Порочные намерения - Лидия Джойс

Потом он повернулся, спустился вниз по ступеням и вышел из глобуса, не оборачиваясь.

Эм долго смотрела ему вслед, охваченная смятением чувств и водоворотом мыслей, разбираться в которых у нее не хватало смелости. Она снова медленно опустила вуаль на лицо и слегка неуверенными шагами продолжала подниматься наверх, к вершине мира.

Она не слышала, как вернулся сторож, но когда уходила, он был на месте, сидел в холле за своим маленьким рабочим столиком.

— Значит, он таки пришел за вами, а? — спросил, откровенно подмигивая ей, морщинистый старик.

— Что? — безучастно переспросила Эм.

— Вы решили, что ваш молодой человек потерялся на краю света, — сказал он, кивая с ободряющим видом. — Но он вернулся. Вам больше не нужно все дни бродить по карте, а?

— Да, — тупо сказала Эм. — Большой роман.

Он стоял, ухмыляясь, а она вышла на мостовую. Ей хотелось заплакать, как она, очевидно, плачет в моменты освобождения, но она боялась, что разучилась плакать.

Глава 19

— Милорды, наше государство — это корабль в море, и управление им лучше поручить проверенным людям, — прогрохотал лорд Олтуэйт, окидывая взглядом палату лордов. — Отдадим ли мы руль портовым пьяницам, разбойникам и убийцам, которые рыщут вокруг товарных складов? Это явная глупость, джентльмены. Вы предоставите политические права тем, кому хочется только погубить нас из одного удовольствия устроить в стране анархию.

Томас наблюдал за заседанием с галереи. Он был членом палаты общин, представляя округ, в котором его семья имела огромное поместье, и он мог оставаться членом этой палаты, пока не войдет в права наследства и не перейдет в палату лордов. Впрочем, в палате лордов он уже выслушал почти такую же речь всего несколько часов назад благодаря члену палаты лордов от округа Олтуэйта. Это была вариация на тему. Она успела расколоть либеральную партию, вызвав падение премьер-министра Кренборна, и положила конец обсуждению законопроекта о реформах. Это была блестящая речь, точно нацеленная на то, чтобы вызвать у всех честных граждан страх перед властью беззакония.

Что-то придется отдать. Требования народа слишком велики, чтобы не обращать на них внимания. Какую бы окончательную форму ни приобрел законопроект о реформах, парламент не посмеет не принять его. Из чего будут состоять реформы, кому дадут право голоса и кто будет по-прежнему лишен возможности участвовать в выборах — это вопрос неистовых споров. Томас опасался, что его партия может потерпеть такое же поражение, какое потерпели консерваторы из-за тарифов двадцать лет назад.

Наконец лорд Олтуэйт закончил свою речь, и было объявлено о закрытии заседания на этот день. Томас сошел с галереи, чтобы поймать у выхода Эджингтона.

— Нужно заткнуть этого человека, — прошептал Эджингтон, пока они шли по гулкому коридору, а другие члены парламента, занятые жаркими дебатами, роились вокруг.

— Боюсь, что этот год уже потерян, — тоже шепотом ответил Томас. — Парламенту осталось заседать меньше двух недель.

— Значит, закон о реформах должен быть принят в 1867 году. Нам придется иметь дело с волнениями, если этого не произойдет, а волнения разведут стороны еще дальше, до полной невозможности договориться. — Лицо Эджингтона помрачнело.

Томас нахмурился:

— Мы не можем уклониться от нашей позиции предоставить всеобщее избирательное право всем взрослым мужчинам. Vox populi[2] и все такое.

— Если нам дорого наше государство, у нас, вероятно, нет выбора, — проговорил Эджингтон. — Я хотел сказать вам: за несколько дней до бала, устроенного вашей матушкой, Олтуэйт побывал в Скотланд-Ярде и вышел оттуда с бледным видом. Роб Келли, один из работающих на него хулиганов, сообщил о каком-то письме, заляпанном грязью, которое принес какой-то мальчишка, сказав, что его нашли на каком-то теле у реки, но я не знаю, что было в этом письме.

— Вы думаете, это важно? — спросил Томас.

Эджингтон пожал плечами:

— Кто знает?

— Варкур!

— Помяни нечистого… — пробормотал Эджингтон.

Томас обернулся и увидел, что их догоняет Олтуэйт. Эджингтон кивнул в знак прощания и направился к выходу.

— Ждете поздравлений с вашей речью? — холодно осведомился Томас.

Олтуэйт мотнул головой с отвисшим подбородком:

— Только если она заставила вас изменить ваше мнение.

— Вы знаете, что это не так.

— Я только хотел узнать, где ваша мать взяла это замечательное ожерелье, которое было на ней вчера вечером на обеде у Рашуорта. Я знаю одного человека — одну леди, она любит старинные вещи… — И он многозначительно замолчал.

— Я не могу этого сказать.

— Это крайне важно. Кажется, именно это ожерелье я пытался купить у одной особы, но недавно узнал, что она умерла, — заявил Олтуэйт.

Томас посмотрел на него, прищурившись:

— Я, кажется, слышал, как моя мать говорила о нем с леди Джеймс. Кажется, некая спиритка имела потустороннее видение, связанное с этим ожерельем.

Олтуэйт побледнел.

— Потустороннее, вы говорите?

— Кажется, так.

— Проклятие! — выругался тот. — Она действительно умерла.

И он ушел, ошеломленный.

Томас мрачно улыбнулся. Эммелина умна. Оставалось надеяться, что умна она не слишком — ради ее же пользы. Или ради его. Если это не так, то он не знает, что еще она может сделать.

— Я видела это во сне, — сказала Эм. — Седьмое августа — вот когда должен состояться этот вечер.

— Вы уверены? — спросила леди Гамильтон, касаясь ожерелья с эмалью у себя на шее.

Последние три дня графиня была совсем другой женщиной — либо из-за признаний, которые она сделала Эм, либо по какой-то иной причине. Эм этого не знала. Графиня нервничала, как всегда, но, вместо того чтобы погрузиться в опиумное оцепенение, она порхала с не свойственной ей энергией. Головы слуг уже шли кругом, потому что она велела им привести в порядок все комнаты в доме. Даже комнату Гарри, куда никто не входил после его смерти, хорошенько прибрали, а все его вещи уложили в ящики и перенесли наверх, в кладовку.

Эм не понимала, говорят ли эти перемены об улучшении или ухудшении состояния леди Гамильтон, не смела она и размышлять о том, что бы это могло значить.

— Да, я совершенно уверена, — твердо сказала она. — Звезды будут находиться в самом благоприятном расположении, и преграды между миром живых и миром духов будут самыми тонкими.

— Ах, — весело проговорила леди Гамильтон, — а я думала, что такое бывает в канун Дня всех святых.

Эм старалась преодолеть ощущение, что она теряет контроль над разговором, а это случалось все чаще и чаще по мере того, как некая маниакальность леди Гамильтон усиливалась.