Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке, их приключениях отважных, забавных и достославных во Фландрии и других странах - Шарль де Костер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А другие он снимал? – спросил Уленшпигель.
– Да, если они не застарелые. Тогда свершается чудо исцеления, и мы справляем весёлые празднества всем городом. И каждый богомолец жертвует серебряную монету, а иногда целый золотой флорин исцелённому, который уже стал святым от этого чудесного исцеления и молитва которого за других скорее доходит до неба.
– Почему же, – спросил Уленшпигель, – богатый господин Ремакль взимает плату за свои лекарства, точно какой-нибудь жалкий аптекарь?
– Безбожный путник, он покарает тебя за такое кощунство! – ответил богомолец, яростно потрясая своим горбом.
– Ой, – простонал Уленшпигель и, скорчившись в три погибели, упал под деревом.
– Вот видишь, если святой Ремакль карает, то карает жестоко, – сказал богомолец, глядя на него.
Уленшпигель извивался, скрёб свою спину и стонал:
– О преславный угодник, сжалься надо мной! Это наказание! Я чувствую адскую боль между лопатками. Ой, ой, прости, святой Ремакль! Уйди, богомолец, уйди! Дай мне здесь в одиночестве выплакать мою вину и покаяться, как отцеубийце!
Но богомолец уже бежал оттуда вплоть до Большой площади города Бульона, где было сборище всех горбатых.
Здесь, дрожа от ужаса, он прерывающимся голосом рассказывал:
– Встретил богомольца… стройный был, как тополь… хулил святого, сразу вскочила опухоль на спине… горб… очень болезненный…
При этом известии богомольцы подняли восторженные крики:
– Святой Ремакль, если ты можешь нагружать горбами, значит можешь и снимать их. Убери наши горбы, святой Ремакль.
Между тем Уленшпигель убрался из-под своего дерева. Проходя по опустевшему предместью, он увидел, что у входа одного кабачка мотаются на палке два свиных пузыря, повешенные здесь в знак panch kermis – колбасного празднества, как это называется в Брабанте.
Взяв один из этих пузырей, он подобрал лежавший на земле хребет сушёной камбалы, надрезал себе кожу и напустил крови в пузырь, потом надул его, завязал, привязал его на спину, а к нему прикрепил кости камбалы. С этим украшением, со сгорбленной спиной, трясущейся головой и дрожащими ногами, точь-в-точь старый горбун, явился он на площадь.
Богомолец, бывший свидетелем его падения, увидев его, закричал:
– Вот он, богохульник! – и указал на него пальцем. И все сбежались посмотреть на несчастного.
Уленшпигель жалобно тряс головой и говорил:
– Ах, я недостоин ни милости, ни сострадания, убейте меня, как бешеную собаку…
И горбатые радостно потирали руки, говоря:
– Нашего полку прибыло!
– Отплачу я вам за это, злопыхатели, – бормотал сквозь зубы Уленшпигель, но с виду терпел всё покорно и говорил:
– Не буду ни есть, ни пить, – хотя бы от этого мой горб всё сильнее твердел, – пока святой Ремакль не исцелит меня так же, как покарал.
И слух о чуде дошёл до каноника. Это был человек большой, пузатый, осанистый. С высоко поднятым носом он, точно корабль, прорезал толпу горбатых.
Ему указали Уленшпигеля, и он обратился к нему:
– Итак, это тебя, любезный, поразил бич святого Ремакля?
– Так точно, ваше преподобие, – ответил Уленшпигель, – именно меня, и я хочу, как смиреннейший богомолец, вымолить у него, чтобы он избавил меня, если ему угодно, от этого свежего горба.
Почуяв в этих словах какую-то хитрость, каноник сказал:
– Дай пощупать твой горб.
– Пощупайте, ваше преподобие, – ответил Уленшпигель.
Сделав это, каноник сказал:
– Он совершенно свеж и ещё влажен. Надеюсь, однако, что святой Ремакль будет милостив к тебе. Следуй за мной.
Уленшпигель пошёл за каноником и вошёл с ним в церковь. Следом за ними бежали горбатые, крича:
– Вот он проклятый! Вот богохульник! Сколько весит твой свежий горб? Сделаешь из него ранец, собирать в нём гроши? Всю жизнь ты издевался над нами, потому что был прямой! Теперь наш черёд. Слава святому Ремаклю!
Уленшпигель, не произнося ни слова, шёл, склонив голову, за каноником. Они вошли в маленькую часовню, в которой стояла мраморная гробница, покрытая большой мраморной плитой. Расстояние между гробницей и стеной часовни было не более двух ладоней. Толпа горбатых богомольцев проходила вереницей между надгробием и стеной, притискивая горбы к мраморной плите. Они верили, что этим способом избавятся от горбов, и те, которым удалось потереть свой горб о мрамор, не пускали следующих. И они дрались, но бесшумно, ибо, по святости места, они решались обмениваться лишь толчками исподтишка.
