не рассказывай на станциях, Фриссгейн, меня к воротам не подпустят, не то что к альнкитам…