Семь крестов - Николай Прокошев

В окружении красных стен, под сводчатым потолком, расписанным красно-зеленой вязью, изображающей незатейливые геральдические мотивы, на плиточном полу стоял большой темного дерева прямоугольный стол. Торжественность момента подчеркивали стрельчатые окна, придававшие дворцу вид хорошо укрепленной церкви, в которой каждая частичка была наполнена Божьим прикосновением. Вокруг стола с доброго благословения главного столичного священника собралась уполномоченная коллегия. Капитул в составе восьми братьев, четырех полубратьев и того самого священнослужителя призывался избрать «храброго, честного, умного и богоугодного» рыцаря в качестве Верховного магистра Немецкого ордена.

Всем и так было заведомо известно, кто станет во главе рыцарской организации. Но процедура подлежала исполнению с обязательным соблюдением всех правил независимо от времени и условий. Обычно, до таких исключительных обстоятельств, гросс-комтур в присутствии высшего руководства и многих рыцарей из округи и удаленных местностей выдвигал кого-либо первым в предстоящую коллегию. Если все соглашались, то появлялся первый выборщик, который рекомендовал второго. Когда второй выборщик тоже утверждался, то уже двое выбирали третьего. Дальше трое четвертого. И так до тех пор, пока не изберутся тринадцать человек.

Затем на закрытом заседании каждый по очереди называл имя претендента, если этот кандидат не набирал большинства голосов, то предлагался другой. Как только предложенное имя поддерживалось большинством, то выбранный человек и становился магистром. Но тем судьбоносным вечером по понятным причинам коллегию созвали из тех, кто находился под рукой. Генриха-старшего назначили первым лицом духовной корпорации открытым голосованием.

– Старший брат наш и благодетель Генрих, – настоятель замковой церкви имени Святой Девы Марии развел руки над склонившимся перед ним фон Плауэном, – клянешься ли ты, покуда хватит сил твоих, оберегать наш орден от внутренних и внешних страданий?

– Клянусь, святой отец, – новый магистр перекрестился.

– Клянешься ли ты перед Господом Богом, хвала ему и смирение наше, защищать слабых и угнетенных в землях Пруссии, чтобы не утратили они веру во Вседержителя и каждый день проводили с пользой?

– Иисус мой свидетель, клянусь!

– Клянешься ли ты, Генрих фон Плауэн, достойный сын основателей сего священного ордена, да хранит его Господь, беспрестанно молиться за праведные и грешные души наши и всех наших сторонников?

– Да, отче, клянусь, – перекрестившись в третий раз, Генрих с достоинством встал и расправил плечи. – Пусть меня постигнет суровая кара Божья, если нарушу слова свои и отрекусь от братьев моих и мирян, чина духовного не имеющих. Под страхом низвержения души моей собственной в адское пекло обещаю не щадить себя в борьбе за укрепление и процветание ордена нашего. Да помогут мне Пресвятая Дева, святые апостолы и Господь Бог! Аминь.

– Тогда помолимся, братья! – В трапезную вошли два дьякона и, встав позади святого отца, красивыми голосами нараспев стали читать специальную для таких случаев молитву: – Всемогущий и вечный Господь, смилуйся над слугой Твоим и направь его в милости Твоей по пути вечного спасения, дабы по воле Твоей возмог он пожелать угодного Тебе и совершать то во всей добродетели через Господа нашего…

Обряд посвящения закончился только с наступлением сумерек. Но это была сущая мелочь по сравнению с тем, что хороший друг Гектора – Генрих фон Плауэн-старший – получил печать Верховного магистра Тевтонского ордена. Немец и раньше покровительствовал Псу, а со вступлением на такой высокий пост свободно мог дать пруссу полную неприкосновенность. Хорошо это понимая, на следующий после церемонии день серый брат обратился к фон Плауэну с просьбой передать Матиаса в его личное распоряжение. Надлежащий указ был немедленно подписан.

Просить о повышении жалованья, чтобы скорее рассчитаться с долгами, Гектор пока не осмеливался, потому что видел, как из казны выносили сундуки с монетами на оплату услуг наемных отрядов. Также средства были нужны на восстановление разрушенных городов и крепостей. Спустя пару дней магистр собрал у себя в кабинете Гектора, Джаспера, Тронда и еще нескольких отличившихся солдат.

Фон Плауэн сердечно поблагодарил присутствующих за верную службу Господу и, подмигнув Псу, предложил всем желающим вступить в орден полубратьями. Отказались только викинг и английский стрелок, ссылаясь на некие незаконченные дела. А как только все будет улажено, то они сочтут за большую честь надеть серые плащи.

