Война за империю - Евгений Белаш

Хлынов быстро, вопросительно глянул на Жукова, будто спрашивая — стоит ли объяснить объективные трудности сбора информации, подготовки операции, и тем более — отчета в такой специфической обстановке. Жуков чуть качнул головой в отрицательном жесте — он общался со Сталиным гораздо дольше и хорошо знал, что во всем, что делал Генеральный, был практический, продуманный смысл. Просто далеко не все могли его разгадать.

Сталин ходил и думал, но совершенно не о том, чего ожидали его подчиненные — сподвижники.

Вопрос о вторжении был давно решен, решен в ту ночь на безымянном полустанке, при встрече с Шетцингом. Более того, еще задолго до встречи Сталин был готов к такому повороту событий, хотя опасался и не желал его. Он не рассчитал активности и напора Черчилля, но то, что на волне побед немцы так или иначе попытаются добраться до ненавистного острова — было (к сожалению!) более чем вероятно. И в сложившейся конфигурации сил, воль и намерений пришлось выступить самым невыгодным и нежелательным для Союза путем — принять участие в атаке метрополии. Принять этот путь и победить, переиграв противника в его же игре.

Сталин знал все проблемы разведки, промышленности и вооруженных сил. Прекрасно понимал, насколько тяжела поставленная задача, и с каким скрипом она будет решаться. Он уже беседовал по отдельности с Молотовым, Маленковым и Великановым, разносторонне оценивая политическую, экономическую и управленческую готовность Союза к грядущей войне. Вызывал Кузнецова, Голованова и Самойлова, вместе с ними рассчитывая возможность объединенных ВВС Нового Мира сточить в затяжных боях воздушный меч Британии, возможность остановить Флот Метрополии в его решительной атаке плацдарма и линий снабжения. И еще многие иные руководители, аналитики и ответственные работники побывали в этом кабинете за две недели, прошедшие с того дня как Василевский привез добрую весть о нейтралитете американцев.

Теперь Сталин хотел послушать военных и разведку. Не узнать о них что‑то новое, а именно послушать. Важно было не то, что они скажут, но как скажут. Все время, пока три его 'гостя' излагали свои мысли и намерения, он смотрел и слушал, как умел только он — незаметно и неощутимо. Как бывалый охотник в тайге он провоцировал, искал и выслеживал в их лицах и словах нотки неуверенности, скрытого страха, опасения.

И не находил.

Они были слегка растеряны, отчасти рассержены и удивлены необычным ходом совещания. Перед ними была невероятной сложности задача, равной которой не решал никто и никогда.

Но Сталин не чувствовал в них той внутренней неуверенности, неверия в себя, что убивает любое начинание еще в колыбели.

И сейчас он не мыслил о великом, о 'баржах сборных', армейских группах и перспективах замены морпехов на воздушный десант.

Он гордился. Собой и своей работой. Двадцатью годами невероятной, немыслимой сложности работы, от которой каждый день хотелось опустить руки и уйти из политики, из страны. Из жизни, наконец.

Той работой, в результате которой теперь перед ним сидят только лучшие, только знающие, только способные люди, которые совершенно серьезно, без тени позерства и игры решают вопрос — как в соответствии с директивой 060741 затопить Англию. Ту самую Англию, что два столетия правила морями и миром.

Негромко шмыгнул носом простуженный Жуков и этот домашний, совершенно не вяжущийся с общей обстановкой звук вернул его обратно на землю.

Вот и все. Пора заканчивать с самолюбованием, подумал он. Дела не терпят.

— К вопросу о механизированных дивизиях… — сказал он по — прежнему строго, — какие кандидатуры комдивов?

— Планировались Шестопалов, Мындро, Борзиков, Пуганов, Кондрусев, — деловито вспоминал Хлынов. — Но Борзиков сейчас в больнице — китайские ранения, еще с Сяолинвэя. Похоже, выйдет он из госпиталя уже на заслуженную пенсию.

— Будем искать замену, кандидатур хватает, — сказал Жуков.

— Да, есть хорошие комдивы в русских селеньях, — позволил себе тень шутки Сталин. — Кстати, мне вспомнилась одна фамилия… Молодой. Перспективный, вполне грамотный командир. Кажется, его фамилия была… Солодин?..

Глава 18

Наркомат среднего судостроения был с виду совершенно неприметным зданием на границе Бульварного кольца в Москве. Сюда с раннего утра до поздней ночи сходились и расходились, порою за полночь офицеры в темно — синей форме. Знаки различия радовали глаз разнообразием. Здесь легко можно было встретить как молодого старлея — летчика морской авиации, так и опытного, прошедшего не одно море каперанга.

