Война за империю - Евгений Белаш

— Меня всегда удивляла позиция Сталина в этом вопросе.

— Дядюшка Джозеф — умный и тонкий политик. Он знает, что наше ремесло — не борьба Добра со Злом, а просто выбор наибольшей выгоды из множества вероятностей. Джон Смит за русской чертежной доской — сильное подспорье Союзу, но одновременно это наши глаза и уши. Сталин считает, что для него лучше радоваться первому и закрыть глаза на второе. Прагматизм! Этим он выгодно отличается от своего британского коллеги. После того как Британия проиграла европейскую кампанию, у них остался только один рациональный путь — договориться с нами. Наша поддержка в обмен на их богатства, доступ к колониальным рынкам и многое иное.

— Они никогда не пойдут на это. В понимании британцев это означает отдать все. Отказаться от империи, которая веками правила миром… Боюсь, убедить в этом англичан не в твоей власти.

— Величие Империи в прошлом, это непреложный факт. Британия еще сильна, но уже клонится к закату, и мы должны выторговать себе уступки. И как ты совершенно точно заметила, убедить в этом Черчилля, тем более неофициально — на грани возможного. В каждом слове, в каждой строчке он будет видеть провокацию. В итоге, островитяне все‑таки придут к нам с просьбой помочь, но это будет поздно и не вовремя. Но даже если Черчилль проиграет Большую Партию, если Империи придет конец, ее место должны занять наши корабли, а не немецкие. А вот как это сделать…

Президент явно устал, взгляд потускнел, паузы в речи стали чаще и длиннее. Пальцы безвольно легли на подлокотники.

— Пора спать, — мягко заметила она.

— Да, наверное, ты права. Завтра трудный день. Впрочем, как обычно. А мы сегодня хорошо побеседовали, — с обычной хитрецой сказал он, — тебе снова удалось вызвать меня на разговор. Мой ангел здравого смысла! Дипломатия на пороге сна, вот как бы я это назвал.

— Да, милый, конечно. Но 'Философия в будуаре' мне нравится больше.

— Кто? — не понял он, — А, вспомнил… Тот сумасшедший француз, который сидел в тюрьме и писал разные гадости, перемежая их рассуждениями о скотской природе человека. Возможно, ты права.

Почти десять минут ему понадобилось, чтобы перебраться с каталки на постель. Элеонора терпеливо ожидала на своей половине, не делая ни малейших попыток помочь — он это ненавидел.

— Вот и все, — сказал он, наконец, с вздохом облегчения, накрывшись одеялом. — Теперь можно с чистой совестью сказать, что день закончен. Как тосклива была бы наша жизнь без дружеских объятий Морфея!

Тихо щелкнул светильник, выключенный женой, спальня погрузилась во мрак.

— Возможно, ты права… — неожиданно произнес он. — Если бы потомки знали, как и где принимались великие решения, навсегда изменившие их жизнь… Но для них мы останемся титанами, напряженно мыслившими в гулких кабинетах и глубоких бункерах, за томами отчетов и кипами карт. В окружении таких же гигантов мысли. Наверное, так оно и к лучшему… Доброй ночи.

— И тебе доброй ночи.

Глава 20

Шейн открыл глаза. Утро, девять часов. Время.

Вселение прошло без сучка и задоринки. Он опасался, что ему не откроют до утра, но заведение переживало не лучшие времена, и его приняли как дорогого гостя, даже, несмотря на американский акцент. Хозяйка, монументальная женщина лет пятидесяти, самолично встретила его, быстро записала в огромный гроссбух тисненой кожи, помнивший, наверное, еще времена лихой королевы Бесс, любившей гульнуть в трактирах со своими бравыми моряками и самолично же провела наверх, в лучший номер. Шейн, разумеется, и ей предложил натуральный обмен и встретил куда большее понимание. Он жил здесь уже почти неделю, терпеливо ожидая условного сигнала о долгожданной встрече. Бездельничать было опасно, праздный приезжий немедленно попал бы 'на карандаш' минимум полиции, если не кому повъедливей и пострашнее. Поэтому день за днем Шейн ровно в десять утра выходил из номеров со своим чемоданом наперевес и возвращался уже затемно. Как правило, хотя бы с одним подписанным контрактом. Иногда он философски думал, что неправильно выбрал профессию. Как настоящий коммивояжер он мог бы добиться многого.

Но сегодня он, наконец, получил знак, сигнал о времени встречи и был во всеоружии, готов к работе и предстоящим делам.