Добрые слова Великого магистра пролились приятным бальзамом на души защитников Мариенбурга, но, что греха таить, гораздо больше их сердца обрадовались двум фунтам[113] серебра в качестве щедрого подарка каждому. Довольные ночные лазутчики, раскланиваясь, удалились из резиденции Генриха-старшего и направились в один из случайно уцелевших трактиров.

Таким вкусным пиво еще никогда не было. С удовольствием отрывая хрустящую корочку жареного цыпленка, Пес поинтересовался насчет дальнейших планов друзей. Тронд ответил, что собирается вернуться в Шветц за Гуннаром – вдруг еще не поздно отговорить того от неожиданных перемен в жизни, или чего он там себе удумал. Англичанин в пару глотков допил четвертую кружку и напомнил пруссу о данном в Кёнигсберге обещании вернуться домой, если останется в живых после битвы. А раз остался, значит, пора возвращаться – не сбылось, похоже, пророчество о смерти на прусских землях.

Несмотря на то что во всех трех не сильно пострадавших от войны тавернах рыцари, наемники, полубратья, кнехты и даже слуги которые сутки напролет громко праздновали счастливое спасение столицы, ставшие неразлучными товарищи были немногословны. Они понимали, что их пути разойдутся если не навсегда, то, по крайней мере, на некоторое время. После прощального ужина друзья вышли на свежий воздух.

Поеживаясь от холода, Гектор с улыбкой вспомнил, как первый раз встретил викингов прошлым летом на ярмарке. Как один постоянно молчал, а второй беспечно улыбался. Как они с Уортингтоном вытаскивали их из татарского плена. Уортингтон… Хозяин Галифакса. Вольный стрелок. Как они все сражались бок о бок под Танненбергом. Когда теперь вновь сойдутся их дорожки?

Каждый решил побыть в одиночестве, собраться с мыслями, оглянуться на прожитый вместе отрезок жизни, подумать о грядущем. Пес заверил, что наутро попросит у магистра коней. На том и разошлись. Отправив Матиаса спать, прусс до самого утра просидел на скамейке в верхнем замке. Той холодной осенней ночью он мечтал поскорее добраться домой, чтобы обнять Анну.

Наверняка они с Бальтазаром не находят себе места, ведь неизвестно, спасся ли многострадальный полубрат, их опора и надежда. И как они там? Все ли у них в порядке? Неизвестно, сколько продолжится война, но как бы там ни было, надо срочно скакать в Кёнигсберг. Он слишком долго не был дома. Анна, любовь, подожди еще немного, и вновь вернутся прогулки у вспененного моря с одинокими чайками над ним, как в добрые времена.

Утром настал час, когда Тронд, Джаспер и Гектор напоследок обнялись, пожелали друг другу удачи и развернули лошадей каждый в свою сторону. Никто не обернулся – ни один не хотел показывать слезы верным друзьям. Но все с трепетом и замиранием сердца в самый момент расставания уже искренне желали увидеться опять, как если бы провели в разлуке не один год.

Матиас, напротив, вздохнул с облегчением, когда викинг исчез за городскими воротами. Зато мальчишка всей душой прикипел к Псу, усмотрев в том своего освободителя и господина. В Остероде у него никого не осталось, кроме пары дальних родственников, живших где-то в комтурстве, так что путешествие в незнакомый новый город он посчитал отправной точкой, пропускной грамотой во взрослую жизнь.

– Матиас, скажи, – у городка Фишау устроили небольшой привал, и Пес неспешно отхлебывал молоко из пузатого глиняного кувшинчика, – а как ты научился говорить по-татарски?

– Однажды господин фон Пицценау на охоте нашел какого-то чернявого человека, – отрок барсучьим жиром смазывал ушибленный накануне поездки локоть. – Тот прятался в лесах. По-немецки ни бе ни ме. Слуги-литовцы сказали, что это татарин.

– А зачем он прятался?

– Господин Гектор, я же рассказываю. Он прожил у нас четыре года. Я учил бродягу нашему языку, а он меня татарскому. Как я понял, его прогнали свои за то, что он хотел креститься. Вот мы и подобрали.

– Почему он прожил у вас только четыре года?

– Как-то утром Елай – так его звали – не принес воды умыться господину фон Пицценау. Я пошел проверить, где он. Кто-то убил Елая. Зарезал. Концов мы не нашли.