Маршалы Наполеона Бонапарта - Яков Нерсесов

Итак, Ней упустил марш-маневр прусского корпуса Лестока (не самого лучшего военачальника прусской армии), успевшего прийти на помощь русским под Прейсиш-Эйлау и тем самым выровнявшего ситуацию. Более того, сам Ней опоздал, появившись на поле боя лишь вечером, и не сумел серьезно повлиять на исход сражения! 14 часов непрерывной бойни у Эйлау так и не дали никакого результата, хотя цвет французской и русской армий остался лежать мертвым на кровавом снегу. Ней был так потрясен этим жутким зрелищем, что бросил историческую фразу: «Что за резня! И без всякого результата!»

Это его весной 1807 г., когда ему пришлось уносить ноги из-под Гутштадта, чуть было не раздавил Беннигсен!

И все же именно благодаря своей отваге, а не тонкому тактическому искусству Ней обычно одерживал победы. Это за ним бесстрашно шли в самый тяжелый бой солдаты и офицеры. Во многом его невероятная храбрость, когда он лично водил гренадер в штыковую атаку на засевших за каменными монастырскими стенами Эльхингена австрийских стрелков, осенью 1805 г. помогла Наполеону загнать австрийцев генерала Макка в Ульм и заставить их капитулировать до подхода русской армии Кутузова. Это после его отчаянной штыковой атаки на левый фланг русских под Фридландом, за которую Наполеон прозвал его «рыжегривым львом», по сути дела, был решен исход не только той важнейшей битвы, но всей войны 1806–1807 гг. После сражения Наполеон вызвал Нея, поцеловал и сказал: «Все было отлично, господин маршал, я очень доволен вами. Сражение выиграли вы»....

Кстати , сам Ланн – первая шпага Франции – не раз обращал внимание Наполеона на то, что Ней дерется один против всей вражеской армии и его надо немедленно выручать! Ответ императора, лучше других знавшего цену «рыжегривому льву», обычно был банально прост: «Он всегда таков, атакует противника, как только увидит его!» И французская армия чаще становилась свидетельницей триумфа Нея, чем его фиаско.

Чуть ли не 20 лет проведя в казарме и на бивуаке, Мишель Ней превыше всего ценил военную, солдатскую славу. Именно из-за нее он постоянно «лаялся» с другим сорвиголовой среди наполеоновских маршалов – кавалеристом от Бога Иоахимом Мюратом. Их непримиримое противостояние началось с кампании 1805 г., когда сын бочара впервые отказал сыну трактирщика в наличии полководческого таланта, а закончилось лишь с битвой при Лейпциге в 1813 г. Перебранки шли на таком солдатском сленге, что у присутствовавших уши вяли. Причем порой острый на язык гасконец не находил чем ответить рыжему лотарингцу. Унимать-разнимать их умел только Бонапарт, иногда для этого ему было достаточно хлопнуть рукой по столу. Столь же непросты были взаимоотношения Нея с «железным маршалом» Даву. Особо обострились они во время отступления из России в 1812 г., когда солдатам из арьергарда «рыжегривого льва» не досталось запасов пропитания в Смоленске, поскольку они пришли туда после вояк Даву, разметавших все съестное. Тогда русские почти полностью вырубили неевцев. А сам Ней не попал в плен лишь благодаря своему исключительному мужеству и везению: в момент его переправы Днепр замерз, а когда подоспела погоня, он снова вскрылся. Вскоре Ней незаслуженно оскорбил тяжелораненого храбреца маршала Удино. Правда, тому хватило выдержки и благородства отписать брату по оружию примерно следующее: «У меня нет другой возможности отплатить вам, кроме как рассказав всем об этом происшествии; но это было бы столь недостойно, что я не стану этого делать». Впрочем, в тот момент неврастеничному поведению Нея имелось простое объяснение: он был арьергардом отступающей Великой армии, и никто, кроме него, не справился бы с этой тяжелейшей задачей!

Ней был твердо убежден, что настоящий солдат должен пасть на поле боя и что те воины, которые умирают в своих постелях, – не настоящие солдаты, а… дерьмо! Быть со своими солдатами в самом опасном месте, разделять с ними все тяготы службы, честно исполнять свой долг – все это казалось Нею неизмеримо важнее высоких наград и пышных регалий. Он был согласен всю жизнь прожить на жалованье рядового, лишь бы его прославляли как человека, выигравшего для Франции не одну битву, все знали бы его как военачальника, идущего с сигарой в зубах в бой на десять шагов впереди самого быстрого из его солдат! Это роднило его с маршалом Мюратом. Как писал позднее Наполеон, «не было людей более отважных на поле сражения, чем Ней и Мюрат, но и нет менее решительных людей, чем они, когда нужно принять какое-нибудь решение в тиши кабинета». Именно они соперничали друг с другом в отваге в самой страшной битве Наполеона – при Бородине и покрыли себя неувядаемой славой. Добавим, что и в личной жизни храбрец Ней отнюдь не отличался самостоятельностью. Он женился по… настоятельной рекомендации супруги Бонапарта Жозефины. Вот как это случилось.

Ближе к концу 1801 г. Ней узнает о том, что правительство снаряжает экспедицию на остров Сан-Доминго. Экспедиционным корпусом, по слухам, назначен командовать зять первого консула – генерал Леклерк. Последний, как и Ней, дивизионный генерал, был с ним знаком по Гогенлинденской кампании 1800 г. В начале декабря 1801 г. Ней отправился в Париж с намерением просить собрата по оружию рекомендовать его в состав готовящейся экспедиции. 4 декабря он уже у Бертье с рапортом об участии в экспедиционном корпусе. Бертье дал согласие на просьбу Нея, о чем даже было опубликовано соответствующее сообщение в газетах. Но уже буквально на следующий день Ней написал Бертье записку, в которой извещал последнего о том, что он отказывается от своей просьбы, так как некие «семейные дела» настоятельно требуют его присутствия во Франции. 1 января 1802 г. Ней вновь выступает в роли просителя. На сей раз он хочет получить все у того же Бертье согласие предоставить ему пост инспектора кавалерии. Военный министр, не выказав никакого неудовольствия, соглашается дать Нею этот пост.

Крутые перемены в «настроениях» столь испытанного вояки объяснялись очень просто. У супруги первого консула Жозефины появились свои виды на перспективного генерала: она задумала женить его. Чтобы не упустить завидного жениха, Жозефина стала оказывать Нею «высочайшее покровительство», настояв перед Бертье на удовлетворении всех пожеланий упрямого «красномордого». Это она решила, что хватит 33-летнему боевому генералу с гусарскими замашками в свободное от службы время музицировать на флейте. (Мишель, кстати, очень недурно играл на этом благородном инструменте.) И тем более «снимать стресс» с помощью некой Иды Сент-Эльм – большой мастерицы по ублажению высшего командного состава французской армии, от генерала-инженера Армана Самуэля Мареско до командующего армией генерала Моро. Губа не дура была, кстати, у Иды – все генералы как на подбор выдающиеся специалисты. Именно Жозефина по-женски мягко, но настойчиво указала Мишелю на 20-летнее сокровище – красавицу, умницу, подругу ее дочери Гортензии – Аглаю Луизу Огье (1782–1854), племянницу и еще одну элитную воспитанницу камеристки королевы Марии Антуанетты мадам Кампан. Грациозное чудо было отменно воспитано и к тому же весьма недурно пело. В общем, «рыжегривому льву» прямым текстом сказали о недопустимости дальнейших сеансов расслаблений с помощью дам полусвета с их изысканным букетом «галантных болезней».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});