Номер был двухкомнатный и даже с собственным ватерклозетом, так что утренний туалет не занял много времени. Шейн закончил умывание и бритье в четверть десятого. Оделся, даже затянул галстук. Придирчиво осмотрел номер, машинально поправил чуть смятую постель. Бросил косой взгляд на очередной 'Кто‑то болтал!' намертво приклеенный прямо по центру двери — здесь злой немец с оскалом людоеда алчно взирал из кабины самолета на беззащитный морской караван. Выглянул в окно, выходящее на противоположную от тупичка сторону, на большую улицу.

Ньюпорт проснулся и кипел жизнью. Автомобилей было мало, гораздо чаще встречались переживающие второе рождение разнообразные повозки на конной тяге, звенели гудки общественного транспорта, мимо проплыл, стуча и лязгая на повороте маленький трамвайчик. Детвора бежала за ним, норовя прокатиться на подножке или уцепившись сзади. Почти что мирная жизнь. Впрочем, опытный взгляд Шейна отметил вооруженного (невиданное дело!) полисмена, общую потертость и поношенность одежд прохожих, их целеустремленный деловой вид. Среди снующих людей не было праздных и просто гуляющих. Все были озабочены и все спешили.

Шейн машинально и привычно прикинул, как в случае чего лучше выпрыгнуть в окно, и сразу же запретил себе думать на эту тему. Сегодня эквилибристика отменялась. Даже в случае провала он должен был до конца играть роль.

Двадцать минут десятого. Шейн аккуратно извлек небольшие деревянные колышки, которыми перед сном заклинил дверь с ее ненадежным замком. Предосторожность объяснимая и приемлемая для коммивояжера с чемоданом полным образцов в чужой стране.

Двадцать пять минут. Шейн встал напротив двери, одернул пиджак, скрестил пальцы на удачу.

Двадцать шесть минут. Дверь отворилась, и в номер вошел Черчилль.

— Приветствую, — коротко сказал он, быстро огляделся, прошел во вторую комнату и сел на заранее приготовленный Шейном стул. Американец тщательно запер дверь, снова заклинил ее и последовал за гостем.

Они сидели друг против друга, почти соприкасаясь коленями, внимательно глядя друг другу в глаза. Конечно же, это был не премьер, но сходство было несомненным. Только одет гость был в мешковатый клетчатый костюм, ветхий, засаленный и скверно перелицованный. И был совершенно лыс.

— Излагай, — кратко сказал гость.

Шейн молча, широким жестом, указал на стены и потолок. Потом ткнул большим пальцем в окно, всем своим видом изобразив вопрос

— Учи меня работать, — брюзгливо произнес гость. — Все проверено. Никто не слушает. А на улице слишком много посторонних глаз.

— Имею на продажу галантерейные товары… — постным голосом начал Шейн.

— Заткни хлебало, — мрачно посоветовал собеседник. Шейн вздохнул. У Отшельника была странная привычка употреблять в просторечии немецкие и русские простонародные специфические выражения, при этом переводя их на английский дословно.

— Я знаю тебя, ты знаешь меня, — так же мрачно продолжил гость. — Все эти ритуалы нам ни к чему. Говори по делу. Кого представляешь на этот раз?

— Как обычно, работаю на правую, и на левую руки, — деловито ответил Шейн. — От правой — стандартный набор инструкций и вопросов. Противовоздушная оборона, темпы производства авиационной техники. Причем с разбросом по отдельным предприятиям. И еще по мелочи.

Отшельник слушал, ни словом, ни делом не выдавая никаких эмоций.

— Но прибыл я главным образом от левой руки. Есть два задания.

Шейн сделал паузу, потер ладони. Несмотря на возраст и опыт, он каждый раз робел, оказываясь лицом к лицу с нынешним собеседником. Особенно теперь, особенно с этим заданием.

Отшельник молча и неподвижно ждал.

— Скоро в Лондон прибывает Менестрель, — сказал Шейн. — Не знаю точного времени, но в течение недели, может быть двух. Вам предстоит встретиться. У Менестреля при себе будет 'Протокол Е', полный список кандидатур, он желает обсудить с вами наиболее спорные. Как с самым опытным и знающим все здесь изнутри.

— Идиоты, — прокомментировал Отшельник. — Я получаю срочное требование о личной встрече, я аврально засвечиваю это место, проверенное и кристально чистое как слеза младенца. Бросаю все и еду из Лондона на перекладных. И все только для того, чтобы мальчик Хьюза сказал мне, что идиоты привезут в страну бумагу, за которой охотится лично Черчилль. Питер, ты меня огорчаешь. То, что ты привозил мне от G-2 это еще туда — сюда, но после того как ты стал прирабатывать на стороне… Пусть Менестрель, или Трубадур, или В — Жопу — Дуй, как там его, свернет свой 'Протокол' в трубочку и засунет себе в известное место. Поглубже, в целях конспирации.