Исчезновение. Дочь времени. Поющие пески - Джозефина Тэй

с телом Гранта, как с неподъемной колодой, что казалось ему еще унизительней, чем демонстративная легкость, с которой его вертела Лилипутка.

Грант был прикован к постели и находился во власти Лилипутки и Амазонки, после того как свалился на улице в открытый люк. Большего унижения и не представишь – пыхтение Амазонки и бесцеремонность Лилипутки явились лишь его следствием. Провалиться в люк было пределом абсурдности, событием глупым, нелепым и смешным. За миг до своего злосчастного исчезновения с поверхности земли Грант преследовал некоего Бенни Сколла, и то, что за первым же углом Бенни угодил в медвежьи объятия сержанта Уильямса, едва ли утешало Гранта в теперешнем нестерпимом положении.

Бенни перешел на полное государственное обеспечение сроком на три года, который, вероятно, будет сокращен за примерное поведение. Иное дело Грант – в больнице за примерное поведение срок не сокращают.

Грант перестал глазеть на потолок и перевел взор на стопку книг в ярких обложках на тумбочке, к которым так старалась привлечь его внимание Лилипутка. Верхняя книга, с хорошенькой картинкой, изображающей Ла-Валлетту в неправдоподобно розовых тонах, содержала очередное описание Лавинией Фитч страданий очередной безупречной героини. Судя по рисунку мальтийской гавани, очередная Валерия, Анджела, Сесилия или Дениза была женой военного моряка. Грант раскрыл книгу, только чтобы прочитать теплое послание от самой Лавинии внутри, на форзаце.

В «Поте и борозде» Сайлас Уикли на семистах страницах старательно изображал прозу деревенской жизни. Судя по первому абзацу, в этом романе по сравнению с предыдущим творением того же автора ничего существенно не изменилось: мать лежит в родах (одиннадцатых по счету) наверху, отец лежит (после девятой кружки) внизу, старшая дочь лежит с любовником на сеновале, старший сын лжет налоговому инспектору в коровнике, все прочие забились по углам. Соломенная крыша протекает, а от навозной кучи поднимается пар. Сайлас Уикли никогда не забывал о навозе. И не его вина, что пар являлся единственным элементом картины, устремленным вверх. Если бы изобрели вид пара, который опускается вниз, Сайлас непременно описал бы именно его.

Следующим в стопке после шедевра Уикли был элегантный томик, разукрашенный барочными виньетками и завитушками и озаглавленный «Бубенцы на ее ногах», в котором Руперт Руж игриво острил на тему о пороке. Первые три страницы в любой книге Руперта казались читателю весьма смешными; к концу третьей страницы можно было заметить, что Руж научился у своего игривого (но отнюдь не порочного) коллеги Джорджа Бернарда Шоу тому, что простейший путь прослыть остряком лежит в дешевом и удобном методе – игре на парадоксах, после чего все остроты можно было предугадать на три предложения вперед.

Темно-зеленая обложка со вспышкой пламени из револьверного дула скрывала последний опус Оскара Окли. Крутые парни, говорящие уголком рта на искусственном американском, в котором не было ни остроты, ни едкости неподдельного языка. Блондинки, шикарные бары, фантастические погони. Макулатура в чистом виде.

В «Деле о пропавшем консервном ноже» Джона Джеймса Марка Грант насчитал три юридические ошибки на первых двух страницах, что, по крайней мере, позволило ему провести пять приятных минут в сочинении воображаемого письма автору.

Что за худосочная синяя брошюра внизу стопки, Грант вспомнить не смог. Должно быть, что-то серьезное и статистическое, подумал он. О мухах цеце, калориях, сексуальных отношениях или еще о чем-то в том же духе.

Любая из книг была полностью предсказуема. Неужели никто больше в этом мире не хочет менять раз и навсегда заведенную пластинку? Неужели теперь каждый писатель втиснут в свою единственную узкую рамку? Литераторы пишут только то, что ждет от них публика. А публика говорит о новом Сайласе Уикли или новой Лавинии Фитч точно так же, как о новом галстуке или новой прическе. Такие читатели никогда не скажут «новая книга такого-то», какой бы она ни была; их интересует не сама книга, а лишь факт ее новизны – на что она будет похожа, они знают заранее.

Хорошо бы, подумал Грант, отворачиваясь с отвращением от пестрой стопки, остановить все типографские машины сроком на поколение, объявить мораторий на выпуск новых книг. Вот бы какой-нибудь супермен изобрел такой луч, чтобы всех вмиг остановить… Тогда больным, неподвижно лежащим на спине, не присылали бы пачки идиотской писанины, и самоуверенные девицы не требовали бы их непременного прочтения.

Грант услышал, как дверь в палату открылась, но не пошевелился, чтобы взглянуть на вошедшего. Он отвернулся лицом к стене в буквальном и переносном смысле.

Шаги приблизились к постели, и Грант закрыл глаза, чтобы не вступать в разговор. Сейчас ему не нужны были ни глостерширское сочувствие, ни ланкаширская деловитость. В следующий момент он почувствовал аромат легкого очарования, ностальгическое дыхание полей Грасса. Грант задержал дыхание. Лилипутка пахла лавандовой пудрой, а Амазонка – мылом и йодоформом. Сейчас его ноздри приятно щекотал дорогой запах «Ланкло № 5». Только одна из его знакомых пользовалась этими духами. Марта Халлард.

Грант приоткрыл один глаз и украдкой взглянул на посетительницу. Она, видно, только что наклонялась над постелью, чтобы проверить, спит ли он, а теперь с некоторой нерешительностью – если это слово вообще применимо по отношению к Марте – рассматривала стопку книг на тумбочке. В руках у нее были еще две новые книги и букет белой сирени. Интересно, принесла ли Марта сирень потому, что считала ее наиболее подходящей зимой (в театральной уборной Марты Халлард белая сирень не исчезала с декабря по март), или же потому, что цветы гармонировали с бело-черным стилем ее одежды? На Марте были новая шляпка и жемчужное ожерелье; в свое время Гранту пришлось приложить немало усилий, чтобы вернуть Марте похищенное украшение. Она казалась очень красивой, очень парижанкой и, слава богу, совершенно не вписывалась в больничный антураж.

– Я тебя разбудила, Алан?

– Нет, я не спал.

– Видно, я зря старалась, – вздохнула Марта, кладя принесенные книги рядом с прежними нетронутыми. – Надеюсь, эти тебе понравятся больше. Неужели тебя даже Лавиния не заинтересовала?

– Я не могу читать.

– Сильные боли?

– Хуже. К счастью, не в ноге и не в спине.

– Что же тогда?

– Моя кузина Лора называет это «зудом от скуки».

– Бедняга Алан… и как права твоя кузина… – Марта извлекла букетик нарциссов из стеклянной вазы, которая была слишком велика для них, театральным жестом бросила цветы в раковину и принялась вставлять в вазу сирень. – Обычно считают, что от скуки люди только зевают, но на самом деле от нее все как-то зудит.

– Маленькое ничто. Зудящее ничто. Такое чувство, будто тебя высекли крапивой.

– Почему бы тебе не заняться чем-нибудь?

– Повысить качество отдыха?

– Повысить настроение. Усовершенствовать душу и характер.