Каноник приказал Уленшпигелю влезть и стать на мраморное надгробье, чтобы его видели все богомольцы. Уленшпигель ответил:
– Я один не сумею.
Каноник подсадил его, стал рядом с ним и приказал ему опуститься на колени. Так и сделал Уленшпигель и оставался так, склонив голову.
Каноник же вдохновился и звучным голосом начал проповедь:
– Дети и братья во Христе! У ног моих вы видите безбожнейшего, гнуснейшего богохульника, которого покарал святой Ремакль своим гневом.
И Уленшпигель, ударив себя в грудь, сказал:
– Confiteor![12]
– Некогда, – продолжал каноник, – он был прям, как древко алебарды, и хвастал этим. Вот он теперь – сгорблен и согбён под ударом небесного проклятия.
– Confiteor, – сказал Уленшпигель. – Спаси меня от горба!
– Да, – продолжал каноник, – да, великий чудотворец, святой Ремакль, ты, сотворивший с твоей преславной кончины тридцать девять чудес, сними с этих плеч бремя, тяготеющее над ними. Дай нам за такое исцеление возгласить тебе хвалу во веки веков, in saecula saeculorum! И мир на земле тем горбатым, которые покорны!
И хором возгласили горбуны:
– Да, мир на земле тем горбатым, которые покорны! Мир горбатым, передышка от уродств, свобода от оскорбления! Сними с нас горбы, святой Ремакль!
Каноник приказал Уленшпигелю спуститься с гробницы и потереть горб о край надгробья.
И Уленшпигель исполнил это, неустанно повторяя:
– Меа culpa[13], confiteor, избавь меня от горба!
И у всех на глазах он тёрся горбом.
– Смотрите на горб, он треснул. Смотрите, поддаётся! Справа он тает!.. Нет, он влезет обратно в грудь. Горбы не тают, они входят обратно во внутренности, из которых вылезли.
– Нет, они втягиваются в желудок и в течение восьмидесяти дней служат там пищей… Это подарок, который святитель жалует исцелённым… А куда деваются старые горбы?
Вдруг все горбатые издали разом страшный крик, ибо Уленшпигель изо всех сил упёрся в край надгробья, и пузырь лопнул. Кровь, бывшая в нём, промочила рубашку и большими каплями падала на пол. Выпрямившись и вытянув руку, он кричал:
– Исцелён!
И все горбатые кричали разом:
– Святой Ремакль благословил его, к нему он милостив, к нам суров… – О святой, избавь нас от горбов!.. – Жертвую тебе телёнка!.. – А я семь баранов!.. – А я охотничью добычу за целый год!.. – Я шесть окороков… – Я отдаю мой домик церкви… Избавь нас от горбов, святой Ремакль!
И они смотрели на Уленшпигеля с завистью и почтением.
Один из них хотел пощупать, что у него там под курткой, но каноник сказал:
– Там рана, которую нельзя выставлять на свет.
– Я буду молиться за вас, – сказал Уленшпигель.
– Да, богомолец, – заговорили все горбатые разом, – да, вновь выпрямленный Господом, мы насмехались над тобой: прости нас, мы не ведали, что творим. Христос простил на кресте, – прости и ты нас.
– Прощаю, – милостиво сказал Уленшпигель.
– Ну, возьми, вот патар, вот флорин. Примите, ваша прямая милость, вот реал, вот дукат, ваша стройность, не откажитесь принять этот крузат, взять рукой эти червонцы…
– Уберите ваши дукаты, – потихоньку сказал им Уленшпигель, – дабы ваша левая рука не знала, что творит правая.
Он говорил так из-за каноника, который жадными глазами смотрел на деньги горбатых, не разбирая, что там, золото или серебро.
– Благодать над тобой, о благословенный, – говорили горбатые Уленшпигелю.
И он гордо принимал от них подарки, точно чудотворец. А скупые всё терли свои горбы о гробницу, не говоря ни слова.
Вечером Уленшпигель отправился в трактир и устроил там хорошую попойку.
Однако, прежде чем лечь спать, он вспомнил, что, наверное, каноник явится забрать свою часть добычи, если не всю её. Он пересчитал полученное и нашёл здесь больше золота, чем серебра, ибо тут было не меньше трехсот червонцев. Заметив в цветочном горшке засохший лавровый куст, он вытащил растение с корнями и землёй и положил на дно всё своё золото. Полуфлорины же, патары и мелочь он рассыпал перед собой по столу.
Каноник явился в корчму и поднялся наверх к Уленшпигелю. При виде священника тот вскочил:
– Господин каноник, чего ради вы явились к моей недостойной особе?
– Единственно ради твоего добра, сын мой, – ответил каноник.
– Ох, – вздохнул Уленшпигель, – вы о том добре, что лежит на столе?