Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях - Михаил Юдсон

— Сопроводиловку вашу попрошу предъявить на свет. Об это самое место. Кто кореш-поручитель?

— Кац-отец… тьфу, в смысле Папа Кац, — сказал Илья, протягивая свой черный паспорт с двуглавой решкой. — Вот тут пробито, что временно допущен…

— Ты нам эту филькину грамоту не суй, — заявил карлик. — Где четвертая печать? А может, ты каким-то макаром подло проник, пнимаешь!

— Так вы, оказывается, кацетник? Из поздних, видимо, из «живых дохляков» — отпетый? — уважительно удивился Видящий. — Кого-нибудь из Контролеров знаете? Сенечку знаете?

— Да я нет… просто с Папиной дочкой вместе учился… он мне паспорт и выправил…

— Фраерман! — пригвоздил карлик-ехидна. — Небитый до поры. Бросается в глаза!

Видящий тем временем провертел в углу паспорта шилом дырку, вдел проволоку, вышел из-за стола, шлепая босыми ногами по расшатанной каменной плитке, подошел к сидящему на корточках Илье и повесил паспорт ему на шею — «Ходи смело, вред!» — поверх почерневшей отцовской серебряной цепи с шестиугольной снежинкой и шипастого Ратмирова опаса на конпляной веревочке, сколько хроно уже хранящего в дикой москвалымской круговерти.

После чего Видящий, он же Эфраим, прошлепал обратно за стол, уселся, как сидел, и объявил официальным голосом:

— Вы рассмотрены. Ваш формуляр скитальца заполнен. За изменениями и дополнениями вы вправе обращаться в «Беседку претензий и недовольств», вот к нему, к тову Родосу…

Карлик, мерзко осклабясь, расшаркался.

— …а засим — всего вам наилучшего, не кашляйте. Увидите своих, так кланяйтесь нашим. Приступай, Смотрок, а то утомился я уже от него, роговицу намозолил.

Карлик хмыкнул, сплюнул точно на рукав Илье — меткач! — и пошел вокруг него вразвалочку.

— Звать меня Родос Меерыч, а в народе, гля, величают меня Глазастый, — говорил он, похлопывая по ладони куском резинового шланга, — и принимаю я у себя в тереме любого вреда безо всякого обеда… Завсегда!

— Встать, тля, гля! — рявкнул он на Илью. — Расселся, чтоб те во сне ослепнуть!.. Ты, парашня, совсем охуцпел? Взять шмотье, выходи на шмон!

Пихаясь шлангом, карлик подогнал Илью к столу, на котором сиротливо стояли кейс с кофром.

— Давай хватай, толстосум, тут тебе рикшов с кулями нет! Всё на своем горбу. Помню, несу это я раз корзину с кочанами… Тащи, алтынник. Ставь сюда, подле меня. — Он пнул ногой кофр. — Вскрывай кожан, сквалыга.

Илья хрустнул ключиком. Родос Меерович, оттолкнув его, погрузил обе ручищи внутрь и принялся потрошить.

— Одежды! — говорил карлик, с проворством покусника вытаскивая, тяня и бросая на пол. — Одеянья, глядь! В глазах рябит… А мы тут в одном бушлате два года ноги греем! Чего косоротишься, дохляк? Прижух, Раздолбай Иваныч?

У Ильи, бывшего буршака — «черешневой фуражки», побагровел, налился кровью старый шрам на лбу — след студенческой дубины.

— Меня зовут Илья Борисович, — разлепив губы, ровно отвечал он.

— Не-а, — загыкал карлик. — Ты — Раздолбай Иваныч Фраерман. РИФ. Такое погоняло я тебе даю.

Видящий за столом засмеялся:

— Называется назвал по имени! Акроним!

— Да ты погляди, — возмущался карлик и вращал глазами. — Еще целку строит, целлакант! Ишь, двенадцатиперстный, вынырнул… Прямо скарабейник какой-то! Натащил навоза…

— Гостинцы привез, — саркастически вставил Видящий.

— Щас рассортируем, — многозначительно пообещал карлушка. — Что в сортир пойдет, а что в чулан… Чего вылупился, глядюка, — буркалы колет? — накинулся он на Илью. — А вкалывать за тебя дядя Рабейну будет? Это тебе не в тростниках…

Видящий засмеялся:

— Обрати внимашку, у него в зрачках мышцы косые — один глаз в Акко, другой раком… Аккомодация!

— Эх ты, тундра-бунда, ссусумань, ресницы отмороженные! Мы из тебя, мистер-клистир, кишка слепая, вылепим профессора-ахулиста, лурьеата мистичкового… Ари-стократ, глядь, ицкатуха, посеребряное брюхо! Возьми аккуратно разложи — тряпки отдельно, стеклярусы отдельно, — снисходительно учил карлик. — Шапку свою самоедскую, малахольную — особо — в меха.

Илья копался в кучке, сопровождаемый едкими его замечаниями:

— Нахапал с миру по нитке, куркуль? Снискал, стяжатель? Все равно что резать сонных — обирать народ!

И еще:

— Нашкодничал, нувориш, шапка горит? Нащечил, ошара? Умей ответ держать!

А также:

— Дай часы поносить, скаред. Давай, давай, чего там — не налезет! Я их на пальце носить буду.

