Карибская эскапада - Андрей Бондаренко

Мари в сторонке постирушками наспех занималась. А Лёха, вольготно развалясь на походном раздвижном стуле и закинув больную ногу — свежезагипсованную, на картонную коробку с бренди, мурлыкал себе под нос любимый романс, небрежно перебирая струны старенькой обшарпанной гитары.

Глупое сердце — пронзённое стужей…Кукушка молчит — за поломанной дверцей….Если — по правде: никто уж не нуженЗаледеневшему, бедному сердцу…..Время, практически, остановилось…..Много вопросов, но, нету — ответов…..Мелко дрожит, видимо, простудилось,Продрогшее сердце — пронзённое ветром….Память — она — словно рваная рана,Сверху присыпанная — толчёным перцем….Стонет, отведавши яда обманов,Глупое сердце….Музык небесных — мелодия сноваСтала слышна — вопреки всем невзгодам…Слушает сердце, и злые оковыМедленно тают — словно….Скрипки рыдают в полях, за рекою….Дали — подёрнуты дымкою мглистой….Полено сосновое — плачет смолою,Угли в камине — почти аметисты…..И — на ковре появляется лужа…..Пахнет рассветом — нездешним, весенним….Это рыдает, оттаяв от стужи,Глупое сердце — под вечер — в Сочельник….Это рыдает, оттаяв от стужи,Глупое сердце — под вечер — в Сочельник….

— Что с тобой случилось, picarilla? — обеспокоенно спросил приятель, едва только взглянув на Айну.

Индианка забралась к Лёхе на колени, обняла, и что-то жарко зашептала ему в ухо, вздрагивая всем телом.

Неужели наша амазонка, привыкшая людей хладнокровно на Тот Свет отправлять, умеет плакать? Да, дела…

Если, когда-нибудь, у этой парочки дети народятся, то кем, интересно, вырастут? Вполне возможно, что душегубами и душегубками, а может, наоборот, — поэтами и поэтессами….

Джек, одновременно — с очень хмурым Джедди, появившимся с другой стороны, подошёл к костру, и вкратце рассказал остальным о событиях, произошедших в Парадном зале.

Все слушатели — люди взрослые и серьёзные, так что рассказ этот спокойно выслушали, без эмоций излишних.

— Ладно, Бог с ним, со Смоллом этим, — доктор Мюллер говорит, трубку потухшую об колено, выбивая, — Давай, Джедди, завершай повесть свою — о путешествии вашем нелёгком. Кстати, чего это ты озабоченный такой? Гномы чего плохого наболтали?

— Давайте про гномьи россказни я чуть погодя поведаю? — Мальчишка спрашивает, — Вот дорасскажу уж об одном, а потом — и к свежим новостям перейду?

Никто против такого расклада возражать не стал, а герр Мюллер даже покивал одобрительно — уважают австрийцы, особенно — старой закалки, такое вот стремление к пунктуальности и порядку.

Джедди рассказ свой и продолжил:

— На чём это Капитан остановился? Ах, да. Перевязали Зорго, от кота пострадавшего, меня откачали. Потом припасы, через реку переправленные, подсчитали — прослезились. И еды мало совсем, да и со свечами и фонариками — труба полная. Впрочем, троим то из нас это отсутствие света искусственного и не помеха вовсе: выяснилось, что я и Айна, о Маркизе уже не говоря, в темноте всё и так видим прекрасно. Главное, что примус в целости сохранился, а к нему несколько запасных баллончиков с газом. Без этого уж и не знаю, что бы и делали — сырая пища, она к оптимизму не располагает. Первые несколько дней вдоль реки шли, через скалы и каменные россыпи перебираясь. Тут даже продовольствие удалось полностью сэкономить, потому, как очень ловко у Айны получалось рыбу камнями в реке подбивать. Ну, очень ловко, меня до сих пор завидки берут! Газ, правда, экономили, поэтому полусырой рыбка получалась, да и без соли к тому же. Да и ладно — не графья какие там! Потом, возле водопада шикарного, ход подземный обнаружился. Подумали немного — решили по этому ходу дальше следовать, тем более что через водопад перебраться — вовсе уж затруднительно было: широко река в этом месте разливалась, билась о скалы отвесные, такие водовороты по течению туда сюда передвигались — жуть страшная! Свернули в пещеру, по ней ещё несколько суток чапали, точнее не скажу, под землёй — время странно бежит.

— Это уж точно, — Лёха подтвердил, Айну бережно на коленях качая, — Со временем здесь определится можно только общими усилиями, с применением штурма мозгового, так сказать, и то — есть вероятность на сутки другие ошибиться. И, ещё штука интересная: когда вдоль реки шли, стал я к темноте привыкать — то ли отблески воды тому причина, то ли — ещё что. А когда в ход этот боковой вошли — всё, вообще ничего не вижу! Как маленький, словно прицеп за автомобилем, вперёд продвигаюсь, Айну за руку держа, другой рукой — по округе шаря, на всякий случай. Каждые два часа свечу на минутку зажигали, чтобы хоть какую-нибудь связь с действительностью сохранить. Да, невесело совсем там было….. Извини, Джедди, что перебил! Ты — продолжай, продолжай!

Мальчишка только улыбнулся:

— Что-то ты, дядя Алекс, сентиментальным стал, извиняться научился. К чему бы это? Уж, не к свадьбе ли? Да ладно — шутка. Короче, выбрались в зал подземный, который больше вашего Загадочного зала, да и Парадного — в разы, а может — в десятки раз. И от того зала — сотни, а может, и тысячи, ходов и штреков разных отходят. По какому из них идти — один Чёрт только знает. Лампу, на аккумуляторе уже подсевшем, до конца угробили, первые три десятка ходов исследуя. Напрасно всё: ходы эти короткими оказались — через метров триста- пятьсот каждый тупиком заканчивался. Хорошо ещё, что пока лампа работала, успели мышей летучих десятка четыре набить. Ещё в одном из тупиков сундук огромный обнаружился. Обрадовались все. Но не тому, что был тот сундук золотыми монетами набит под завязку, а тому, что деревянный — теперь можно было мышек летучих на костре жарить, газа то для примуса совсем уже мало оставалось. Куда монеты подевали? Там, в тупике штрека и оставили, по несколько штук на брата взяв, — чисто на память. Но делу это помочь не могло: ходов то — сотни и сотни, как определить — где же нужный, без тупика, в глубь Подземелья ведущий? Если бы не Айна, до сих пор бы там бегали, как бобики глупые, от голода тронувшиеся. Нет, ну до чего же, дядя Алекс, невеста у Вас умная, офигеть и не встать!

Айна, после слов таких, от Лёхиного плеча оторвалась, и на мальчишку с благодарностью посмотрела, чёрными глазами блестя. Да, а следов то от слёз на её щеках и нет, совсем, не умеет, всё же, плакать. Плохо это? Хорошо?

— Знаете, — Зорго говорит, тушку, на вертел насаженную, с костра снимая и разглядывая внимательно, с плотоядным огоньком во взоре, — За следующие две недели я так к этой мышатине, пусть и летучей, привык, что и не знаю теперь — как там, на воле, обходиться без неё буду?