Пока только немногие посвященные знали, что в этом здании находится сердце авианосных сил СССР, твердыня и база самого Петра Алексеевича Самойлова. Великого энтузиаста и мечтателя, поставившего перед собой цель: ни много, ни мало — однажды вывести строящиеся на растущих как грибы советских верфях корабли в Великий Мировой Океан. И не просто вывести, но так, чтобы 'Советский Флот' звучало так же весомо и значимо как 'Королевский Флот'.

К моменту начала войны кучка энтузиастов обрела поддержку сверху, обросла сторонниками и железом. Авианосцы, бороздившие Балтику и Белое море, еще воспринимались как диковинка, но само слово не резало слух. Дескать, есть у нас и такие — несомненное достижение социалистического строя, дань прогрессу, новые идеи идущие на смену стальному броненосному оскалу империализма.

Кабинет самого наркома с адмиральским званием располагался на втором этаже и был сравнительно невелик. Столы, покрытые зеленой тканью, стоящие буквой 'Т', три окна выходящие на маленькую улочку, аккуратно расставленные стулья и карта, на которой дежурный офицер каждое утро обновлял положение главных сил флота.

Сам хозяин кабинета выглядел значительно моложе своего возраста. Сказывались твердый распорядок дня, привычке к работе и физической культуре, а также решительный отказ от табака и спиртных напитков. Курение не приветствовалось даже среди пилотов палубной авиации. На краю стола, рядом с привезенной из Китая лампой аккуратной стопкой лежала стопка документы — беспорядок на рабочем месте Петр Алексеевич почитал за первый признак разгильдяйства и неорганизованности. Из нерабочего на столе был лишь поднос с тремя стаканами горячего чая в металлических подстаканниках. Разумеется, без сахара… 'Сладенькое — для девочек и сухопутчиков', любили бравировать советские мареманы.

Напротив Самойлова сидел генерал — лейтенант морской авиации Фролов Алексей Михайлович. Человек добрейшей души, энциклопедических познаний и могучего, прямо таки атлетического сложения. На вид — опытный военно — морской волк, продубленный всеми ветрами на всех широтах мира. Лихие закрученные усы, чуб, широкие плечи и сильные руки с большими кулаками. На деле он лишь считанные часы провел на корабельном мостике и налетал считанные часы на борту самолета. Алексея Михайловича штормило и укачивало иногда даже в поезде. Сказывались старые болячки, заработанные в начале тридцатых на китайской границе. Тогда молодого капитана просто хотели списать из армии, спасла только природная любознательность. Знающие люди были нужны как воздух, едва выписавшись из госпиталя, он попробовал переучиться на техника в молодых красных ВВС, попал в Военно — Воздушную академию имени Жуковского. После чего жизненный путь был определен раз и навсегда.

— Ну, так что, Алексей Михайлович, расскажите, куда наш практик подевался? — прогудел Фролов. Голос его вполне подходил к внешности. Говорят библиотекарши поначалу с непривычки падали в обморок, когда бравый офицер пытался объяснить им, что хочет прочитать новую работу академика Крылова.

— Да кто же его знает. Носится с этим немцем как с писаной торбой. Небось, опять пикировщик рисуют, — слегка рассеянно ответил Самойлов, думая о своем.

— Петр Алексеевич, не томите, что из Кремля привезли?

— Погоди. Грохот слышишь? Идет — грядет.

Дверь резко распахнулась, едва не сбив с ног часового, влетел новоиспеченный генерал — майор. Как всегда, больше похожий на взъерошенного воробья перед схваткой, нежели на степенного представителя высокопоставленного офицерства.

Да, недаром ему так нравятся Яки, подумал Самойлов. Эх, ну какой из него генерал? Как был мальчишкой, так и остался. Что голубей гонять, что шашкой махать перед британскими империалистами. Все задорно, с огоньком и по — наполеоновски — ввязаться в драку и вперед, до победного конца. Потому что не победный — это для кого‑то другого, кого угодно, но не для него.

Вошедший Кудрявцев резко махнул рукой, нужно было обладать большой фантазией, чтобы принять это за положенное по уставу приветствие. Впрочем, нравы на авианосцах в силу особенностей их создания были по армейским меркам более, чем демократичные. Подчиненные Самойлова прекрасно чувствовали грань и понимали, когда можно отдаться здоровому демократизму, а когда нужно вытянуться во фрунт и поедать начальство взглядом.