Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы - Андрей Андреев

Если императорская привилегия, как уже говорилось, носила характер разрешения, то привилегия короля Георга II служила в собственном смысле указом об основании университета, устанавливая подробно всю его внутреннюю и внешнюю организацию. Она, прежде всего, подтверждала и уточняла права профессоров и преподавателей университета. Они получали «сейчас и на будущие времена полную и неограниченную свободу преподавать публично или частным образом».[563] В уставах факультетов эта свобода расшифровывалась как право профессоров выбирать для своих лекций любые книги и руководства, какие сочтут нужными. Данное право (знаменитая свобода преподавания – нем. Lehrfreiheit) впервые было закреплено в университетском законодательстве, отвечая столь высоко ценимым Мюнхгаузеном принципам толерантности и взаимоуважения ученых. Понятно, что ее утверждение было значительным расширением появившегося в Галле понятия «веротерпимости» в университете.

Этому отвечало и еще одно новшество, отмеченное в привилегии – полное освобождение произведений профессоров от цензуры.[564] Богословский факультет, таким образом, не получал никаких рычагов воздействия, чтобы проводить те или иные конфессиональные взгляды в университете. Его положение в Гёттингене оказалось полностью уравненным с другими факультетами, а самым влиятельным из них, как будет видно, сделался философский факультет. Благодаря этому Гёттингенский университет приобрел в полной мере светский характер. Историки усматривают в этом хоть и не прямое, и не вполне осознанное (политические связи между Великобританией и Ганновером были довольно слабыми), но все-таки воздействие английского светского либерализма, public spirit.[565]

Обращаясь к другим правам, закрепленным в королевской привилегии, надо отметить, что ученые наделялись полным судебным иммунитетом (Selbstgerichtbarkeit), аналогично средневековой университетской корпорации. Университетский суд (которому разрешалось даже выносить смертные приговоры, хотя их дальнейшее рассмотрение и исполнение было делом рук ганноверских властей) представлял собой независимую от всех городских властей инстанцию, апелляции на решения которой следовало направлять в Тайный совет в Ганновере.[566] Еще несколько прав, дарованных привилегией, также находили аналогии в средневековье, как, например, право на учреждение университетской аптеки и винного погреба. Некоторые привилегии отражали реалии Нового времени – так, профессора получали от государства ранги статских советников (если только уже не имели по службе более высокого ранга). Все ученые, получившие степени в Гёттингене, имели право назначать для студентов частные занятия за плату. Объявления об этих занятиях включались в каталоги лекций, а преподающие доктора или магистры, не занимавшие профессорских должностей, считались членами университетской корпорации со званием приват-доцентов (в XVIII в. эти звания появляются еще в ряде немецких университетов). Посещая частные занятия, студенты, правда, обязывались ходить и на публичные лекции профессоров.[567]

К органам корпоративного управления, которые подробно описывались общим уставом университета, относились Совет деканов и академический Сенат, объединявший всех ординарных профессоров (всего 19 человек: по четыре на юридическом и медицинском факультетах, три на богословском и восемь на философском). К их компетенции, помимо обсуждения учебных вопросов, относилось разрешение судебных дел разной степени тяжести.[568]

При подписании устава по обычаю многих немецких университетов король Георг II принял титул Rector Magnificentissimus. Поэтому глава корпорации носил звание проректора и выбирался ежегодно из ординарных профессоров, причем в уставе был прописана процедура передачи этой должности от одного факультета к другому, а внутри факультета – в порядке старшинства профессоров по службе.[569] Обязанности проректора заключались в том, что он председательствовал в Сенате, подписывал все публичные университетские акты, периодически проверял состояние университетской аптеки, погреба и типографии, принимал новых студентов в «академические граждане», беря с них обещание соблюдать законы университета, единолично вершил суд в пределах незначительных дисциплинарных мер и штрафов, и вообще являлся «стражем дисциплины и всех законов и, так сказать, отцом большого семейства».[570]

В отношении дисциплины устав перечислял ряд мер, направленных против нарушителей порядка, в привилегии же твердо говорилось, что «тех, кто не учится, а бездельничает, проводит время в играх, попойках и распутстве» в Гёттингене нельзя терпеть, а после предупреждения нужно изгонять из города[571].

Однако следует выделить и отсутствующие в королевской привилегии положения, которые даже в большей степени, чем содержащиеся там пункты, свидетельствуют о принципах «модернизации». Во-первых, привилегия не подтверждала право профессоров составлять свои уставы, и действительно, все подписанные документы были представлены правительством, которое, тем самым, подчеркивало характер проводимой в университете «реформы сверху».