Колоссальный карлик! Родосский! Надо на Кафедру отписать — не-ет, в эту землю нам не войти, не сбороть — и зря только время потратишь, сустав вывихнешь, — когда такие люди!.. Из какой задницы этот наннас на нас выпал?

Родос Меерыч подобрал откатившийся от вещей в сторонку сувенирный флакон с желтоватой снежевичной настойкой, взболтал, взглянул на Илью с новым интересом:

— Нассал, что ли? Или — бухарик, прикладник к рюмке? Вышел, глядь, из запоя, залил шары — и сразу в путь, на нас рыковкой подышать?

Он споткнулся о папку с «Докладом», который Илья должен был доносить на симпозиуме, поддел ее носком:

— На раскурку?

Бумаги разлетелись. Илья кинулся их собирать, складывать листы в последовательности — Видящий очень смеялся. Карлик двумя пальцами выволок из кучи толстый глянцевый журнал: «Видал мигдал, Эфраим?» — и брезгливо перебросил его на стол Видящему.

Эфраим полистал близоруко:

— Мутный журнальчик… Новый «Остар» народился? Эх, корень наших бед!

— Просто реферативный журнал, что вы, — робко запротестовал Илья.

— А почему тут голая баба с двугорбым на обложке? Это что такое, это чей же знак, понятно? Тут глаз да глаз… — Видящий шумно потянул носом. — Кстати, пахнет там у вас в саквояже что-то на втором дне, я отсюда вижу. Неужто шамовка — горькая зелень изгнанья?

— Взял немного в дорогу, — признался Илья.

— Ага, погрызть, поглазеть… Голодарь прям, — скривился карлик. — Печень на шесть пальцев ширше, селезень отлетела… Забулдыга…

— Вынимайте, — решительно сказал Видящий. — Пищу будете получать в соответствии с разработанными нормами, а не варварски заглатывать. Не при калитализме, чай, не средь ванья. Все питание по Шкале распределяется — сколько делений-шкалимов набрал по рапортичке, столько питы и получи.

— Заболонь в шоколаде, — посулил карлик ухмыляясь. — Карие глазки. Хоть зажрись, крохобор…

Эфраим поучительно поднял палец:

— «Не малая пайка губит душу, но большая. Да не возжелай второй каши». Главное — горбатиться на четыре и пять, въяживать за дело… м-м… как там… от доблести до геройства, до опупения явленного, попросту говоря… Дорога до Миски во вратах раздачи, чтобы вам было понятно, — вот благо и красота!

Карлик ловким ударом своей резиновой дубинки сбил мобильник с пояса у Ильи и с хрустом наступил на него ногой:

— Передатчик, глядь, ручник! Трубка одноухая!

— Да обычный сотовый телефон, что вы…

— Там разберутся, — угрожающе заявил карлик, осторожно укутывая треснувший телефункен в засаленный целлофан и почему-то топая ножкой в каменный пол. — Вмиг расколют! В терцию! Там такие головы сидят! Огонь-ребята!

Он с очевидной сноровкой, встав на цыпочки, обшарил карманы Ильи (балагуря: «Ильин день у нас нынче. Придет Илья — принесет гнилья»), забрал записную книжку в переплете из ивовой коры с именами нумеров («Там — выяснят!»), изъял авторучку («Далеко бьет?»), отнял без объяснений с довольным урчанием портмоне («Вексель-моксель, лопатник-то весь в песке — нашишковал, скопидом? Чирик на отоварку!»), выволок носовой платок (бритву-писку протереть?), в который смело высморкался, после чего Илья ему его мысленно подарил. Без комплексов абсолютно карлик — бойкий такой касрилик, простейший Меерыч, хордовый.

Надев на узловатый палец наперсток металлоискателя, карлушка Родос внимательно прочесал весь организм Ильи, пригибая его к земле, раскурочил подкладку куртки, вытащив зашитую записку («Ага, авторитетов отрицаешь! Против Абраши, Изи, Яши скалишься!»), отодрал подметки у башмаков, выдернул меховые шнурки, но остался неудовлетворен и с пылающим взором замахнулся шлангом и потребовал:

— А ну, Раздолбай Иваныч, попрыгай — зазвенит!

— Остынь, Родос, — засмеялся Видящий. — Замылился зрак, крохотка?

— Клянусь Лазарем и Семью Мудрейшими, я его вижу насквозь, со всей его требухой! — оскорбленно вскричал ярый карла, подтягивая свои волочащиеся по полу клеша. — Он у меня на сетчатке впечатан, глаз на лапу даю! Это глаголю вам я, Глазной Сокол тайного терминала «Френкелево»!

Илье показалось, когда карлик подсмыкнул штаны, что вместо человечьих ступней у него были точно какие-то птичьи лапы — по три желтоватых ороговелых пальца с когтями. Что ж, очень может быть. Биомеханика, значит, развитая, выращивают. Роговица пятки, известное дело! Этот еще не полный золяк, пол-пепла, — мелкий экземпляр. Калеб. Друг человечка. Крупица зла. Мал золотник, да вонюч. А вот есть у них, странствующие товарищи рассказывают, некий «черный человек» (Шварцман, надо полагать), тот — да, тот — не приведи! Из тех пинхасов, что махайродусы. Кожу обдерет, как липку, аки акивку — и дело без зингера сошьет… Хват!