Серебряные коньки - Мэри Мейпс Додж

– В жизни я не слыхал о таком удивительном случае! Этот суровый старик Букман поистине замечательный врач!

– Ах, мейнхеер, – с жаром проговорил Ханс, – этого мало! Он не только замечательный врач – он добрый человек! Если бы не доброе сердце меестера и не его великое мастерство, мой бедный отец и до сих пор жил бы во тьме. Я считаю, – добавил он, и глаза у него загорелись, – что медицина – самая благородная наука!

Питер пожал плечами:

– Может, она и очень благородная, но мне она не совсем по вкусу. Доктор Букман, конечно, мастер своего дела. Ну а что касается его сердца… избавьте меня от таких сердец.

– Почему вы так говорите? – спросил Ханс.

В эту минуту из соседней комнаты неторопливо вышла дама. Это была мевроу ван Хольп, в роскошнейшем чепце и длиннейшем атласном переднике, обшитом кружевами. Она чинно кивнула Хансу, когда тот отошел от камина и отвесил ей самый вежливый поклон, на какой только был способен.

Питер сейчас же подвинул к камину дубовое кресло с высокой спинкой, и его мать уселась. По бокам камина стояло два больших обрубка пробкового дерева. Питер подставил один из них под ноги матери.

Ханс повернулся, собираясь уходить.

– Подождите, пожалуйста, молодой человек, – сказала она. – Я случайно услышала, как вы с моим сыном говорили о моем друге, докторе Букмане. Вы правы, молодой человек: у доктора Букмана очень доброе сердце… Видишь ли, Питер, мы можем жестоко ошибиться, если будем судить о человеке лишь по его манерам; хотя вообще вежливое обращение можно только приветствовать.

– Я не хотел выказать неуважения к доктору, матушка, – сказал Питер, – но ведь никто не имеет права так ворчать и рычать на людей, как он. А про него это все говорят.

– «Все говорят»! Ах, Питер, «все» – это еще ничего не значит. Доктор Букман испытал большое горе. Много лет назад он при очень тяжелых обстоятельствах потерял своего единственного сына. Это был прекрасный юноша, только немножко опрометчивый и горячий. До этого несчастья Герард Букман был одним из самых приятных людей, каких я когда-либо знала.

Тут мевроу ван Хольп бросила ласковый взгляд на юношей, встала и вышла из комнаты так же чинно, как и вошла в нее.

Питер, не вполне убежденный словами матери, пробормотал: «Грешно допускать, чтобы горе превращало весь твой мед в желчь», – и проводил гостя до узкой боковой двери.

Прежде чем они расстались, он посоветовал Хансу хорошенько потренироваться на коньках.

– Ведь теперь, – добавил он, – когда ваш отец поправился, вы придете на состязания с веселой душой. Никогда еще в нашей стране не устраивался такой великолепный конькобежный праздник! Все только о нем и говорят. Не забудьте: вы должны постараться получить приз.

– Я не буду участвовать в состязаниях, – ответил Ханс, опустив глаза.

– Не будете участвовать в состязаниях? Но почему же? – И тотчас же Питер мысленно заподозрил Карла Схуммеля в каких-то интригах.

– Не могу, – ответил Ханс и нагнулся, чтобы сунуть ноги в свои огромные башмаки.

Что-то в его лице подсказало Питеру, что продолжать расспросы не надо.

Он попрощался с Хансом и, когда тот уходил, задумчиво посмотрел ему вслед.

Спустя минуту Питер крикнул:

– Ханс Бринкер!

– Да, мейнхеер?

– Я беру обратно все, что говорил о докторе Букмане.

– Хорошо, мейнхеер.

Оба рассмеялись. Но у Питера улыбка сменилась удивленным выражением лица, когда он увидел, как Ханс, дойдя до канала, стал на одно колено и принялся надевать деревянные коньки.

– Очень странно, – пробормотал Питер, покачав головой, и повернулся, чтобы войти в дом. – Почему же он не бегает на своих новых коньках?

Глава XLI

Добрая фея

Солнце почти закатилось, когда наш герой, счастливый, но все же досадливо усмехаясь, сорвал с себя деревянные «полозья» и, полный надежд, зашагал к крошечной лачужке, давно уже прозванной «домом идиота».

У входа маячили чьи-то две тоненькие фигурки. Но не только глаза Ханса, а и менее зоркие могли бы сразу узнать их.

Серая, тщательно заплатанная кофта, выцветшая синяя юбка, полузакрытая еще более выцветшим голубым передником, полинявший, туго прилегающий чепчик, быстрые ножки в огромных башмаках-кораблях – все это, конечно, принадлежало Гретель. Ханс узнал бы их где угодно.

Яркая кокетливая красная кофточка и красивая юбка с черной каймой, хорошенький чепчик с лопастями, золотые серьги, нарядный передник, изящные кожаные башмачки… Да что говорить! Если бы сам папа римский прислал их Хансу с нарочным, Ханс поклялся бы, что они принадлежат Анни, Девочки медленно прохаживались взад и вперед перед домиком. Разумеется, они шли под руку и так выразительно кивали и качали головками, словно обсуждали государственные дела.

Ханс бросился к ним с радостным криком:

– Ура, девочки, я получил работу!

На его крик из дома вышла мать.

И у нее нашлись приятные вести. Отцу все лучше и лучше. Он почти весь день сидел, а теперь спит «смирно, что твой ягненок», как выразилась тетушка Бринкер.

– Теперь мой черед, Ханс, – сказала Анни, отводя юношу в сторону, после того как он рассказал матери, что получил работу у мейнхеера ван Хольпа. – Твои коньки проданы. Возьми деньги.

– Семь гульденов! – воскликнул Ханс, удивленно пересчитывая деньги. – Да это втрое больше, чем я сам за них заплатил.

– Я тут ни при чем, – сказала Анни. – Если покупатель ничего не понимает в коньках, мы не виноваты.

Ханс быстро взглянул на нее:

– О Анни!

– О Ханс! – передразнила она его, поджимая губы и стараясь принять отчаянно хитрый и продувной вид.

– Слушай, Анни, я знаю, ты это говоришь несерьезно! Ты должна вернуть часть денег.

– Да ни за что на свете! – упиралась Анни. – Коньки проданы, и все тут.

– Но увидев, что он искренне огорчился, она сбавила тон. – Ты поверишь мне, Ханс, если я скажу, что никакой ошибки не произошло… и тот, кто купил твои коньки, сам настаивал на том, чтобы заплатить за них семь гульденов?

– Поверю, – ответил он, и свет, засиявший в его ясных голубых глазах, казалось, отразился в глазах Анни и заискрился под ее ресницами.

Тетушка Бринкер обрадовалась, увидев столько серебра, но, когда узнала, что Ханс получил его, расставшись со своим сокровищем, со вздохом воскликнула:

– Благослови тебя Бог, сынок! Это для тебя большая потеря!

– Подожди, мама, – сказал юноша, шаря на дне кармана. – Вот и еще! Если так будет продолжаться, мы скоро разбогатеем!

– Что и говорить, – ответила она, поспешно протягивая руку. Потом добавила вполголоса: – Мы и впрямь разбогатели бы, не будь этого Яна Кампхейсена. Уж он таки побывал под