Во-вторых, в документах отсутствовало право корпорации выбирать членов на открывающиеся профессорские места. Порядок этого, вообще, никак не регламентировался уставом, что на деле означало, что профессора назначались Тайным советом в Ганновере, куда входили университетские кураторы. В этом, несомненно, видно желание Мюнхгаузена победить «непотизм», кумовство, присущее университетам. Профессорам, избавленным от корпоративных обязательств между собой, необходимости протекций и «партий», внушалась мысль о том, что они являются государственными служащими и должны думать об одной лишь науке.[572]

Наконец, в-третьих, университету не было передано в собственность вообще никакого имущества. Королевская привилегия не фиксировала твердых источников университетского бюджета (имений, сборов), как это было раньше. На практике это выливалось в большую свободу государства в отношении финансирования и шло на пользу университета, делая возможным регулярное выделение дополнительных сумм на оборудование, самостоятельное определение профессорского жалования в каждом отдельном случае и т. д. Все эти полномочия, опять-таки, находились в руках кураторов.

Таким образом, в Гёттингене была выстроена новая система управления университетом, которая заимствовала из Галле основной принцип не только контрольной, но и распорядительной власти государства в университете. Во главе этой системы стояли кураторы, т. е. непосредственные представители государства, члены Тайного совета в Ганновере, которых, как и в Галле, полагалось двое,[573] хотя в течение 35 лет эту должность в одиночку исполнял сам барон Г. А. фон Мюнхгаузен. В подчинении у кураторов (которые, как правило, имели и другие государственные обязанности) состоял помощник по университетским делам — секретарь. Этот пост приобрел большое значение уже после смерти Мюнхгаузена, в конце XVIII – начале XIX в., когда его последовательно занимали отец и сын Георг и Эрнст Брандесы (последний из них как раз в это время привлекался Россией в качестве эксперта по университетским реформам). Георг Брандес пережил в своей должности пятерых кураторов, во многом обеспечивая преемственность изначальных принципов политики Мюнхгаузена[574].

Некоторые особенности управления Гёттингеном по сравнению с Галле, в частности отсутствие должности директора, объяснялись еще более плотной опекой со стороны государства. Так, в конце XVIII – начале XIX в. кураторы направляли прямые распоряжения в Совет деканов, зачастую обсуждая нужды университета с одним из энергичных профессоров, не входившим в этот Совет и даже в Сенат (так, для Брандесов на долгие годы таким советчиком стал библиотекарь университета и профессор древних языков X. Г. Гейне)[575]. Тем самым, корпоративные права и привилегии, столь подробно отраженные в учредительных документах университета, превращались по сути лишь в символическую атрибутику, своего рода связующую нить с прежней университетской традицией. И характерно, что большинство гёттингенских профессоров принимали это и даже готовы были отстаивать, как, например, К. Мейнерс, который в своем труде подробно перечисляет преимущества, связанные с прямым назначением профессоров государством[576].

Насколько успешно функционировала построенная в Гёттингене система, показали годы, последовавшие за основанием, когда университет пережил невиданный взлет, принесший ему славу лучшего в Германии. «Все ради интересов чести и пользы», – так формулировал Мюнхгаузен основы своей «университетской морали».[577] Его усилия позволили приглашать на кафедры талантливых, известных в своих областях ученых, назначая им щедрое жалование и, что более важно, предоставляя им в дальнейшем все условия для успешной научной работы в Гёттингене. Раньше многих людей своего времени Мюнхгаузену стало ясно, что слава университета держится не столько на блестящих именах, сколько на создаваемой вокруг него инфраструктуре науки. Регулярные субсидии университету позволили приобрести лучшее учебное оборудование, построить анатомический театр, физический, химический, минералогический кабинеты, а позднее обсерваторию и первую в Германии женскую клинику – «повивальный дом» (Accouchierhaus), а главное, сформировать библиотеку, которая уже через несколько десятилетий представляла собой уникальное, если не лучшее в Германии, университетское книжное собрание. К книгам Гёттингенской библиотеки имели свободный доступ не только профессора, но и студенты, что было весьма необычно для университетов XVIII в., а еще необычнее было то, что все они могли уносить книги домой. Помещения библиотеки с их уходящими к потолку бесконечными книжными полками, куда взбирались по специальным приставным лестницам, были гордостью Гёттингена. Здесь, как писал один из профессоров, в своей области науки можно было «плавать, как лебедь в озере», и неудивительно, что ради возможности иметь такие условия для работы поток ученых в Гёттинген никогда не иссякал.